Вот такой "Ликбез" случился ..

[zonzore]

Повод был таков -

Под конец года минувшего было мне счастье. В журнале дорогого [info]gelavasadze , неисчерпаемом источнике моего вдохновения, наткнулся я на дивную мысль, высказанную одним из украинских френдов владельца блога: "А если москали полезут, пусть знают, что мы их встретим не хуже, чем в 1918 и 1919 годах". Будучи твердо убежден в абсурдности даже минимального допущения возможности конфликта между двумя братскими республиками, я, тем не менее, не мог не поинтересоваться, сознает ли уважаемый автор тезиса, некто [info]yanek_ua , насколько качественную пургу несет? В ответ на что мгновенно последовала рекомендация учить историю усерднее и не по "Краткому курсу ВКП (б)". Ну что ж. Поехали...


ответ, часть 1




Театр теней

Отречение Государя вынудило власть на местах крутиться. Везде. И в Киеве тоже. Уже 17 марта, собравшись в городской думе, киевские партийцы создали из самих себя Исполнительный Комитет. Никаких национальных лозунгов; единственная организация с этно-привкусом, «Товариство Украiнських Поступовцiв» (ТПУ), вела себя тихо и прилично. Однако очень скоро из общероссийских партий выделился «национальный актив», тоже желающий рулить. А поскольку солидные люди их и на порог Исполкома не пускали, возникло нечто под названием Центральная Рада. Очень, надо сказать, умеренное и осторожное: в первом «обращении к украинскому народу» даже о скромной автономии, не то что о «самостийности», не было и речи. Сам идеолог «Украины-Руси» Грушевский, срочно примчавшийся из Москвы, изъяснялся сплошь неясными словесами. При этом, что забавно, 600 членов ЦР, именуя себя аж «представителями Украинского Народа», по сути никого не представляли. «Никаких выборов нигде не было, - вспоминал позже член ЦР В.М. Левитский. - Депутаты из армии заседали на основании удостоверений, что такой-то командируется в Киев для получения в интендантском складе партии сапог; для отдачи в починку пулеметов; для денежных расчетов; для лечения; и т.п. Депутаты “тыла” имели частные письма на имя Грушевского, приблизительно такого содержания: “посылаем, известного нам”». Такой вот уровень легитимности. По сути, ЦР выражала волю неких «национально-сознательных украинцев», но сколько их было, неведомо. Более того, из анализа прошедших чуть позже выборов в органы местного самоуправления, проделанного видным историком-эмигрантом Д. Дорошенко, однозначно следует: «национально сознательных» избиратели полностью прокатили, и «Только там, где украинцы выступали в блоке с русскими социалистами, они получали более значительную часть мандатов». Для любителей цифр: в думы городов еще не «Украины» общероссийские партии провели 870 депутатов, автономисты всех оттенков 128, сепаратисты – ни одного. Это был щелчок. Однако «национально сознательные» , живя в своем мире, не унывали.

Вполне возможно, экзальтированный, в большинстве молодой-зеленый и в абсолютном большинстве не слишком грамотный «национальный актив» и проиграл бы в пух и прах серьезным управленцам из Исполкома, но нашлись наставники. Именно в это время в Киеве чертиком из бутылки вынырнула масса галичан. Даром, что австрийские подданные, они умножались в числе ежедневно – кто проникая через полуразрушенный фронт, кто возвращаясь из лагерей для военнопленных (именно так впервые объявились в малороссийской политике австрийский полковник Мельник и капитан Коновалец). Эти хлопцы, имевшие достаточное образование и считавшие себя носителями «национального духа», подмяв местных невежд, растолковали им, что прежде всего необходима «украинизация», а все прочее приложится. Тот факт, что местные пришельцев крайне не любили и их новациями брезговали (в первую гимназию с украинским языком обучения записалось 107 человек из миллионного населения Киева и даже «фавелы» типа Куреневки, заселенные вчерашними селянами, бойкотировали начальные школы с «малороссийским языком обучения») в счет не шел. Зато именно с их подачи ЦР заявила о формировании «национального украинского войска». Благо, после событий в Петрограде с фронтов хлынули неисчислимые массы дезертиров, мотивировавших свое бегство «желанием служить в родной армии». С «идейной» точки зрения сия биомасса равнялась нулю, зато у неё были винтовки, некоторые боевые навыки и готовность на все, лишь бы опять не оказаться в до чертиков надоевших окопах. В итоге, когда 30 апреля тысячи дезертиров на митинге объявили себя «национальной армией», потребовав постановки на «все виды довольствия», ЦР, откровенно шантажируя Исполком, выдавила из него это самое довольствие, после чего «национальная армия» возлюбила Раду, что называется, страшным любом. Боеспособнее, правда, от этого не став ни на йоту. «Реальной пользы от этой “украинизаций”, - печально пишет тот же эмигрант Дорошенко, - было немного: солдаты разбегались, не доехавши до фронта, а у себя в казармах ничего не делали. Только митинговали, а, в действительности, не хотели даже пальцем шевельнуть, чтобы помочь Украине». Но фронты Центральную Раду, опять-таки, волновали менее всего. Куда актуальнее для «активистов» было хоть как-то утвердить себя. В связи с чем главой Военного Комитета Рады оказался не генерал царской армии Кондратович, сумевший привести орду дезертиров в хоть какой-то порядок, а никогда в армии не служивший театральный критик и публицист Симон Петлюра. Что до прочего, то, пока Исполком занимался элементарной социалкой и прочими скучными глупостями, Рада активно суетилась в народе, обещая всем, все и сразу. Благо состояла почти на 100% из болтунов-социалистов. В июне был созван «Всеукраинский Крестьянский Съезд» (вернее, не всеукраинский, а только эсеровский, но кого это интересовало?), решивший отменять частную собственность на землю и делить ее как можно скорее, после чего на селе начались поджоги, а у Рады появилась хоть какая-то поддержка, кроме толпы дезертиров. Однако, учитывая горький опыт, вопросов о «национальном пробуждении» и отделении от России благоразумно не касались, а когда особо тупые на эту тему все же заикались, старшие товарищи их одергивали. «Украинцы не имеют намерение отрывать Украину от России, - заявлял Грушевский. - Если бы они имели такое намерение, выступили бы искренно и открыто с таким лозунгом. Ведь теперь за это они ничем бы не рисковали». И тем не менее, аккуратненькие шаги делались: 23 июня был оглашен «Первый Универсал Центральной Рады», где указывалось, что «Украина не отделяется от всей России и не разрывает с Державой Российской, но (…) украинцы отныне сами будут создавать свою жизнь», а пару дней спустя возникло и правительство - Генеральный Секретариат.

Контора пишет

Следует отметить: если ранее Центральная Рада никого не представляла, то теперь она никого не представляла вдвойне. «Правительство» было чисто социалистическим, никого «классово чуждого» туда не пустили, мотивируя тем, что «все и так за нас», а право на подобные утверждения обосновывая торжественными шествиями по городу « гайдамаков», готовых бить кого угодно, лишь бы на фронт не посылали. В крайних случаях, привозили из сел мужичков. Подобные шоу помогали заодно и слегка давить на Временное Правительство, напоминая идиоту Керенскому, что ежели он не будет идти навстречу братьям во социализме, власть могут перехватить реакционеры, контрреволюционеры и враги демократии. Керенский верил и уступал, а затем и капитулировал, заявив о согласии на «автономию Украины», на что – до созыва Учредительного Собрания - не имел никакого права. Так что, «Второй Универсал» был обращен уже не к «Народу Украинскому», а к «Гражданам Земли Украинской». Правда, авторы вновь напомнили, что «Мы, Центральная Рада, которая всегда стояла за то, чтобы не отделять Украину от России, чтобы (…) совместно идти к развитию и благоденствию всей России, (…) с удовлетворением принимаем призыв Правительства к единству». В такой обстановке всем «реакционерам» и даже «умеренным» не оставалось ничего иного, как молча признать себя побежденными и стать декорацией при Раде. Хотя распускать Исполком Рада отнюдь не стремилась, сознавая, что кому-то и работать надо, а также опасаясь вмешательства войск киевского гарнизона, способных в случае чего обнулить «украинскую армию» в течение двух-трех часов. Но, бурно ликуя, «национально сознательный актив» упустил из виду крайне неприятную деталь. На фоне его болтовни все более выигрышно в глазах масс выглядели большевики, не только четче обозначившие цели («Долой войну!», «Грабь награбленное!»), но и куда более практичные. А главное, не делящие население на «коренных» и прочих. В какой-то момент обаяние большевиков настолько усилилось, что к ним начали уходить и наиболее активные деятели из партий, входивших в ЦР, а после «Корниловского мятежа», в Киеве, как и в Питере появились отлично вооруженные той же ЦР «боевые дружины» РСДРП(б). «И, перед глазами Генерального Секретариата, - пишет Дорошенко, - в самой столице появилась третья вооруженная сила — кроме украинских и российских войск», а противопоставить ей было нечего, поскольку «В армии всякая дисциплина пала окончательно. Она превратилась в миллионную массу вооруженных и озлобленных людей, которые не чувствовали над собой никакой власти». Попытка ЦР создать хоть что-то свое в стиле большевиков прогнозируемо провалилась: «Вольное Казачество», образованное по её инициативе, в считанные дни превратилось в толпу ряженых, щеголявших «национально сознательными» жупанами, шапками со шлыком и кривыми саблями, обращаться с которым категорически не умели.

Раздвоение

Петроградский Октябрь изменил конфигурацию. Штаб Киевского военного округа, к чести своей, занявший куда более жесткую позицию по отношению к перевороту, дал местным большевикам бой и, при полном нейтралитете ЦР, проиграл, после чего не желавшие сдаться ушли на Дон. Не стало и Исполкома, что жителей столицы, в отличие от политиков думавших о начале отопительного сезона, очень огорчило. Зато Рада, в ходе событий выжидавшая, кто кого, тотчас выпустила «Третий Универсал», объявив себя единственной властью в «Украинской Народной Республике», однко тут же благоразумно подчеркнула, что будет действовать «не отделяясь от Российской Республики и сберегая ее единство». Сверх того, премьер Винниченко, еще и пояснил, что «Все слухи и разговоры об отделении от России — или контрреволюционная провокация, или обычная обывательская неосведомленность (…) Украина имеет быть в составе Российской Федеративной Республики, как равноправное государственное тело». Это было разумно, поскольку влияние большевиков росло. Землю крестьяне делили очень охотно, а вот «борьбой за национальное освобождение» не интересовались. Власти в губерниях фактически не было, народ громил усадьбы, растаскивал оборудование с сахарных и винокуренных заводов, большевики активно формировали отряды Красной Гвардии, открыто заявляя, что не считают Центральную Раду легитимной, поскольку она никем не избрана. В этом они, как ни крути, были правы. Начался цирк. Рада кого-то разоружала, кого-то арестовывала, кого-то высылала, потом извинялась, оправдывалась, угрожала и снова извинялась, большевики гнули свою линию и, в конце концов, заявив, что «попытки разоружить Красную Гвардию недопустимы», приняли решение «в конфликте Центральной Рады с Советом Народных Комиссаров взять сторону Совета Народных Комиссаров». То есть, хотя и самозваного, но все еще действующего и законного Временного Правительства (СНК) во главе с Ульяновым-Лениным. Каковое 17 декабря прислало в Киев ультиматум, требуя «включиться в борьбу с контрреволюцией»; в противном случае, указывалось, «Совет Народных Комиссаров будет считать Центральную Раду в состоянии открытой войны против советской власти в России и на Украине”. Ответ ЦР был уклончив и, вместе с тем, предельно нахален. Винниченко призвал «украинские войска, действующие на фронтах» не выполнять приказов Ставки, а Петлюра вдобавок еще и послал приказ украинскому комиссару северного фронта «использовать все возможности, которые даются вашим географическим положением по отношению к Петрограду, откуда надвигается на Украину великая опасность». То есть, фактически велел атаковать Петроград. Что говорит о полете фантазии бывшего театрального критика, но не о наличии ума, поскольку реальных адресатов у директивы не было, а casus belli, напротив, появился.

Петрограду, однако, в войне не было нужды: в тот же день, 17 декабря, в Киеве открывался Съезд советов крестьянских, рабочих и солдатских депутатов Украины, где большевики вместе с союзниками, имея большинство, вполне могли решить вопрос о власти в рабочем порядке. Рада, спохватившись, что в смысле легитимности уступает любому правительству, которое назначит Съезд, решила действовать, пригнав на съезд больше тысячи никем не уполномоченных «делегатов», непонятно с какой радости потребовавших право участия с решающим голосом. Дошло до драки. На следующий день, когда от самозванцев потребовали очистить президиум, драка повторилась, и «законные» уехали в Харьков, где как раз в это время происходил Съезд Советов Донецко-Криворожской области, и, объединившись с «законными», заседавшими там, объявили себя Всеукраинским Съездом Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов. А затем сформировали и Всеукраинский Центральный Исполнительный Комитет, взявший на себя всю полноту власти.

В мире, в мире навсегда

Таким образом с конца декабря 1917 г. на Украине появилось два правительства – никем не избранная, но уже привыкшая считать себя властью ЦР и хоть кем-то избранный СНК, оба левые до жути и оба утверждающие, что «народ с ними». Правда, в Киеве еще требовали «украинизировать усё» и пугали оппонентов «четырьмя миллионами штыков», на что Харьков внимания не обращал, вместо перепалки постепенно наращивая влияние в регионах. К концу декабря советская власть установилась в Чернигове и Полтаве, в начале января – на Херсонщине и вообще везде. Мирно и спокойно. Разве что в Екатеринославе пошумели, да и то не не «национально сознательные» , а те, кого позже назовут «белогвардейцами», в связи с чем в Екатеринослав (единственный случай!) пришли на подмогу отряды из соседних губерний России. К середине января под контролем Рады оставался только Киев и еще пара пустяков. Что отнюдь не помешало ЦР издать «Четвертый Универсал» - о том, что «Отныне Украинская Народная Республика становится самостоятельной, ни от кого независимой, вольной, суверенной Державой Украинского Народа». Забавно, что, характеризуя обстановку, «Универсал» информировал публику о том, что «Петроградское Правительство Народных Комиссаров, чтобы вернуть под свою власть свободную Украинскую Республику объявило войну Украине и насылает на наши земли свои войска — красногвардейцев-большевиков, которые грабят хлеб наших крестьян». Что называется, картина маслом: во всем виноваты «засланцы из России», а не население, обнулявшее власть Рады на местах исключительно своими силами; про Харьковское Правительство, уже контролирующее почти всю страну, - вообще ни слова. Зато к «Универсалу» прилагалась нота ко всем державам мира с предложением немедленно прекратить войну и горькими жалобами на Петроград, уже ведущий мирные переговоры без спроса у Рады.

Стремясь угнаться за Петроградским СНК, подло перехватившим роскошную идею, «национально сознательные», даром что уже выражали мнение только киевлян, да и то далеко не всех, срочно направили делегацию в Брест-Литовск, где в это время уже вели переговоры о мире от имени всей России посланцы Петрограда. Киевляне прибыли на место 6 января, всего на 5 дней опередив такую же делегацию, но из Харькова. Коллизия возникла презабавная, немцам пришлось решщать, с кем, собственно, говорить? Харьков просил только о мире, Киеву, кроме мира, нужна была еще и помощь. В связи с чем, именно из Киева можно было выдавливать большие уступки, в первую очередь, по поводу поставок продовольствия, без которого Германия, а особенно Австро-Венгрия уже задыхались. К тому же мир именно с «национально сознательными» формально отрывал новообразованную Украину от России, чем реализовались бы старые планы австрийского Генштаба (тем паче, что в распоряжении немцев имелся созданный еще в самом начале войны «Союзом Визволення Украiни», рассчитанный как раз на этот случай). И наконец, из «союзника» легче бы было выкачивать продовольствие, чем из России, даже если её «автономную» составную часть оккупировать. Короче говоря, у Центральной рады на руках были все козыри, с её стороны требовалось только брать под козырек и стоять смирно. Немцы, отлично это понимая, были с «национально сознательными» вежливы, но строги. Отказавшись от переговоров с харьковчанами, они 12 января согласились решать вопрос делегацией Рады «отдельно», настоятельно посоветовав «украинским геноссен» провозгласить самостийность (после чего, собственно, и был спешно провозглашен « 4-й Универсал»). Спешили все. Правда, «национально сознательные» пытались хитрить даже в такой обстановке, цыганя у немцев побольше никогда не принадлежавших им территорий – Одессу, Херсон, Николаев, Юзовку, даже Крым, и многое другое. Немцы, пожав плечами, согласились, и рано утром 9 февраля мир был подписан. После чего, поскольку теперь речь зашла о союзе, а это был уже второй вопрос, немцы показали, что в плане мозгов Берлин все-таки не Жмеринка. Они заявили, что ценой союза считают то самое «многое другое», и «национально сознательные» огорченно вернули не свое обратно. После чего генерал Гофман, немного помедлив для порядка, вызвал к себе главу делегации и вручил ему уже готовый текст «Обращения украинского народа к немецкому народу с просьбой о вооруженной помощи» без права вносить изменения. Который и был послушно подписан.

Скатертью, скатертью…

Тем временем Центральная Рада агонизировала. Легко взяв власть на местах, харьковчане целились на Киев. В основном, обходились сами, хотя были и «подкрепления» из РСФСР (около 8 тысяч красногвардейцев, хотя битый ими генерал Удовиченко утверждал, что в «армии москалей, двинувшихся завоевывать Украину», до 40 тысяч штыков). Как тут же выяснилось, никаких «4 миллионов украинского войска», о которых год вещала ЦР, нет и в помине; фактически удалось мобилизовать тысячи три, все прочие либо разбежались, либо объявили «нейтралитет». Уже 27 января «красные» были под станцией Круты, в 100 км от Киева, где смяли и отбросили небольшой отряд мальчишек-идеалистов, брошенных на произвол судьбы «национально сознательными» командирами, сперва пившими горилку в вагоне, а потом смотавшимися в столицу. Позже эти самые «командиры», Тимченко и Богаевский, будут по требованию родителей отданы под суд, но суд так никогда и не состоится, а «герои Крут», умножившись в числе до 300 (ради сравнения с легендарными спартанцами) и, вопреки истине, объявленные «погибшими поголовно» станут темой «национально сознательного» мифа. А все остальные части пришлось спешно отзывать с фронта в Киев на подавление мятежа большевиков – при полном безразличии к происходящему десятков тысяч солдат официального «Украинского Войска» , горожан и даже наступающую Красную Гвардию: драка на улицах города большевиков уже не интересовала, они и так стояли в пригородах, «червонные казаки» Примакова без боя захватили батареи, и 5 февраля при первых же выстрелах большая часть министров, как вспоминает П. Христюк, тоже министр, «исчезли неизвестно куда, не подавая о себе никакой вести», после чего оставшиеся «лидеры» в ночь с 8 на 9 февраля спешно покинули город в направлении Житомира, уводя с собой «для личной охраны» все верные части, общим количеством около 2000 штыков. Уходили так шустро, что большинство членов ЦР и даже секретари министров, проснувшись утром, с ужасом узнали, что власть сгинула, а город уже в руках большевиков, которые немедленно начали устранять «неблагонадежных». В первую очередь, гибли русские офицеры, легко опознаваемые по выправке (около 5000 человек), а также глупая молодежь, носившая модные оселедцы. Осторожные «национально сознательные» почти не пострадали; «большинство украинских деятелей, - отмечает Д. Дорошенко, - которые остались в Киеве, смогли перепрятаться, перейдя на русскую речь в общении».

Впрочем, и после того как Харьковский СНК, немедленно переехавший не брега Днепра, обуздал репрессии и наладил жизнь (все бывшие клерки Центральной Рады с восторгом остались на службе), в городе было тревожно. Ползли слухи об интервенции немцев, а власти, знавшие больше, чувствовали себя не очень уверенно. Хотя и увереннее, чем Центральная Рада, в это время находившаяся на «заячьем» положении: в Житомир ее просто не пустили «во избежание неприятностей для города», оставалось ехать на Сарны, поскольку все прочее уже было под большевиками. По пути три десятка «полков» в объеме от 5 до 23 штыков были слиты «Отдельный Запорожский Корпус», куда вошло все, кроме «гайдамаков» Петлюры, который, как великий полководец, подчиняться не хотел никому. Всего набралось до 3000 штыков, включая штабных и нестроевых, чего вполне хватало на то, чтобы с боями пробиваться через полустанки навстречу немцам, которых боялись меньше, «братьев-харьковчан». Вот тут-то, где-то около Сарн погорельцы, наконец, узнали, что мир заключен и спасение приближается. И, говорят, дружно заплакали.

[zonzore]

ответ, часть 2




Вперед продвигались отряды

Итак, Грушевский, Винниченко, Петлюра и прочие погорельцы, узнав на каком-то Богом забытом полустанке под Сарнами о том, что мир заключен и немцы вот-вот придут, первым делом расплакались. Отчего рыдал Петлюра, тайна великая есть, а дедушку Грушевского, есть такое мнение, очень огорчило, что теперь-то уж его наверняка будут считать немецким агентом, о чем раньше только шушукались. На мой взгляд, не стану скрывать, все это были слезы чистой радости, ибо реванш, о котором мечтали, из тихой грёзы стал реальной вероятностью, а учитывая, что немцы есть немцы, так и более того. Хотя, конечно, чужие души – потемки. Как бы то ни было, главной задачей Рады с этого моменты стало как бы, вернувшись в Киев, убедительнее впарить народу мозги на предмет бескорыстной и дружеской германской помощи. Что до немцев, то их вся эта рефлексия не щекотала. Без боя заняв столицу, они двинулись дальше на восток, повелев «украинскому войску» в лице поминавшейся выше «Запорожской дивизии», а также сформированной из военнопленных, одетой, обутой и подаренной «союзникам» дивизии «синежупанников» и дивизии «серожупанников», набранной на месте, но одетой и обутой тоже немцами, двигаться в авангарде, - в качестве политического прикрытия. К середине апреля почти вся Украина была занята, УСНК забился в дальние уезды на границе, до которых у немцев руки не дошли, а Центральная Рада выяснила, что, оказывается, надо работать. Как ни скучна столь суровая проза. Но получалось хреново. Чего, собственно, и следовало ожидать от набора недавних фельдшеров, прапорщиков, журналистов и учителей сельских школ. «Некуда правду деть, - все с большей печалью повествует Д. Дорошенко, - украинский хаос должен быть поразить каждого свежего человека. Чем меньше встречали немцы на своем пути порядка, тем больше росла у них мысль о необходимости, по возможности, самим брать все в свои руки, чтобы обеспечить себе транспорт, снабжение и собственную безопасность». По большому счету, немцев, наблюдавших все это, можно только пожалеть. Они честно пытались помочь, они объясняли, посылали специалистов-экспертов, но тщетно. В итоге, окончательно осознав, что «союзники» кроме как «лидерами нации» решительно никем быть не могут, а подсознательно и не хотят, зато стоит глаз в сторону отвести, начинают резвиться на поприще социальных экспериментов, немцы сделали правильные вывод. По данным все того же наблюдательного и информированного Дорошенко, они начали бомбить Берлин и Вену рапортами, сообщая, «что никакой Украинской Республики в действительности нет, что это один фантом, что существует кучка молодых политиков весьма радикального направления, которой удалось каким-то образом очутиться в роли правительства». На качество украинской власти обеим великим столицам было, в общем, наплевать, но вот то, что организовать поставки продовольствия «возвращенцы» могут не луче, чем все остальное, беспокоило и Вильгельма и Карла. Немецкое командование получило «добро» на изучение ситуации и принятие мер, выбор же, в сущности, был очень невелик: или менять власть, или вводить режим оккупации. Первый вариант был, естественно, лучше, тем паче, что на эту тем было с кем говорить.

Цирк зажигает огни

Напомню: Центральная Рада была, по существу, самозванкой, да еще и оттеснившей от власти всех, кого сочла «буржуями» или, что еще хуже,«реакционерами»? Так вот, этих «реакционеров» было очень много, в их число попали и либералы, и консерваторы, вполне устраивающие немцев, желавших иметь дело с серьезными людьми. А поскольку главным условием Берлина и Вены была непременная «национальная сознательность» (во избежание ненужных сантиментов по отношению к России), контакты были завязаны с организациями солидных сельских хозяев, настроенных в достаточной мере «украински», но без истеричного социалистического шовинизма. Эти организации («Украинская Народная Громада», «Союз Земельных Собственников» и «Украинская Демократическая Хлеборобская Партия»), Радой от власти оттесненные, в свою очередь, Раду надменно игнорировали, справедливо (как и большевики) считая, что она не имеет никаких, ни формальных, ни моральных прав выступать от имени Украины. Именно эти люди быстро поладили с немецкими комендантами и гораздо успешнее, чем комиссары Рады, помогали им собирать вожделенное зерно, мясо и прочие млеко-гуска-яйки, по ходу дела поставляя и богатейшую информацию о бардаке, творимой правительством. В итоге, уже 6 апреля фельдмаршал фон Эйхгорн, командующий немецкими войсками, издал приказ, лишивший Раду права продолжать беспредел на селе. Отныне ломать чужие амбары и растаскивать зерно было запрещено, урожай принадлежал только тому, кто его засеял и собрал, и вспе желающие обязаны были его только покупать. Под страхом порки, а то и виселицы. То же самое и за захват земли «впрок», больше, чем можно засеять. Такого посягательство на самое святое Рада, даром, что место свое знала и немцев боялась до дрожи, стерпеть не смогла, заявила, что пусть все остальное будет, как будет, но в вопросе о земле даже «любим друзям» подчиняться не намерена. Немецкие коменданты пожали плечами и велели комиссаров из Киева просто пороть, тотчас по предъявлению мандата, а уважаемым хлеборобам сообщили, что просто удивляются тому, что они до сих пор терпят засилие столичных прожектеров. С этого момента, осознав, что переворот, уже почти назревший, начал готовиться почти в открытую, и неприятность вот-вот случится, Рада впала в форменную истерику. Решив «железной рукой подавить контрреволюцию», она почему-то не тронула никого из поименно известных ей вождей потенциального путча, зато велела арестовать одного из спонсоров, банкира-еврея Доброго, причем арестовать весьма причудливо: его изъяли из дома едва ли не люди в масках, а правительство объявило это делом рук «бандитов», пообещав, что «бросит на поиски лучшие силы и обязательно найдет». Увы, на беду режиссерам, немцы, обеспокоившись судьбой уважаемого человека, тоже начали поиски, и, разумеется, быстро нашли где-то в Харькове и почему-то на частной квартире, но под охраной.

Рокировочка

Уровень изумления сумрачного германского гения понять нетрудно. Однако, придя в чувство, гений стал действовать четко и неуклонно. После нового приказа фон Эйхгорна (типа, что за дела, уже нельзя понять, где власть, а где уголовники, и в чем отличие) 26 апреля были разоружены привезенные из Германии «синежупанники», а заодно и «серожупанники», тоже экипированные на немецкие деньги. Когда же Рада начала требовать (!) вернуть ей её солдатиков, 28 апреля на заседание пришел немецкий лейтенант, всех построил смирно, отчитал за плохое поведение и разогнал, а кое-кого и взял под арест. Прошу прощения за длинную цитату, но без нее не обойтись. «Стыдно было, - писал годы спустя очевидец событий, - за свой народ при виде того как его “вожди”, все эти самоуверенные юноши и полуграмотные “диячи”, с поднятыми руками стояли перед немецким лейтенантом, со страхом ожидая, что будет дальше... Как провинившиеся дети перед строгим учителем. Еще стыднее было на следующий день, когда они единогласно принимали земельный закон с отказом от социализации земли, в спасительности которой они уверяли весь народ. Когда же они лгали? Раньше или сегодня? Где их идейность, их принципы? Все улетучилось от окрика лейтенанта... 28 апреля я убедился в их: трусости, 29 апреля — в их беспринципности». А пока юный лейтенант объяснял Раде, что к чему и где раки зимуют, в Киеве уже заседал Конгресс Хлеборобов, быстро принявший решение ликвидировать говорильню и выбрать сильного лидера, дав ему диктаторские полномочия и – с учетом как местных традиций, так и немецкого пожелания – титул гетмана. Каковым, без ненужных прений, и стал генерал Павел Скоропадский. А пока новоиспеченный «глава державы» излагал свои планы и принимал поздравления, отряды «гетманцев», состоящий, в основном, из детей делегатов Конгресса, безо всякого труда, едва ли не под аплодисменты киевлян, взяли город под контроль. К вечеру свершившийся факт признали и галичане - «сечевые стрельцы», которых ничем не обидели, но на службу не взяли, а тут же распустили. Как и Центральную Раду. Однако, вопреки опасениям бедняг-делегатов, никого не выпороли, хотя и обещали. Немцы, будучи в курсе, благодушно наблюдали со стороны, весьма довольные тем, что их помощь не понадобилась. Когда же бывшие «лидеры» явились к ним с жалобой и требованием восстановить статус-кво, выяснилось, что слывущие сухарями германцы, оказываются, знают толк в юморе. «Не без едкости генерал Гренер спросил нас, - вспоминал А. Андриевский, один из просителей, - почему же не нашлось никого, кто бы выступил в защиту Рады? “Ведь вы знаете, что в конфликте между Радой и несоциалистическими украинцами мы были нейтральны”, — сказал генерал. “Не можете ли вы мне объяснить почему вас никто не поддержал, ни в феврале, когда вы обратились к нам за помощью, ни во время гетманского переворота?” — продолжал Гренер. Мы молчали...». В сущности, поладить было можно: ни немцы, ни гетман не возражали против присутствия некоторого числа министров-социалистов в правительстве, при условии, однако, что они возьмут «социальные» портфели и будут работать под контролем главы государства. Однако именно это «лидеров нации» никак не устраивало; единственно возможным для себя вариантом они полагали участие в определении большой политики, выступления в прениях и руководство войсками, в самом крайнем случае, - ведомством иностранных дел. Не получив же желаемого, обиделись и, уйдя в оппозицию, временно затаились. Гетман же, сойдя с танка, начал понимать, в какое болото залез…

Дядя самых честных правил

Человек нормальный, вполне вменяемый, одновременно и (все ж таки – потомок одного из гетманов Малороссии) умеренный «украинофил», и (все ж таки – российский генерал, сын и внук российских генералов, зять самого Дурново и любимец Государя) патриот России, он сделал ставку на, как сказали бы теперь, технократов, близких к себе по взглядам. Кабинет получился толковый, способный на многое. Но ситуация была не просто сложна, а сложна невероятно. Немцы требовали расширения поставок, для чего необходимо было восстановить порядок и крупные хозяйства. Однако землю и запасы зерна селяне, подбадриваемые «лидерами нации» уже успели прихомячить, а попытки хоть что-то вернуть владельцам встречали в топоры. Бунтарей пороли. В ответ началась стрельба, очень скоро пулеметная, стрелки быстро сбивались в банды, а будучи настигнуты и разбиты, уходили на восток, на территорию, подконтрольную УСНК, где вступали в Таращанскую и Богунскую красные дивизии. Были и такие, кто никуда не отступал и практически не терпел поражений, типа возникшего ниоткуда и очень быстро прославившегося Махно. Справиться с такой докукой было очень нелегко, но, учитывая присутствие немцев, вполне возможно, однако не меньше сложностей возникло и в городах, где гетману, хоть и не по своей воле, приходилось продолжать «украинизацию», на которой категорически настаивали немцы, дабы подчеркнуть самобытность Украины, оправдав ее отделение от России. Подавляющее большинство горожан отвергало ее так же, как и при Раде. Те же, кому идея нравилась (такие же сельские образованцы, как и члены Рады, только полагавшие себя «демократами», а не социалистами), учуяв запах начальственных кресел, совершенно обезумели, заваливая все поручения, которые давали им министры-технократы, а когда их, многократно предупредив, наконец увольняли в связи с полным служебным несоответствием, начинали вопить об «украинофобии». В чем находили полную поддержку «бывших», вовсю обвинявших гетмана в «пророссийстве», в частности, на том основании, что, что русский язык им не искоренен, а создание вооруженных сил доверено «москалям», то есть профессиональным военным. Самое обидное, что настоящие «пророссийцы», в свою очередь, отказывали гетману в поддержке как раз на том основании, что с «украинизацией» не покончено раз и навсегда. Короче говоря, на гетмана пошла самая настоящая охота и справа, и слева, без малейших оглядок на химеру, именуемую совестью. Многотысячными тиражами издавались чудовищно лживые листовки, доносы немцам и «мировому сообществу» шли бурным потоком. Гетман боролся, но не очень уверенно, боясь прослыть тираном, он, скорее, предпочитал уговаривать. Но слышать его никто не хотел, а немцы не вмешивались.

Внешне, правда, все выглядело пристойно. Ставшая в присутствии войск кайзера сытой и, в сравнении с растерзанной Россией, спокойной и сытой, Украина летом 1918 года стала для многих сказочной страной, вырваться куда было пределом мечтаний. В Киеве оседали все, кому посчастливилось вырваться из Петрограда и Москвы, от аристократов и «буржуев» до обычных обывателей, не говоря уж о творческих личностях. Жизнь, особенно если не выезжать в сельскую местность, цвела и пахла. Этой идиллии не было видно конца, по крайней мере, пока были немцы. И тогда начался террор. Сперва взлетали на воздух склады, затем начались бессмысленные, рассчитанные на как можно больше жертв поджоги, потом, наконец, стрельба, вплоть до убийства эсерами самого фон Эйхгорна. «Общественное мнение, - отмечает Дорошенко, - было твердо уверено что акты саботажа — дело рук Антанты и их сторонников», и это, скорее всего, так и было, вопрос лишь в том, кто конкретно работал на Антанту, только эсеры или вообще все выкинутые из кабинетов «обиженники». И тем не менее, до самой осени раскачать лодку террористам не удавалось; во всем обвиняли именно их, а не, как они надеялись, гетмана. Однако немцы, пусть и не спеша, но явно клонились к закату. Мясорубка на Сомме ежедневно подрывала силы войск кайзера, следовало готовиться к тому, что очень скоро широкая спина союзника-спонсора уйдет в небытие. А готовиться было более чем трудно, ибо почти до самого конца немцы не позволяли Скоропадскому формировать регулярную армию, опасаясь (возможно, справедливо), что она, оказавшись под командованием царских генералов, станет опасной для них самих. К тому же и кадровые офицеры, несмотря на приглашения и посулы, брезговали «украинизироваться», тем паче, что Скоропадский, увлекшись идеей галичан об «украинской королевской короне», все чаще поглядывал на Львов. Были восстановлены даже распущенные полгода назад части галицийских «сечевых стрельцов», а вот с уже возникшей Добровольческой армией, которую его потенциальные командиры считали «своей», гетман крупно поссорился, выдвигая претензии на Кубань. В итоге, кроме «державной варты» (жандармерии) и галичан, с грехом пополам удалось создать только несколько полков «сердюков», гетманской гвардии. Давить мятежи после ухода немцев было некому.

Рыбак рыбака

Вопреки утверждениям «новых мифологов», во всех описанных перипетиях Москва, дорожа миром с немцами, никакого участия не принимала, хотя и не скрывала, что в конфликте двух украинских властей «законным» (ибо избранной) считает все же Харьковское Правительство. Максимум, что позволяли себе «кремлевские мечтатели», это (до поры негласно) отказаться в пользу Украины от нескольких уездов Черниговщины и Сумщины, по договору в Бресте отошедших России. А также «не замечать», что украинские повстанцы, ушедшие от немцев на эти территории, под руководством Украинского Повстанческого Народного Секретариата, как теперь именовал себя УСНК, переформировываются в части регулярной Украинской Красной Армии. Однако когда бывшие «лидеры нации» из Рады начали прощупывать почву на предмет, а не поможет ли Москва против гетмана, которые скоро останется совсем один, Кремль ответил полным сочувствием и готовностью к позитивному контакту. То, что совсем недавно Рада объявляла Москву «агрессором», а украинских большевиков и левых эсеров «московскими марионетками», было забыто. Как и то, что «лидеры нации» были объявлены УСНК вне закона, как «уголовные преступники». Консультации шли на удивление гладко: в конце концов, общались не чужие люди, а политики, предельно близкие, с той лишь разницей, что большевики считали «гегемоном» пролетариат, а украинские социалисты, как и положено, крестьянство, но разве это повод для ссоры, если речь идет о вещах, по-настоящему серьезных? Нет, конечно. Никакие противоречия в счет не шли. Вплоть до того, что Рада заявила, что не возражает против установления на Украине власти Советов. Единственное принципиальное условие, озвученное Винниченко через посредника, Христиана Раковского, как не подлежащее обсуждению, сводилось к тому, что «Точно так, как вы создали диктатуру рабочих и крестьян в России, так нам надо создать диктатуру украинского языка на Украине». На что гениальный тактик Ленин ответил тому же Раковскому: «Разумеется, дело не в языке. Мы согласны признать не один, а даже два украинских языка», тут же, правда, уточнив, «но что касается их советской платформы — они нас надуют». По ходу дела, между прочим, выяснилась интересная деталь, которую ранее озвучивать стеснялись. По воспоминаниям Л. А. Конисского, человека, очень близкого к Винниченко, в ответ на прямо, по-товарищески заданный вопрос о мотивах требования «диктатуры украинского языка» и почему это требование принципиальнее важнейшего вопроса о государственном устройстве, премьер Украины ответил: «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме», пояснив, что «его как писателя всегда “затирали” русские коллеги, и с этим необходимо покончить»,

Бедный, бедный Павел

Впрочем, лирика лирикой, а дело делом. Верили большевики просителям или нет, они согласились, не отказываясь от союза с УСНК, поддержать готовящееся восстание всеми средствами, от денег до оружия, и даже обязались признать такой строй, какой установят на Украине повстанцы. Что было вполне логично: пустить украинские дела на самотек означало бы отдать контроль над девятью малороссийскими губерниями (после уже очевидно скорого ухода немцев) Добрармии, которая в таком случае легко дошла бы и до Москвы. Теперь, когда все проблемы решились ко взаимному удовлетворению, пришло время действовать, благо на самой Украине, где, вопреки завываниям оппозиции, диктатурой даже не пахло, уже вовсю резвился Украинский Национальный Союз, объединивший всю оппозицию, и красную, и розовую, и «жовто-блакитную». Формально легальная политическая организация, это по факту было теневое правительство, не особо скрывавшее своих планов. Не разогнать его, с точки зрения политической логики было просто необходимо, однако гетман, как выяснилось, не обладал волей и прозорливостью своего сослуживца барона Маннергейма, проделавшего в Финляндии все необходимые процедуры при первом намеке на возможные осложнения. Наивно рассчитывая на то, что оппозиция понимает, что альтернатива гражданскому согласию – гражданская война и не хочет этого, он пошел на переговоры, ввел представителей УНС в правительство и отпустил под честное слово не выступать против себя нескольких «лидеров нации», в том числе и Петлюру. Это была капитуляция, причем, ничего не исправившая: УНС все равно продолжал в том же духе. А в Германии тем временем полыхнула революция, и Павел Скоропадский, сознавая, что земля под ним закачалась, сделал, наконец, то, что, по идее, обязан был сделать уже давно – издал Грамоту о Федерации с Россией. Это было прямым приглашением Добрармии к союзу, а многотысячную армию офицеров, мирно живущих в Киеве «на гражданке» - к сотрудничеству. Увы, поезд ушел. Добровольцы переживали не лучшие времена, на Дону казаки рвали друг другу глотки, а киевское офицерство не видело никакой радости в русского генерала, запятнавшего себя соучастием в «украинизации». Правда, граф Келлер, один из самых популярных и прославленных генералов российской армии, спешно назначенный командующим, взявшись за исполнение практически безнадежного дела, повел его вполне удачно, но времени уже не было совершенно: сразу после опубликования Грамоты о Федерации УНС, обвинив гетмана в «измене самостийности», начал восстание. В ночь с 12 на 13 ноября в Белой Церкви, где располагались части галицийских «лагеря сичевых стрельцов», тотчас изменивших гетману, была избрана Директория, а «головным отаманом» объявлен все тот же Петлюра, с легкостью истинного журналиста нарушивший слово, данное гетману при освобождении из-под ареста. Еще один предатель, генерал Осецкий, командовавший охраной железных дорог, передал повстанцам паровозы и вагоны, и уже к 15 ноября мятеж заполыхал по все Украине. Причем лозунги Директорией были выдвинуты такие, что в события немедля включилось и большевистское подполье.

Цирк уехал

Противопоставить этому тайфуну небольшие и разрозненные гетманцы не могли ничего. Одни части разбегались, другие, сознавая тщетность сопротивления, присягали Директории. К концу ноября гетман удерживал только Киев, хотя реально уже не удерживал ничего. Немцы уходили, выкупив у Директории право свободного выезда обещанием сохранять строжайший нейтралитет. Офицерские же части, чудом созданные в считанные дни графом Келлером, рассыпались почти полностью после того, как гетман уволил престарелого командующего. Формально - за «отсутствие почтения к символам Украины» (старик и впрямь относился к сине-желтому флагу неласково), а фактически опасаясь, что слишком популярный граф посягнет на его уже совсем призрачную власть. Последним гвоздем в гроб идеи «офицерских дружин» стало назначение на место Келлера гетманского любимчика князя Долгорукого, в военном смысле – полной бездари, к тому же втайне мечтавшего стать «королем Украины» и на этой почве настолько не любившего Добрармию, что однажды дело дошло даже до ареста по его приказу представителя добровольцев в Киеве. Когда известие об этом назначении дошло до линии фронта близ Мотовиловки, на сторону повстанцев, прекратив бой, перешли даже «сердюки». Все было кончено. «В ночь с 13 на 14 декабря, - констатирует Д. Дорошенко, - выступили местные боевые отделы, главный образом большевиков и еврейских социалистических партий, и начали захватывать различные учреждения, разоружая небольшие гетманские части. Был обезоружен и отряд личной охраны Гетмана. Около полудня повстанцы захватили Арсенал на Печерске, Военное Министерство и еще некоторые учреждения. В то же время в город начали прорываться повстанческие отряды». Утром 14 декабря гетман отрекся от власти в пользу Долгорукого и уехал с немцами, а около полуночи, переодевшись во что-то несуразное, сбежал и Долгорукий, позже объявивший себя «королем Украины в изгнании».

[zonzore]

2

[zonzore]

ответ, часть 3




Восставшие из Ада

Как всем известно, велик был год и страшен по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй, - и этой славной фразой ограничим описание второго пришествия Центральной Рады (вернее, уже Директории) в Киев. Скажем лишь, что кровь лилась не по-детски: победители убивали, и убивали подло, не доводя арестованных (как это случилось с графом Келлером, чье достоинство не позволило ему бежать от непонятно кого) до тюрьмы, прямо на улицах. Сопротивление украинизации было объявлено преступлением, «караемым по законам военного времени». Однако очень скоро, оглянувшись по сторонам, триумфаторы обнаружили, что огромные (то ли 200 тысяч, то ли 300, а кто-то говорит, что и под миллион) толпы вооруженных крестьян куда-то делись, а жизнь не такой уж мед, каким недавно казалась, а дивизии красных уже готовятся брать реванш. «Господствовала общая тревога и неуверенность, -вспоминает премьер украинского правительства Исаак Мазепа, - украинская армия распадалась; был заметен большой хаос мыслей и взглядов среди военных и политических руководителей, и расширение симпатий к большевикам среди украинских масс; внутри, в народной массе говорилось: мы все большевики».

Убеждать друг дружку в собственной важности можно было сколько угодно, но наиболее неглупые «петлюровцы» (теперь их называли так) хорошо помнили, от кого бежали из Киева, чтобы вернуться на немецких штыках. Дабы избежать досадного повтора, следовало, как выразился Винниченко, искать пути «соединения двух элементов: классово-пролетарского и национального». То есть, как красиво отметил кто-то (увы, ссылка затерялась) сформулировать то, что «впоследствии сформулировал Сталин словами: “национальное по форме — социалистическое по существу”». На беду Директории, однако, Сталина в ее составе не было и в помине. Ума у вернувшихся хватило лишь на то, чтобы срочно, хоть и с огромным запозданием позаботиться о собственной легитимности. Распустив Центральную Раду, как «не соответствующую духу времени», Директория заявила, что на Украине «власть должна принадлежать только классам работающим — рабочим и крестьянам» и что «она передаст свои права и полномочия только трудовому народу Самостийной Украинской Народной Республики» в лице «Трудового Конгресса». Об Украинском Учредительном Собрании, которое Рада клялась созвать, речи не было, поскольку, дескать, «всеобщее право голоса теперь устарело»; по закону о выборах его были лишены практически все, работающие не с серпом или молотом, вплоть до врачей, объявленных нетрудовым элементом. Правда, для киевской профессуры было сделано исключение, поскольку директора тоже люди и тоже хотят лечиться.

Широко разрекламированные, выборы в Трудовой Конгресс оказались фарсом, поскольку никакого порядка вне городской черты Киева не было. Уже в первые дни января с северо-востока начали наступление украинские красные дивизии, а крестьянские атаманы, на плечах которых состоялось возвращение, вернувшись в родные села, объявляли себя ни от кого не зависимыми, созывая, как Григорьев и Зеленый, собственные Советы; Махно, контролировавший огромные территории на Левобережье, Директории вообще не подчинялся никогда. Да и в «регулярном войске» все было совсем не слава Богу: галичан было совсем немного, а главный оплот Директории на левом берегу, «запорожцы» Бовбачана, не скрывали своих симпатий к приближавшейся Добрармии; они даже бросили Харьков и ушли на юг, поближе к территории, занятой белыми. Территория УНР вновь, спустя всего месяц после триумфального входа в Киев, скукоживалась подобно шагреневой коже. Ситуацию не исправило даже подтверждение Директорией указа о национализации земли. Как пишет Исаак Мазепа, «В то время, как одна часть украинского войска отходила к большевикам, другая стремилась к российским белогвардейцам». Любопытно, что о каких-либо частях, готовых защищать Директорию, петлюровский премьер-министр не пишет ничего.

Красотки кабаре

Кто и каким образом в такой обстановке мог считаться «законно избранным депутатом трудового народа», понять было сложно. И тем не менее, 23 января 1919 года, когда уже почти вся Украина была под властью УСНК, а части Таращанской и Богунской дивизий действовали на подходах к столице, Конгресс начал свою работу, первым делом направив в Москву протест против «военного вторжения». В ответ Москва вежливо сообщила, что воюет с Директорией не Советская Россия, а украинское Советское Правительство, с которым у неё договор о взаимопомощи (что было правдой), армия которого состоит только из граждан Украины (что тоже было правдой). Относительно же претензий по поводу помощи Харьковскому правительству было разъяснено, что помощь и в самом деле оказывается, однако в намного меньших объемах, нежели совсем недавно Центральная Рада получала для борьбы с законным Харьковским Правительством от немцев и австрийцев, которые, кстати, вообще за нее и вместо неё воевали. И это было такой правдой, что Директория, получив такой ответ, запретила печатать его в газетах, вопреки собственному запрету на цензуру. Поскольку, как отмечал тот же Мазепа, «Большевики были правы, Украину они освоили не столько вооруженной силой, как силою своей пропаганды (…) против украинского фронта действовали украинские формирования, как Богунская, Таращанская дивизии. Русские здесь помощь не могли, они были вполне сосредоточены на южном фронте — против армии Деникина». Отдадим должное пану Мазепе: в отличие от многих своих коллег, он не боялся быть честным.

Как и следовало ожидать, Трудовой Конгресс, «выразитель воли украинского народа», оказался опереткой. Из 10 дней, выделенных ему Историей на существование, около недели ушло только на формирование президиума и утверждение повестки дня. Из сколько-то серьезных решений он успел только подтвердить заключенный еще в декабре между Директорией и правительством Западно-Украинской Народной Республики «Акт злуки» - объединения двух «государств» в «Соборную Украину». Увы, и этот успех попахивал музыкой Имре Кальмана, поскольку к моменту голосования Западно-Украинской Народной Республики уже фактически не существовало (её остатки с увлечением догрызали поляки), а ратификация документа так и не состоялась, в связи с чем аж до последнего акта в событиях участвовали два правительства, каждое со своими политическими амбициями и вооруженными силами. «Выразители же воли украинского народа», совершив сие судьбоносное действо, по деликатному выражению И. Мазепы, «разъехались», вернее, как более точно указал один из делегатов, «сумели раствориться в массах». Навсегда. И лишь самые-самые не желающие уходить в никуда решились остаться при Директории. Директория же, утратив интерес к происходящему, уже готовила вагоны. Вариантов защищать столицу не было. Не проявляли энтузиазма даже галичане; по свидетельству И. Мазепы, их упрямый и волевой командир Евген Коновалец, в частной беседе признал, что «особенно тяжело влияет на настроение наших стрельцов неблагожелательное отношение населения к нам». В общем, 2 февраля началась, как красиво выразился еще один историк, Гребинка, «колёсная эпоха».

Попрыгунчики

И вновь – длиннющая цитата. Много позже, пытаясь честно ответить на вопрос, почему «лидерам нации» так и не удалось удержаться у руля, С. Шелухин, сенатор и министр самостийной Украины, не поступившийся принципами до конца жизни, пришел к выводу, что главная проблема заключалась в «господствующей демагогической части украинской интеллигенции». «Работа этой части интеллигенции, - писал он, - хотя и незначительной, но благодаря духовной дефективности и патологической жажде власти над народом и всем — была разрушительной. На деле они показали себя бездарной и разрушительной силой, лишенной от природы конструктивного мышления. Я два раза, по необходимости, был министром юстиции и оба раза отказался, после попытки работать продуктивно в составе неспособного партийного большинства. Проявив жажду власти, эти люди создавали негодные правительства, какие уничтожали свободу нации и не выявляли ни малейшей способности к конструктивной работе. Узость понимания, свойство думать по трафарету, недостаток критики, самохвальство, нетерпимость к инакомыслящим, упрямство, неспособность разобраться в фактах, непригодность предвидеть и делать выводы из собственных поступков, неустойчивость и недостаток чувства настоящей ответственности за работу — их отличительные свойства». Впрочем, как уже говорилось, понимание этого пришло много позже, и не ко всем. Директория же, удрав из Киева, на какое-то время задержалась в Виннице, печально наблюдая за тем, как «регулярная армия» лечится от тоски погромами, которые «лидеры нации», будучи людьми просвещенными, не одобряли, но и пресекать не пытались, боясь оказаться вообще без вооруженных сил. Попытались выйти на контакт с высадившимися в Одессе французами; те не отказали, но, как вспоминает участник встречи генерал Греков, вели себя с украинскими представителями так, «как будто были не на Украине, а в какой-то африканской колонии, с неграми», прямо предложили стать протекторатом la belle France и приказав избавиться от Петлюры, чье имя после череды погромов (хотя и без его личной вины) стало синонимом слова «бандит». Поскольку Петлюру второе условие не устроило категорически, попробовали связаться с Москвой. Там не хамили, а, напротив, изъявили готовность стать посредниками в примирении с «харьковчанами». Однако, учитывая, что у «харьковчан» набор вождей укомплектован под завязку, решили все же иметь дело с французами, согласившись на все, кроме, конечно, отставки Петлюры.

Увы, пока размышляли, атаманская вольница напугала сынов прекрасной Франции, вынудив их покинуть Одессу, а большевики уже шли к Виннице, защищать которую по доброй традиции было некому. «Почти все надднепровские формирования, - вспоминает И. Мазепа, - в это время таяли как снег от дезертирства, а те из солдат, которые остались в армии Директории, панически отступали перед совсем немногочисленным врагом (…) даже “сечевые стрельцы”, наиболее дисциплинированная часть, не слушал приказов высшей команды, оставила фронт и ушла в тыл. Фактически, украинская армия, как целое, уже не существовала». Побежали опять. Сперва в зачищенный от евреев в Проскуров, оттуда, разделившись, в Каменец и Ровно. «Авторитет Директории и Правительства пали так, как никогда. Все это усилило почву для расширения советофильских настроений среди эвакуированных чиновников». В переполненном лидерами, атаманами и просто беженцами Каменце дело чуть не дошло до гражданской войнушки, и слегка пришли в себя лишь тогда, когда стало ясно, что большевики на Каменец пока не идут.

Тем временем в Ровно, фактически упразднив Директорию, всю власть взял на себя Петлюра, у которого, в отличие от коллег, были «гайдамаки». Указы «головного отамана» день ото дня становились все более «левыми», уже мало чем отличаясь от декретов УСНК, тоже, кстати, не брезговавшего «национально сознательной» риторикой. «Армия» переставала понимать, за что воюет, в связи с чем молодой удачливый атаман Владимир Оскилко даже попытался устроить путч и покончить с социалистами раз и навсегда. Мероприятие, правда, сорвалось в связи с нежеланием путчиста быть кровожадным, но фронт, вернее, то, что фронтом считалось, рухнул окончательно. Снова побежали, на сей раз в Галицию, по ходу дела пытаясь по умным книжкам (читал Петлюра, не скроем, много) хоть как-то реформировать «армию», что в итоге, кроме косметики, вылилось в учреждении (по примеру большевиков) института комиссаров – «державных инспекторов», имевших право «следить за политически-национальной благонадежностью армии и принимать широкие меры». Увы, это похвальное нововведение никак не оправдало себя, когда начались стычки с поляками, уже ликвидировавшими ЗУНР и приступившими к «освобождению» Волыни. Луцк был отдан «ляхам» без боя же сдалась отборная «Холмская группа войск», переход на сторону Речи Посполитой наиболее надежных полков и дивизий принял характер эпидемии, как и сдача армейских складов. На мольбу о перемирии поляки не реагировали. Честный И. Мазепа, называя причины обвала, винит во всем «малороссов», не желающих воевать за «дивную идею Украинской Нации». Что, безусловно, правда. «Малороссов» сия идея вдохновляла, мягко говоря, не сильно, в результате чего Петлюра побежал дальше, на Красное и Тарнополь, не зная, как пишет И. Мазепа, «к кому попадем в плен: к полякам или к большевикам».

Братушки

В какой-то момент, правда, повезло. С невероятным напряжением сил захватив небольшой город Волочиск с округой, «головной отаман» вновь оказался хозяином пусть и крохотной, но собственной территории. Вагоны были разгружены, армия получила передышку, но ни поляки, ни «харьковчане» никуда не делись, и вопрос стоял по-прежнему: что делать? Для начала порешали кадровые вопросы, поставив к стенке опасно популярного командира «запорожцев» Бовбачана, обвиненного (возможно, не совсем без оснований) в нелюбви к трудовому народу и симпатиях к Добрармии, после чего пришли к выводу, что «если в течении 2-3 дней не придет помощь от Галицкой армии, ликвидация фронта — неизбежна». И тут повезло опять. Галицкая армия, вместе с правительством уже не существующей ЗУНР убегавшая от поляков, таки явилась в районе Каменца, и хотя «Соборную Украину» никто объявлять не пожелал (амбиции, а кроме того, галичане на дух не переносили социалистов), возникший «тяни-толкай» уже был похож на что-то, а не на непонятно что. Естественно, много говорили. Естественно, делили портфели (именно тогда и стал премьером Исаак Мазепа, 27-летний отставной клерк и убежденный левый социал-демократ, считавший себя «национальным большевиком»). Естественно, главнокомандующим по праву хозяина территории стал Петлюра, хотя галицкие части обязались подчиняться ему только с санкции своего «президента» Петрушкевича. И, осуществив все это, решили двигаться на «освобождение Украины», поскольку как раз в этот момент «харьковчане» бросили все силы на борьбу с наступающим Деникиным, так что освобождать беззащитное Правобережье не казалось сложным.

Так и случилось. С первых дней августа петлюровцы шли победным маршем, один за другим беря города, не имеющие гарнизонов. Было их много, тысяч 50, но назвать их «петлюровцами» можно лишь с большой натяжкой, ибо подразделения «головного отамана» (учитывая местных добровольцев до 10 тысяч штуков) тонули в массе галичан, наступавших на киевском направлении, взяв с собой «запорожцев», но нахально отказавшись брать собственного «главнокомандующего». Согласно мемуарам генерала Курмановича, видного петлюровского штабиста, помощника начальника, командир ударной галицийской группировки генерал Кравс просто пригрозил подать в отставку, если ему будут навязывать «полтавского цыганенка, из которого даже попа не вышло». Все верно, Петлюра был и сыном цыгана, и в семинарии не удержался. Но, думаю, его превосходительство, как культурный человек был все же выше таких предрассудков. Куда вероятнее, сыграло роль то, что галичане, как рядовые, так и комсостав вплоть до высшего, считали Добрармию не только «достойным противником», но и, невзирая на все, «естественным союзником». Удивляться чему, между прочим, не стоит. В те времена очень многие галичане, хотя уже изрядно замороченные своими политиками и запуганные австрийцами, все еще ощущали себя русинами, в русских врагов не видели, а вот в поляках очень даже, и к тому же не ощущали «малороссийские проблемы» полностью своими, зато, как дети зажиточных сельских хозяев, не любили социалистов. Даже в случае победы Деникина уроженцы Галичины, в состав России никогда не входившей, ничего не теряли. В отличие от «лидеров нации», сознававших, что в случае этой самой победы они теряют все, в первую очередь, посты, погоны и портфели. А потому готовых скорее говорить с большевиками, чем с Деникиным, и не делавших этого, в основном, опасаясь галичан. Ну и, конечно, и сознавая, что большевиками на фиг не нужны. Сомневаясь. Как бы то ни было, оставленное генералом Кравсом за ненадобностью на правом берегу, в районе Бирзулы, войско «головного отамана» почти откровенно бездельничало, позволив красной дивизии Якира, уже, казалось, безнадежно окруженной, прорваться на север соединиться с 12-ой армией Советов, ведущей упорные бои с Деникиным. Почему, неведомо. Возможно, демонстрируя обиду, а возможно и из каких-то более серьезных соображений. Кто его знает…

Не брат ты мне

Галичане и Добрармия вступили в оставленный красными Киев в один и тот же день, с двух сторон, и встреча, как ни странно, оказалась вполне корректной. Ровно до тех пор, пока «генеральному представителю головного отамана», прикрепленному к штабу Кравса, не примстилось публично сорвать и потоптать бело-сине-красную «москальську ганчирку», нагло реющую в добровольческой зоне. После чего несчастный патриот едва спасся на резвых ногах, а командование Добрармии предложило «украинскому войску» покинуть город и отойти куда угодно, но не ближе чем на 30 км. Что и было исполнено под бурные аплодисменты прохожих зевак, причем галичане подчинились требованию без сопротивления, с молчаливым пониманием, а что до «запорожцев», то, как вскоре выяснилось, их ряды поредели более чем наполовину; большая часть перешла под ту самую «москальську ганчирку». Как, между прочим, и множество киевлян. «Чужой и всегда враждебный нам Киев, - сетовал Исаак Мазепа, - деникинцам поспешил дать всякую помощь, начиная от обычных информаций и кончая вооруженными отрядами местных добровольцев». Более того, резко меняются и настроения галичан. «От того дня, - вспоминает петлюровский премьер, - даже члены нашего правительства фактически были лишены возможности посещать Галицкую Армию (…) так что Петлюре пришлось просить Президента ЗУНР повлиять на галицких офицеров, которые неосмотрительно разговаривают на темы безосновательного контакта с Деникиным и тем разлагают общественность и войско». Но тщетно. Приказа от пана Петрушевича не поступило, а петлюровских комиссаров, приезжавших в части без спроса, галичане просто били.

Состояние «ни мира, ни войны» в какой-то момент стало столь унизительным, что крупный военачальник Петлюра не нашел ничего более умного, кроме как спровоцировать конфликт с Деникиным, и на свою голову преуспел. В середине сентября несколько гайдамацких «загонов», подчиненных лично «головному отаману» атаковали позиции добровольцев и, естественно, были побиты, после чего Петлюра, формально объявив «москалям» войну, немедленно отправил в Москву предложение о союзе (через случившегося проездом личного друга Ленина Франца Платтена). Излишне говорить, что настроения галичанам такой фокус не улучшил и военного задора не прибавил. В связи с чем уже 15 октября поредевшее «украинское войско» беспорядочно драпало к бывшей австрийской, а ныне польской границе, - уже, однако, без Галицкой Армии, с разрешения своего правительства «отдавшей себя в полном составе в полное распоряжение Главного Командования Вооруженных Сил Юга России». А к концу ноября все кончилось. Немногие подразделения, еще что-то из себя представлявшие, были прижаты вплотную к кордонам. В местечке Любар, очередной «столице УНР», «гайдамаки» лихо били морды собственным генералам. Потом дело дошло и до массовой потасовки на предмет «кто виноват?», после которой две трети «украинского войска», в том числе и «личная охорона головного отамана» в полном составе, ушли сдаваться красным. Оставшиеся же побрели вслед за своим кумиром и вождем в совсем уж дикую Новую Чарторыю, целых 3 дня бывшую последней «столицей УНР». Вот там-то, назначив на 6 декабря «генеральное совещание», кумир и вождь не явился на него, прислав вместо себя теплое письмо, гласящее, что, дескать, убыл «искать пути к спасению украинского дела». В связи с чем собравшимся осталось только последовать его примеру. Издав напоследок длиннейшее воззвание о «продолжении борьбы за нашу государственность» и воодушевив еще не «самораспустившиеся» части сообщением, что ничего страшного не случилось и «война идет по разработанному плану», «лидеры нации» отдали обрадованным фанатам идеи приказ «начать победное наступление на восток и поднять Украину», а сами попросили политического убежища в Польше

[МОСКАЛЬ1968]

(зевая) про что тут, а то букав много зело.

[zonzore]

ответ, часть 4


Пан или пропал

Отправленные вождями на восток остатки армии УНР, фактически, уже не армия, а партизанское соединение, не имея ни связи с собственным правительством, ни снабжения, пять месяцев бродило по юго-востоку Правобережья, на день-другой занимая небольшие городки, «экспроприируя» склады, а порой и население, потому почему-то называвшее воинов Идеи «бандитами», выигрывая стычки с небольшими, захваченными врасплох отрядами красных и постоянно маневрируя, чтобы, не приведи Господь, не столкнуться с отрядами покрупнее. Этот поход, названный «зимовым», был очень труден, очень похож на 1 Ледовый поход Добрармии, трагически героичен, - и с военной точки зрения абсолютно провален. Вопреки уверениям вождей, ни села, ни города не поддержали «освободителей», вернувшихся, в конце концов, в том же составе, что и вышли в путь. Однако смысл в акции все же был. Политичесакий. Именно на слухи о походе опирались осевшие в Варшаве «лидеры нации», убеждая Пилсудского в том, что у красных «горит земля под ногами», а вся Украина до отказа переполнена «множеством многочисленных повстанческих отрядов», только и ожидающих возвращения своего «головного отамана». Дураком пан Юзеф не был, ситуацию понимал правильно и все-таки совсем уж попрошайками посетители не выглядели: на слово им, конечно, верить было нельзя, но и своя разведка подтверждала, что по ту сторону кордона происходит что-то не совсем несерьезное. Естественно, совсем всерьез рассказы украинских визави будущий диктатор и начальник государства не принимал, но если на руках все козыри плюс оба джокера, так почему бы и не сыграть, тем паче, что политический идеал «отца отечества», Речь Посполита от можа до можа в границах 1772 года, еще оставался в области грез. Он уже инкорпорировал Galiciae, он уже нацеливался на Вильно с округой, и политбеженцы, именующие себя «властями УНР», были очень даже к месту: «помощь братскому украинскому народу» сулила в перспективе, минимум, возвращение «семи воеводств», а не исключено, что и верного вассала на остальной части Малороссии. К тому же, потенциальные вассалы вели себя не по-хуторски прижимисто, а вполне шляхетски, не стоя за ценой и не торгуясь. В ответ на что взаимно вежлива была и польская сторона, хотя протокольная формулировка быстро подписанного договора, учитывая реальное положение «высоких договаривающихся сторон — Украинской Народной Республики и Речи Посполитой Польской», отдавала тончайшей аристократической издевкой. Все польские пункты, предложенные на «обсуждение», были приняты. Причем, кроме признания «вечного суверенитета» РП над уже и так оккупированной Галицией, ей, опять же «навечно» уступалась Волынь, а грядущая УНР (естественно, тоже «на вечные времена») отдавала под контроль «союзнику и покровителю» важнейшие отрасли своей экономики, гарантировала, вопреки всем социалистическим принципам, польским помещикам усадеб поместий на Правобережье. Один из латифундистов, Я. Стемпковский, был заранее назначен «министром земледелия УНР». De facto, это был пакт о протекторате, более жестком, нежели тот, который раньше предлагали французы, но если галльские речи «лидеров нации» хотя бы сердили, то в польских устах почему-то звучали приемлемо и не обидно.

Соблазненные и покинутые

Короче говоря, подписали и отметили. Петлюра произнес на банкете торжественную речь о «вечной любви украинцев и поляков», устоявшей в веках, «несмотря на интриги москалей», Пилсудский ответил в том же духе, но, естественно, сдержаннее, финансовое ведомство РП перечислило куда следует оговоренные суммы, а Войско Польское получило приказ седлать коней для похода, с восторгом одобренного практически всей польской элитой, обычно склочной, но в вопросах, касающихся границ 1772 года или нагадить России столь же обычно трогательно единой. Некоторый конфуз вызвало, правда, то обстоятельство, что сформировать «украинскую армию» не получилось, а союзники должны все-таки идти вместе. Однако выход нашелся и тут: несколько сотен с бору по сосенке набранных бойцов сперва разделили на два отряда, затем назвали отряды «полками» и, наконец, слили в «дивизию», отданную под командование полякам, ибо стратегическому гению Петлюры кичливое панство, в отличие от Центральной Рады, почему-то не доверяло. Естественно, вслух было заявлено о том, что основные силы «армии УНР» уже сражаются на родной земле, в пух и прах сокрушая «москаля», и как только соединение союзных сил состоится, пан «головной отаман» возглавит «украинское войско». Возможно, Петлюра и впрямь на это надеялся, но не слишком: о тех, кто ушел в «зимовой поход» никаких сведений не имелось. Впрочем, все это уже было не так важно, главное, что поляки, официально объявив о необходимости помочь союзнику, 26 апреля 1920 года начали вторжение на Советскую Украину, уже 7 мая войдя в Киев. По отношению к союзнику вели они себя довольно высокомерно, отослав «украинскую дивизию» куда подальше, на третьестепенный участок фронта, а после занятия Киева не пустив «головного отамана» в его собственную столицу, руководить которой стала польская военная комендатура. В письмах Петлюры министрам все это описано без особого восторга, но и без недовольства, выражать которое он, видимо, опасался. Не обошлось, правда, и без маленьких радостей: с разрешения поляков, в нескольких уездах была проведена мобилизация, и не все мобилизованные разбежались. А кроме того (о радость!) нашлись, наконец, части, ходившие в «зимовый поход». Так что теперь «украинское войско» опять как бы существовало, а «головной отаман» опять им командовал, хотя, естественно, под присмотром поляков.

Дальнейшее общеизвестно, посему провал польского наступления, контрнаступление союзных войск РСФСР и Советской Украины, «чудо под Варшавой» и прочие трюизмы опустим. В рамках темы для нас важно лишь то, что после отступления поляков, «армия УНР» поспешно отступила в южную Галицию, где основной стратегией ей стало не попадаться на пути 1-й Конной, с чем Петлюра справлялся довольно успешно, надеясь на скорое перемирие. Однако, когда 18 сентября перемирие таки было подписано, оказалось, что поляки не только забыли включить в него хотя бы малейшее упоминание про УНР (что, учитывая близкое к панике состояние Ленина, могло бы сыграть немалую роль), но и вообще ни словом не помянули «украинскую армию», юридически ставшую, таким образом, чем-то вроде крупного бандформирования. 10 ноября, при первом движении Красной Армии, петлюровские отряды покатились назад, к границе, и 21 ноября перешли на польскую территорию, где гостеприимные союзники сперва разоружили «дорогих гостей», а затем, объявив их интернированными, загнал в несколько лагерей в центральной Польше, где воины «головного отамана», голодая и холодая, быстро теряли человеческий облик. «Без теплой одежды в мороз, - печалился постфактум генерал Удовиченко, выбравший время навестить в лагере боевых товарищей, - на ногах - что попало: тряпки, дырявые сапоги, рваные ботинки». Все «оборванные, почти голые, - вторит генерал сопровождавший его Исаак Мазепа. - Пришлось распорядиться для босых заготовить лапти». В переписке «головного отамана» нет и таких упоминаний, что, впрочем, и понятно: в тот момент главной его заботой было любой ценой добиться присутствия на польско-советских переговорах в Риге в качестве воевавшей стороны; увы, поездку в столицу Латвии хотя бы в качестве частного лица поляки ему строго-настрого воспретили, поскольку в Риге вели переговоры с делегацией Харьковского Советского Правительства, признанного ими законной властью Украины – даже без денонсации предшествующего договора с Петлюрой.

Последняя стратегема

О последующем, вопреки привычке, с иронией не получится. Если до сих пор я, чисто по-человечески, понимал «головного отамана», видевшего, что Украина раз за разом отторгает его идеи, но все же цеплявшегося не за соломинку даже, а за солнечный блик на воде, то сейчас понимать отказываюсь. «Правительство УНР, во главе с Головным Атаманом, С. Петлюрой, - рассказывает генерал Удовиченко, - принимая во внимание просьбы повстанцев, постановило: выслать на Украину значительную боевую группу, дав ей задачу пробраться через пограничные охранения, вступить в бой с ближайшими советскими частями и — на их счет вооружившись – разжечь по всей Украине пламя восстания (…) Задача, поставленная группе, была тяжелой, даже безумной». Не стану спорить с заслуженным, хоть и битым генералом. Скажу больше. Не просто тяжелой и не только безумной, но и преступной. О мои «оранжевые» друзья! Прежде чем одностайно кидаться на меня за такие слова, задумайтесь. Я знаю, у некоторых из вас, пусть и не всегда, это получается. Так вот. Самых отборных своих людей (если накануне «зимового похода» при Петлюре оставались только фанатики Идеи, то в Польшу за многократно битым вождем ушли фанатики втройне). Людей, запредельно измученных годом пребывания в лагерях. Истощенных на лесоповале (поляки никого не кормили даром), раздетых и разутых (помните те лапти, о которых «распоряжался» добряк Мазепа?). Не имеющих нормального оружия (его предлагается обрести в бою). Вот этих самых людей «головной отаман», обитающий отнюдь не в лагере, а в уютном отеле на полном пансионе польского Генштаба, решил бросить в рейд на Украину, якобы на поддержку неких мифических «повстанцев», якобы просящих «уряд УНР» о поддержке. Прекрасно зная (уж чего-чего, а информации у него достаточно), что ничего подобного не существует в природе. С единственной (если он не идиот, а он не идиот) возможно целью: показать Варшаве, а если повезет, то и Парижу, а если совсем повезет, то и самому Лондону, что его еще рано списывать со счетов, что есть еще порох в пороховницах! Ведь вышла же, пусть и не слишком ярко, затея с «зимовым походом», так почему же? И что самое поразительное, люди, своими глазами видевшие, как относится к ним население Украины, в очередной раз верят своему командующему.

В ночь на 4 ноября 1921 года «ударная колонна армии УНР» (около 1000 штыков) во главе с «генерал-хорунжим» Юрком Тютюнником, перейдя границу, начинает движение на Киев. Поскольку после Рижского мира никто ничего подобного не ждал, эффект внезапности играет должную роль. Несколько мелких продотрядов, захваченные врасплох, отступают, несколько десятков селян, злых на продотрядчиков, вступают в отряд, несколько сел, а затем даже и городок Коростень на несколько часов становятся «территорией УНР», однако удерживать позиции сил нет, и петлюровцы, отступив, продолжают идти на Киев через леса, понемногу влезая в «мешок», подготовленный красными, в первую очередь силами Школы Украинских Курсантов под командой бывшего гетманского генерала Сокиры-Яхонтова. А население не поддерживает и даже не сочувствует, и обещанные «головным отаманом» повстанцы, как выясняется, в лучшем случае – группки в два-три лесных бандита, вовсе не горящих желанием умирать ни за какую Идею. О Киеве уже никто не думает. Командир принимает решение поворачивать назад, в Польшу, но прорваться и вывести из «мешка» ему удается только часть «ударной колонны». Отставшие были разгромлены у села Миньки украинской конной дивизией Котовского. 359 человек, взятых в плен, пошли под трибунал в селе Базар и расстреляны как «бандиты». Которыми, с точки зрения юстиции, и являлись. Ибо поляки, закрывшие глаза на подготовку рейда (как и в случаях с отрядами Савинкова), в ответ на запрос Москвы, как понимать столь вопиющее нарушение соответствующей статьи Рижского мира, ответили, что знать ничего не знают, а Петлюра был лишен права делать заявления. Как говорят, узнав от Тютюнника подробности, «головной отаман» плакал…

Вот и все.
Вернее, очень даже не все.
Но дальше - уже совсем другая история.
Отнюдь не на музыку великого Имре Кальмана.

тута http://putnik1.livejournal.com

Большинство современных политических и не только, имеет мнение, что будучи как бы политическим, они понимают своих политических предков. Однако в реальности, видимо, все обстоит в точности наоборот.

[Зверобой]

Много букв. Но наверное интересно.

[zonzore]

(зевая) про что тут, а то букав много зело.


а вы по чуть-чуть. (вкратце, о том, что УНР выпуска 1918 = ВГН 1991) и почему.
А главное, что, современникам-то не хоцца по историческим стопам шаг в шаг, ибо знают куда те шаги ведут...

[postes]

Действительно, сразу все не осилил... Но интересно и, что не менее важно, внятно излагается.
Хотя, ИМХО, в данном случае можно было ограничиться ссылкой на источник, а сам текст подать
в сильно сокращенной/тезисной/ форме.

[Зверобой]

Разучился народ конспектировать...:bad:

[Мрачный]

Рекомендую "Жизнь на фукса".
Гуль.
О тех же событиях с изрядной долей черного юмора.
Кста,в 20-х в одном немецком кабаке в доску пьяного и наглого Есенина вызвал на дуэль.
Тот сьехал с темы,естественно.:nea:

[Юрист]

а ссылки ТС давать не нучался?

[Мрачный]

Сорри,качал год назад,а список в библиотеках из 300 ссылок.
Вот "Киевская эпопея",http://xxl3.ru/belie/guhl_kiev.htm
Она вошла в "Жизнь на фукса".
А вот собственно и она http://webreading.ru/sci_/sci_history/roman-gul-ghizn-na-fuksa.html