КАРАМЗИН Николай Михайлович
1[12].12.1766—22.05 [3.06].1826
Писатель, критик, историк, журналист. Родился в с. Михайловка Бузулукского у. Самарской губ. в семье помещика. Образование получил в Москве в пансионе проф. Шадена (1780—83). Первым печатным трудом Карамзина был перевод идиллии С. Геснера «Деревянная нога» (1783). В 1784 сблизился с новиковским просветительским центром, многие деятели которого (в т. ч. сам Н.И. Новиков) были масонами. Испытав влияние масонов А.А. Петрова, А.М. Кутузова, Карамзин занялся переводами религиозно-нравоучительных сочинений. Постепенно освобождаясь от влияния масонов, а потом порвав с ними, Карамзин проявлял все больший интерес к писателям французского и немецкого Просвещения. В 1787 он начал печатать свои переводы из «Времен года» Томсона (прозой), «Деревенских вечеров» Жанлис и др. (в журнале «Детское чтение», издаваемом Н. И. Новиковым). В том же году Новиков опубликовал его перевод трагедии Шекспира «Юлий Цезарь», тогда же написано стихотворение «Поэзия», где Карамзин выразил мысль о высокой общественной роли поэта. В 1788 Карамзин опубликовал перевод трагедии Лессинга «Эмилия Галотти»; в «Детском чтении» — первую оригинальную повесть «Евгений и Юлия» (1789).
Убеждения молодого Карамзина противоречивы. Философия Просвещения и литература сентиментализма пробудили в нем интерес к человеку, чье нравственное достоинство не зависит от богатства и сословной принадлежности. Идея личности стала центральной в эстетической концепции Карамзина.
Весной 1789 Карамзин уехал за границу, посетил Германию, Швейцарию, Францию, где наблюдал деятельность революционного правительства, посещал заседания Учредительного собрания. Карамзин писал: «Французская революция относится к таким явлениям, каковые определяют судьбы человечества на долгие годы. Открывается новая эпоха. Мне дано видеть ее, а Руссо предвидел…» (это суждение, относившееся к 1791—92, вошло в статью «Несколько слов о русской литературе», опубликованную в гамбургском журнале в 1797). Из Франции Карамзин направился в июне 1790 в Англию.
В Москву Карамзин вернулся осенью 1790. В 1791—92 он издавал ежемесячный «Московский журнал», в котором напечатал большую часть «Писем русского путешественника», повести «Лиодор», «Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь», очерки, рассказы, критические статьи и рецензии, переводы из Стерна, Оссиана и др. Впервые в русском журнале большое место заняла критика: рецензии на русские и иностранные книги, спектакли парижских и московских театров. К сотрудничеству в нем Карамзин привлек своих друзей И. И. Дмитриева и А. А. Петрова, а также М. М. Хераскова, Г. Р. Державина, Ю. Нелединского-Мелецкого, Н. А. Львова, С. С. Боброва. Статьи Карамзина развенчивали эстетику классицизма и утверждали новое направление — сентиментализм. Для сентиментализма Карамзина этого периода характерен не только интерес к «жизни сердца», но и внимание к обстоятельствам жизни человека. В «Письмах русского путешественника» нарисован «портрет души» автора, и по его признанию — «жизнь первых наций Европы, их нравы, обычаи и мельчайшие черты характера, которые складываются под влиянием климата, степени цивилизации и, главное, государственного устройства». Осенью 1793 Карамзин был потрясен «ужасными происшествиями» во Франции — расправой якобинцев с врагами революции. Якобинская диктатура возбудила в нем сомнение в возможности для человечества достичь счастья и благоденствия вне христианских ценностей. Карамзин осудил революцию и просветителей как пустых и опасных мечтателей (публицистические очерки-письма «Мелодор к Филалету» и «Филалет к Мелодору», стихотворные послания И. И. Дмитриеву и А. А. Плещееву). Философия отчаяния и фатализма пронизывает новые произведения Карамзина. Его сентиментализм приобрел субъективистский характер: складывалась новая поэтика, для которой были характерны неприятие буржуазного мира («существенность бедна: играй в душе своей мечтами»), отрицание деятельности поэта на благо людям, объявление его «искусным лжецом», умеющим «вымышлять приятно» («К бедному поэту»); интерес к таинственному и недоговоренному, к напряженной внутренней жизни, чуждой миру, где господствуют зло и страдания. В повестях «Остров Борнгольм», «Сиерра-Морена» показана обреченность людей на страдания. По убеждениям Карамзина, в мире сосуществуют законы сердца и природы, следование которым несет человеку счастье, и противостоящие им законы людей и неба, ломающие жизнь человека. Повести Карамзина проповедуют христианское смирение перед этой роковой неизбежностью, проникнуты состраданием к несчастным, тихим осуждением безжалостных законов человечества. Утешаясь в любви и дружбе, человек находит «приятность грусти». Карамзин воспевает меланхолию — «нежнейший перелив от скорби и тоски к утехам наслаждения» (стихотворение «Меланхолия»). Произведения этого 2-го периода опубликованы в альманахе «Аглая» (1794—95). К сер. 1790-х Карамзин становится главой русского сентиментализма. Политический консерватизм оплодотворил силу нового художественного метода. Карамзин и писатели его школы сумели принести новые темы, создали новые жанры, выработали «особый слог, объективно помогая рождению новых взглядов. Утверждая в «Бедной Лизе» (1792), что «и крестьянки любить умеют», Карамзин учил ценить не сословную принадлежность человека, а его душевный мир: он расширял возможности искусства в изображении человека. Переводя «все темное в сердцах на ясный нам язык», найдя «слова для тонких чувств», Карамзин создал лирику нового типа. Достижения Карамзина усваивали В. А. Жуковский, К. Н. Батюшков, молодой А. С. Пушкин.
Памятник Карамзину в Ульяновске (Симбирске)
Опираясь на опыт Н. И. Новикова, Д. И. Фонвизина, Г. Р. Державина, Карамзин много сделал для становления национального литературного языка. В повестях и «Письмах русского путешественника» он отказался от тяжелой книжной конструкции предложения с глаголами на конце. Используя нормы разговорной речи, Карамзин создал легкую, изящную фразу, передающую эмоциональную выразительность слова. Он открывал новые семантические оттенки в старых, часто книжно-славянских словах («потребность», «развитие», «образ» — применительно к искусству и т. п.), широко применял лексические и фразеологические кальки (с французского). Новые понятия и представления получали обозначения в новых словосочетаниях; создавал Карамзин и новые слова («промышленность», «общественность», «общеполезный», «человечный» и др.). «Новый слог», создание которого современники ставили в заслугу Карамзину, широко применялся им в «средних» жанрах — повестях, письмах (частных и литературных), критических статьях, в лирике. В. Г. Белинский писал, что Карамзин «преобразовал русский язык, совлекши его с ходуль латинской конструкции и тяжелой славянщины и приблизив к живой, естественной, разговорной русской речи». В то же время Карамзин не отвергал ломоносовского учения о необходимости и важности особого «высокого» слога в произведениях политического, философского, исторического характера. Карамзин вводил в литературу преимущественно словоупотребление образованного дворянского общества. Отсюда — известное засорение речи иностранными словами и лексикой аристократических кругов, деление слов на «благородные» и «низкие» (типа «мужик», «парень» и др.), изгонявшиеся из литературного обращения, создание по западноевропейскому образцу оборотов речи и выражений, которые вели к вычурности слога. С пристрастием Карамзина к иностранным словам, с манерностью его слога боролся А. С. Шишков. Сам Карамзин при переиздании «Писем» в н. XIX в. отказался от многочисленных галлицизмов и заменил иностранные слова русскими. Позже Пушкин эту «манерность, робость и бледность» стиля Карамзина называл «вредными последствиями» подражательности и боязни обогащать русский язык за счет народных источников.
Увидев гибель якобинцев (1795) и победу буржуазии, спешившей утвердить строй социального неравенства, Карамзин стал рассматривать революцию как трагическую ошибку. Он предсказывал, что Наполеон в ближайшее время из консула станет монархом, и объяснил это превращение политическим учением французских просветителей, которые считали, вслед за Монтескье и Руссо, что республиканское правление оправдывает себя только в маленьких странах, а в больших должна быть монархия, смягченная просвещением. Поскольку Россия — огромная страна, ей, по мнению Карамзина, больше, чем Франции, присуща монархия; нужно только, чтобы она была просвещенной. Надежду на это подал Александр I (с 1801), которого Карамзин приветствовал одой («Ты будешь солнцем просвещения»). В 1802—03 он издавал журнал «Вестник Европы», где преобладали литература и политика. К сотрудничеству Карамзин привлек Державина, Хераскова, Дмитриева и своих молодых последователей — В. В. Измайлова и В. А. Жуковского, напечатавшего там элегию «Сельское кладбище» и повесть «Вадим Новгородский». Отказываясь от субъективизма, Карамзин в критических статьях «Вестника Европы» изложил свою новую эстетическую программу, осуществление которой помогало литературе стать национально-самобытной. Литература должна заботиться о нравственном и патриотическом воспитании сограждан. Теперь для Карамзина художник не «лжец», умеющий «вымышлять приятно», но «орган патриотизма», обязанный изображать «героические характеры». Ключом к самобытности Карамзин объявлял историю (статья «О случаях и характерах в Российской истории, которые могут быть предметом художеств»). Карамзин-публицист доказывал, что «дворянство есть душа и благородный образ всего народа». В новых повестях Карамзина появились сатирические краски ( «Моя исповедь»), ирония (неоконченный роман «Рыцарь нашего времени»). Последнее произведение интересно как первая попытка запечатлеть характер героя своего времени. Наибольшее значение имела повесть «Марфа-посадница», в которой, обращаясь к истории, Карамзин создал сильный характер русской женщины, не желавшей покориться деспотизму московского царя Ивана III, уничтожившего вольность. Карамзин считал исторически неизбежным уничтожение новгородской республики и подчинение ее русскому самодержавию. Но женщина, готовая умереть за свободу, вызывает у него восхищение.
Н. М. Карамзин на Памятнике «1000-летие России» в Великом Новгороде
В политических статьях Карамзин обращался с рекомендациями к правительству, пропагандировал идею всесословного, хотя и не одинакового для разных сословий, просвещения. Программа царствования изложена им в работе «Историческое похвальное слово Екатерине II» (1802). Прикрываясь «Наказом» Екатерины, Карамзин считал необходимым осуществление политики просвещенного абсолютизма. Стараясь воздействовать на царя, Карамзин передал ему свою «Записку о древней и новой России» (1811, при жизни Карамзина не печатались). Повторив мысль, что «самодержавие есть палладиум России», что крепостное право должно быть сохранено, он подвергал резкой критике реформы масона Сперанского. Он заявлял, что «Россия наполнена недовольствами», что реформа министерств Сперанского ничего не дала, что она отдала власть губернаторам — «глупцам» или «грабителям». В 1819 Карамзин подал ему новую записку — «Мнение русского гражданина». Карамзин верил в спасительную силу самодержавия и осудил восстание декабристов 1825. Выступления Карамзина служили укреплению русского государственного порядка, с которым боролись декабристы-масоны. Достижения Карамзина-художника высоко ценили молодые писатели. Когда в н. XIX в. А. С. Шишков вел полемику с языковыми новшествами Карамзина, в поддержку последнего выступили поэты, объединившиеся в литературный кружок «Арзамас». Карамзин не принимал участия в кружке, хотя и сочувствовал его программе.
С 1803 до самой смерти Карамзин занимался «по высочайшему повелению» «Историей государства Российского». В 1805—08 были закончены 3 тома этого труда, главы из которых Карамзин читал Александру I. В 1811 Карамзин подал Александру I «Записку о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях», в которой изложил свою концепцию российской истории и резкую критику «новшеств», проводимых в первое десятилетие царствования Александра I. «Требуем больше мудрости охранительной, нежели творческой», — писал Карамзин. Он признавал, что крепостное право — «зло», но освобождать крестьян теперь — «не время», ибо крестьяне еще «не доросли» до свободы. «Для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу».
С 1814 Карамзин возобновил написание своей «Истории» — главного исторического труда. В 1816—17 вышло 8 томов. 3-тысячный тираж разошелся за месяц, поэтому в 1818—19 издание было повторено. В 1824 вышел 9-й том, в 1824 — 10-й и 11-й тома, в 1829 (после смерти Карамзина) — 12-й. Изложение было доведено до «Смутного времени» н. XVII в. Каждый том имел обширные документальные приложения, не уступающие по своему объему основному тексту. Красной нитью в «Истории» Карамзина, как и в его трактате 1811, проходит идея — судьба России и ее величие заключены в развитии самодержавия. При сильной монархической власти Россия процветала, при слабой — приходила в упадок.
Консервативно-монархические взгляды Карамзина легли в основу русской историографии XIX в. Величие труда Карамзина состояло в том, что на основании большого количества исторических источников он впервые дал цельное изложение истории России с древнейших времен до XVII в. В обширные «Примечания», которыми снабжена «История», вошло много печатных документов, ранее неизвестных, а впоследствии погибших. Работа Карамзина способствовала пробуждению интереса к истории в широких кругах русского общества. «История» явилась также своеобразным художественным произведением, запечатлевшим не только политический идеал Карамзина, но и его художественную концепцию русского национального характера. Утверждая, что реальная жизнь нации наполнена истинной поэзией, Карамзин на историческом материале учил ценить поэзию действительной жизни. При описании некоторых событий (восстание россиян при Донском, падение Новгорода, взятие Казани, «торжество народных добродетелей во время междуцарствования») главным героем «Истории» становился русский народ. Важной художественной особенностью «Истории» явилась ее «занимательность». Написана она сочным русским языком. Карамзин теперь не боялся «грубостей», прислушивался к говору улицы, языку песен, летописей, обогащал язык староруссизмами.
