Цитата:
Вперед продвигались отряды
Итак, Грушевский, Винниченко, Петлюра и прочие погорельцы, узнав на каком-то Богом забытом полустанке под Сарнами о том, что мир заключен и немцы вот-вот придут, первым делом расплакались. Отчего рыдал Петлюра, тайна великая есть, а дедушку Грушевского, есть такое мнение, очень огорчило, что теперь-то уж его наверняка будут считать немецким агентом, о чем раньше только шушукались. На мой взгляд, не стану скрывать, все это были слезы чистой радости, ибо реванш, о котором мечтали, из тихой грёзы стал реальной вероятностью, а учитывая, что немцы есть немцы, так и более того. Хотя, конечно, чужие души – потемки. Как бы то ни было, главной задачей Рады с этого моменты стало как бы, вернувшись в Киев, убедительнее впарить народу мозги на предмет бескорыстной и дружеской германской помощи. Что до немцев, то их вся эта рефлексия не щекотала. Без боя заняв столицу, они двинулись дальше на восток, повелев «украинскому войску» в лице поминавшейся выше «Запорожской дивизии», а также сформированной из военнопленных, одетой, обутой и подаренной «союзникам» дивизии «синежупанников» и дивизии «серожупанников», набранной на месте, но одетой и обутой тоже немцами, двигаться в авангарде, - в качестве политического прикрытия. К середине апреля почти вся Украина была занята, УСНК забился в дальние уезды на границе, до которых у немцев руки не дошли, а Центральная Рада выяснила, что, оказывается, надо работать. Как ни скучна столь суровая проза. Но получалось хреново. Чего, собственно, и следовало ожидать от набора недавних фельдшеров, прапорщиков, журналистов и учителей сельских школ. «Некуда правду деть, - все с большей печалью повествует Д. Дорошенко, - украинский хаос должен быть поразить каждого свежего человека. Чем меньше встречали немцы на своем пути порядка, тем больше росла у них мысль о необходимости, по возможности, самим брать все в свои руки, чтобы обеспечить себе транспорт, снабжение и собственную безопасность». По большому счету, немцев, наблюдавших все это, можно только пожалеть. Они честно пытались помочь, они объясняли, посылали специалистов-экспертов, но тщетно. В итоге, окончательно осознав, что «союзники» кроме как «лидерами нации» решительно никем быть не могут, а подсознательно и не хотят, зато стоит глаз в сторону отвести, начинают резвиться на поприще социальных экспериментов, немцы сделали правильные вывод. По данным все того же наблюдательного и информированного Дорошенко, они начали бомбить Берлин и Вену рапортами, сообщая, «что никакой Украинской Республики в действительности нет, что это один фантом, что существует кучка молодых политиков весьма радикального направления, которой удалось каким-то образом очутиться в роли правительства». На качество украинской власти обеим великим столицам было, в общем, наплевать, но вот то, что организовать поставки продовольствия «возвращенцы» могут не луче, чем все остальное, беспокоило и Вильгельма и Карла. Немецкое командование получило «добро» на изучение ситуации и принятие мер, выбор же, в сущности, был очень невелик: или менять власть, или вводить режим оккупации. Первый вариант был, естественно, лучше, тем паче, что на эту тем было с кем говорить.
Цирк зажигает огни
Напомню: Центральная Рада была, по существу, самозванкой, да еще и оттеснившей от власти всех, кого сочла «буржуями» или, что еще хуже,«реакционерами»? Так вот, этих «реакционеров» было очень много, в их число попали и либералы, и консерваторы, вполне устраивающие немцев, желавших иметь дело с серьезными людьми. А поскольку главным условием Берлина и Вены была непременная «национальная сознательность» (во избежание ненужных сантиментов по отношению к России), контакты были завязаны с организациями солидных сельских хозяев, настроенных в достаточной мере «украински», но без истеричного социалистического шовинизма. Эти организации («Украинская Народная Громада», «Союз Земельных Собственников» и «Украинская Демократическая Хлеборобская Партия»), Радой от власти оттесненные, в свою очередь, Раду надменно игнорировали, справедливо (как и большевики) считая, что она не имеет никаких, ни формальных, ни моральных прав выступать от имени Украины. Именно эти люди быстро поладили с немецкими комендантами и гораздо успешнее, чем комиссары Рады, помогали им собирать вожделенное зерно, мясо и прочие млеко-гуска-яйки, по ходу дела поставляя и богатейшую информацию о бардаке, творимой правительством. В итоге, уже 6 апреля фельдмаршал фон Эйхгорн, командующий немецкими войсками, издал приказ, лишивший Раду права продолжать беспредел на селе. Отныне ломать чужие амбары и растаскивать зерно было запрещено, урожай принадлежал только тому, кто его засеял и собрал, и вспе желающие обязаны были его только покупать. Под страхом порки, а то и виселицы. То же самое и за захват земли «впрок», больше, чем можно засеять. Такого посягательство на самое святое Рада, даром, что место свое знала и немцев боялась до дрожи, стерпеть не смогла, заявила, что пусть все остальное будет, как будет, но в вопросе о земле даже «любим друзям» подчиняться не намерена. Немецкие коменданты пожали плечами и велели комиссаров из Киева просто пороть, тотчас по предъявлению мандата, а уважаемым хлеборобам сообщили, что просто удивляются тому, что они до сих пор терпят засилие столичных прожектеров. С этого момента, осознав, что переворот, уже почти назревший, начал готовиться почти в открытую, и неприятность вот-вот случится, Рада впала в форменную истерику. Решив «железной рукой подавить контрреволюцию», она почему-то не тронула никого из поименно известных ей вождей потенциального путча, зато велела арестовать одного из спонсоров, банкира-еврея Доброго, причем арестовать весьма причудливо: его изъяли из дома едва ли не люди в масках, а правительство объявило это делом рук «бандитов», пообещав, что «бросит на поиски лучшие силы и обязательно найдет». Увы, на беду режиссерам, немцы, обеспокоившись судьбой уважаемого человека, тоже начали поиски, и, разумеется, быстро нашли где-то в Харькове и почему-то на частной квартире, но под охраной.
Рокировочка
Уровень изумления сумрачного германского гения понять нетрудно. Однако, придя в чувство, гений стал действовать четко и неуклонно. После нового приказа фон Эйхгорна (типа, что за дела, уже нельзя понять, где власть, а где уголовники, и в чем отличие) 26 апреля были разоружены привезенные из Германии «синежупанники», а заодно и «серожупанники», тоже экипированные на немецкие деньги. Когда же Рада начала требовать (!) вернуть ей её солдатиков, 28 апреля на заседание пришел немецкий лейтенант, всех построил смирно, отчитал за плохое поведение и разогнал, а кое-кого и взял под арест. Прошу прощения за длинную цитату, но без нее не обойтись. «Стыдно было, - писал годы спустя очевидец событий, - за свой народ при виде того как его “вожди”, все эти самоуверенные юноши и полуграмотные “диячи”, с поднятыми руками стояли перед немецким лейтенантом, со страхом ожидая, что будет дальше... Как провинившиеся дети перед строгим учителем. Еще стыднее было на следующий день, когда они единогласно принимали земельный закон с отказом от социализации земли, в спасительности которой они уверяли весь народ. Когда же они лгали? Раньше или сегодня? Где их идейность, их принципы? Все улетучилось от окрика лейтенанта... 28 апреля я убедился в их: трусости, 29 апреля — в их беспринципности». А пока юный лейтенант объяснял Раде, что к чему и где раки зимуют, в Киеве уже заседал Конгресс Хлеборобов, быстро принявший решение ликвидировать говорильню и выбрать сильного лидера, дав ему диктаторские полномочия и – с учетом как местных традиций, так и немецкого пожелания – титул гетмана. Каковым, без ненужных прений, и стал генерал Павел Скоропадский. А пока новоиспеченный «глава державы» излагал свои планы и принимал поздравления, отряды «гетманцев», состоящий, в основном, из детей делегатов Конгресса, безо всякого труда, едва ли не под аплодисменты киевлян, взяли город под контроль. К вечеру свершившийся факт признали и галичане - «сечевые стрельцы», которых ничем не обидели, но на службу не взяли, а тут же распустили. Как и Центральную Раду. Однако, вопреки опасениям бедняг-делегатов, никого не выпороли, хотя и обещали. Немцы, будучи в курсе, благодушно наблюдали со стороны, весьма довольные тем, что их помощь не понадобилась. Когда же бывшие «лидеры» явились к ним с жалобой и требованием восстановить статус-кво, выяснилось, что слывущие сухарями германцы, оказываются, знают толк в юморе. «Не без едкости генерал Гренер спросил нас, - вспоминал А. Андриевский, один из просителей, - почему же не нашлось никого, кто бы выступил в защиту Рады? “Ведь вы знаете, что в конфликте между Радой и несоциалистическими украинцами мы были нейтральны”, — сказал генерал. “Не можете ли вы мне объяснить почему вас никто не поддержал, ни в феврале, когда вы обратились к нам за помощью, ни во время гетманского переворота?” — продолжал Гренер. Мы молчали...». В сущности, поладить было можно: ни немцы, ни гетман не возражали против присутствия некоторого числа министров-социалистов в правительстве, при условии, однако, что они возьмут «социальные» портфели и будут работать под контролем главы государства. Однако именно это «лидеров нации» никак не устраивало; единственно возможным для себя вариантом они полагали участие в определении большой политики, выступления в прениях и руководство войсками, в самом крайнем случае, - ведомством иностранных дел. Не получив же желаемого, обиделись и, уйдя в оппозицию, временно затаились. Гетман же, сойдя с танка, начал понимать, в какое болото залез…
Дядя самых честных правил
Человек нормальный, вполне вменяемый, одновременно и (все ж таки – потомок одного из гетманов Малороссии) умеренный «украинофил», и (все ж таки – российский генерал, сын и внук российских генералов, зять самого Дурново и любимец Государя) патриот России, он сделал ставку на, как сказали бы теперь, технократов, близких к себе по взглядам. Кабинет получился толковый, способный на многое. Но ситуация была не просто сложна, а сложна невероятно. Немцы требовали расширения поставок, для чего необходимо было восстановить порядок и крупные хозяйства. Однако землю и запасы зерна селяне, подбадриваемые «лидерами нации» уже успели прихомячить, а попытки хоть что-то вернуть владельцам встречали в топоры. Бунтарей пороли. В ответ началась стрельба, очень скоро пулеметная, стрелки быстро сбивались в банды, а будучи настигнуты и разбиты, уходили на восток, на территорию, подконтрольную УСНК, где вступали в Таращанскую и Богунскую красные дивизии. Были и такие, кто никуда не отступал и практически не терпел поражений, типа возникшего ниоткуда и очень быстро прославившегося Махно. Справиться с такой докукой было очень нелегко, но, учитывая присутствие немцев, вполне возможно, однако не меньше сложностей возникло и в городах, где гетману, хоть и не по своей воле, приходилось продолжать «украинизацию», на которой категорически настаивали немцы, дабы подчеркнуть самобытность Украины, оправдав ее отделение от России. Подавляющее большинство горожан отвергало ее так же, как и при Раде. Те же, кому идея нравилась (такие же сельские образованцы, как и члены Рады, только полагавшие себя «демократами», а не социалистами), учуяв запах начальственных кресел, совершенно обезумели, заваливая все поручения, которые давали им министры-технократы, а когда их, многократно предупредив, наконец увольняли в связи с полным служебным несоответствием, начинали вопить об «украинофобии». В чем находили полную поддержку «бывших», вовсю обвинявших гетмана в «пророссийстве», в частности, на том основании, что, что русский язык им не искоренен, а создание вооруженных сил доверено «москалям», то есть профессиональным военным. Самое обидное, что настоящие «пророссийцы», в свою очередь, отказывали гетману в поддержке как раз на том основании, что с «украинизацией» не покончено раз и навсегда. Короче говоря, на гетмана пошла самая настоящая охота и справа, и слева, без малейших оглядок на химеру, именуемую совестью. Многотысячными тиражами издавались чудовищно лживые листовки, доносы немцам и «мировому сообществу» шли бурным потоком. Гетман боролся, но не очень уверенно, боясь прослыть тираном, он, скорее, предпочитал уговаривать. Но слышать его никто не хотел, а немцы не вмешивались.
Внешне, правда, все выглядело пристойно. Ставшая в присутствии войск кайзера сытой и, в сравнении с растерзанной Россией, спокойной и сытой, Украина летом 1918 года стала для многих сказочной страной, вырваться куда было пределом мечтаний. В Киеве оседали все, кому посчастливилось вырваться из Петрограда и Москвы, от аристократов и «буржуев» до обычных обывателей, не говоря уж о творческих личностях. Жизнь, особенно если не выезжать в сельскую местность, цвела и пахла. Этой идиллии не было видно конца, по крайней мере, пока были немцы. И тогда начался террор. Сперва взлетали на воздух склады, затем начались бессмысленные, рассчитанные на как можно больше жертв поджоги, потом, наконец, стрельба, вплоть до убийства эсерами самого фон Эйхгорна. «Общественное мнение, - отмечает Дорошенко, - было твердо уверено что акты саботажа — дело рук Антанты и их сторонников», и это, скорее всего, так и было, вопрос лишь в том, кто конкретно работал на Антанту, только эсеры или вообще все выкинутые из кабинетов «обиженники». И тем не менее, до самой осени раскачать лодку террористам не удавалось; во всем обвиняли именно их, а не, как они надеялись, гетмана. Однако немцы, пусть и не спеша, но явно клонились к закату. Мясорубка на Сомме ежедневно подрывала силы войск кайзера, следовало готовиться к тому, что очень скоро широкая спина союзника-спонсора уйдет в небытие. А готовиться было более чем трудно, ибо почти до самого конца немцы не позволяли Скоропадскому формировать регулярную армию, опасаясь (возможно, справедливо), что она, оказавшись под командованием царских генералов, станет опасной для них самих. К тому же и кадровые офицеры, несмотря на приглашения и посулы, брезговали «украинизироваться», тем паче, что Скоропадский, увлекшись идеей галичан об «украинской королевской короне», все чаще поглядывал на Львов. Были восстановлены даже распущенные полгода назад части галицийских «сечевых стрельцов», а вот с уже возникшей Добровольческой армией, которую его потенциальные командиры считали «своей», гетман крупно поссорился, выдвигая претензии на Кубань. В итоге, кроме «державной варты» (жандармерии) и галичан, с грехом пополам удалось создать только несколько полков «сердюков», гетманской гвардии. Давить мятежи после ухода немцев было некому.
Рыбак рыбака
Вопреки утверждениям «новых мифологов», во всех описанных перипетиях Москва, дорожа миром с немцами, никакого участия не принимала, хотя и не скрывала, что в конфликте двух украинских властей «законным» (ибо избранной) считает все же Харьковское Правительство. Максимум, что позволяли себе «кремлевские мечтатели», это (до поры негласно) отказаться в пользу Украины от нескольких уездов Черниговщины и Сумщины, по договору в Бресте отошедших России. А также «не замечать», что украинские повстанцы, ушедшие от немцев на эти территории, под руководством Украинского Повстанческого Народного Секретариата, как теперь именовал себя УСНК, переформировываются в части регулярной Украинской Красной Армии. Однако когда бывшие «лидеры нации» из Рады начали прощупывать почву на предмет, а не поможет ли Москва против гетмана, которые скоро останется совсем один, Кремль ответил полным сочувствием и готовностью к позитивному контакту. То, что совсем недавно Рада объявляла Москву «агрессором», а украинских большевиков и левых эсеров «московскими марионетками», было забыто. Как и то, что «лидеры нации» были объявлены УСНК вне закона, как «уголовные преступники». Консультации шли на удивление гладко: в конце концов, общались не чужие люди, а политики, предельно близкие, с той лишь разницей, что большевики считали «гегемоном» пролетариат, а украинские социалисты, как и положено, крестьянство, но разве это повод для ссоры, если речь идет о вещах, по-настоящему серьезных? Нет, конечно. Никакие противоречия в счет не шли. Вплоть до того, что Рада заявила, что не возражает против установления на Украине власти Советов. Единственное принципиальное условие, озвученное Винниченко через посредника, Христиана Раковского, как не подлежащее обсуждению, сводилось к тому, что «Точно так, как вы создали диктатуру рабочих и крестьян в России, так нам надо создать диктатуру украинского языка на Украине». На что гениальный тактик Ленин ответил тому же Раковскому: «Разумеется, дело не в языке. Мы согласны признать не один, а даже два украинских языка», тут же, правда, уточнив, «но что касается их советской платформы — они нас надуют». По ходу дела, между прочим, выяснилась интересная деталь, которую ранее озвучивать стеснялись. По воспоминаниям Л. А. Конисского, человека, очень близкого к Винниченко, в ответ на прямо, по-товарищески заданный вопрос о мотивах требования «диктатуры украинского языка» и почему это требование принципиальнее важнейшего вопроса о государственном устройстве, премьер Украины ответил: «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме», пояснив, что «его как писателя всегда “затирали” русские коллеги, и с этим необходимо покончить»,
Бедный, бедный Павел
Впрочем, лирика лирикой, а дело делом. Верили большевики просителям или нет, они согласились, не отказываясь от союза с УСНК, поддержать готовящееся восстание всеми средствами, от денег до оружия, и даже обязались признать такой строй, какой установят на Украине повстанцы. Что было вполне логично: пустить украинские дела на самотек означало бы отдать контроль над девятью малороссийскими губерниями (после уже очевидно скорого ухода немцев) Добрармии, которая в таком случае легко дошла бы и до Москвы. Теперь, когда все проблемы решились ко взаимному удовлетворению, пришло время действовать, благо на самой Украине, где, вопреки завываниям оппозиции, диктатурой даже не пахло, уже вовсю резвился Украинский Национальный Союз, объединивший всю оппозицию, и красную, и розовую, и «жовто-блакитную». Формально легальная политическая организация, это по факту было теневое правительство, не особо скрывавшее своих планов. Не разогнать его, с точки зрения политической логики было просто необходимо, однако гетман, как выяснилось, не обладал волей и прозорливостью своего сослуживца барона Маннергейма, проделавшего в Финляндии все необходимые процедуры при первом намеке на возможные осложнения. Наивно рассчитывая на то, что оппозиция понимает, что альтернатива гражданскому согласию – гражданская война и не хочет этого, он пошел на переговоры, ввел представителей УНС в правительство и отпустил под честное слово не выступать против себя нескольких «лидеров нации», в том числе и Петлюру. Это была капитуляция, причем, ничего не исправившая: УНС все равно продолжал в том же духе. А в Германии тем временем полыхнула революция, и Павел Скоропадский, сознавая, что земля под ним закачалась, сделал, наконец, то, что, по идее, обязан был сделать уже давно – издал Грамоту о Федерации с Россией. Это было прямым приглашением Добрармии к союзу, а многотысячную армию офицеров, мирно живущих в Киеве «на гражданке» - к сотрудничеству. Увы, поезд ушел. Добровольцы переживали не лучшие времена, на Дону казаки рвали друг другу глотки, а киевское офицерство не видело никакой радости в русского генерала, запятнавшего себя соучастием в «украинизации». Правда, граф Келлер, один из самых популярных и прославленных генералов российской армии, спешно назначенный командующим, взявшись за исполнение практически безнадежного дела, повел его вполне удачно, но времени уже не было совершенно: сразу после опубликования Грамоты о Федерации УНС, обвинив гетмана в «измене самостийности», начал восстание. В ночь с 12 на 13 ноября в Белой Церкви, где располагались части галицийских «лагеря сичевых стрельцов», тотчас изменивших гетману, была избрана Директория, а «головным отаманом» объявлен все тот же Петлюра, с легкостью истинного журналиста нарушивший слово, данное гетману при освобождении из-под ареста. Еще один предатель, генерал Осецкий, командовавший охраной железных дорог, передал повстанцам паровозы и вагоны, и уже к 15 ноября мятеж заполыхал по все Украине. Причем лозунги Директорией были выдвинуты такие, что в события немедля включилось и большевистское подполье.
Цирк уехал
Противопоставить этому тайфуну небольшие и разрозненные гетманцы не могли ничего. Одни части разбегались, другие, сознавая тщетность сопротивления, присягали Директории. К концу ноября гетман удерживал только Киев, хотя реально уже не удерживал ничего. Немцы уходили, выкупив у Директории право свободного выезда обещанием сохранять строжайший нейтралитет. Офицерские же части, чудом созданные в считанные дни графом Келлером, рассыпались почти полностью после того, как гетман уволил престарелого командующего. Формально - за «отсутствие почтения к символам Украины» (старик и впрямь относился к сине-желтому флагу неласково), а фактически опасаясь, что слишком популярный граф посягнет на его уже совсем призрачную власть. Последним гвоздем в гроб идеи «офицерских дружин» стало назначение на место Келлера гетманского любимчика князя Долгорукого, в военном смысле – полной бездари, к тому же втайне мечтавшего стать «королем Украины» и на этой почве настолько не любившего Добрармию, что однажды дело дошло даже до ареста по его приказу представителя добровольцев в Киеве. Когда известие об этом назначении дошло до линии фронта близ Мотовиловки, на сторону повстанцев, прекратив бой, перешли даже «сердюки». Все было кончено. «В ночь с 13 на 14 декабря, - констатирует Д. Дорошенко, - выступили местные боевые отделы, главный образом большевиков и еврейских социалистических партий, и начали захватывать различные учреждения, разоружая небольшие гетманские части. Был обезоружен и отряд личной охраны Гетмана. Около полудня повстанцы захватили Арсенал на Печерске, Военное Министерство и еще некоторые учреждения. В то же время в город начали прорываться повстанческие отряды». Утром 14 декабря гетман отрекся от власти в пользу Долгорукого и уехал с немцами, а около полуночи, переодевшись во что-то несуразное, сбежал и Долгорукий, позже объявивший себя «королем Украины в изгнании».
