Вид для печати
Практически никому не известен этот солдатик, служивший на Сахалине и написавший в Москву письмо о возможности создания водородной бомбы и управляемого термоядерного синтеза. В это время и создавалась бомба. Все это вызвало ужасный переполох в руководстве... Впрочем - почитайте сами.
Ломоносовы в России не перестают рождаться. Что дает надежду.
Роль О.А. Лаврентьева в постановке вопроса и инициировании исследований по управляемому термоядерному синтезу в СССР
Журнал Успехи Физических Наук РАН
(2001, N8)
1. Введение
При изложении пятидесятилетней истории исследований по термоядерному синтезу в СССР представляется интересным вначале коротко рассказать о роли молодого солдата Советской Армии О. А. Лаврентьева, проходившего в 40-е - 50-е годы воинскую службу на острове Сахалин, в инициировании и развитии исследований по управляемому термоядерному синтезу (УТС) в СССР, а также о его предложении по конструкции водородной бомбы.
Отцом водородной бомбы в Советском Союзе по праву считается А.Д. Сахаров. Среди создателей атомной и водородной бомб в первой шеренге стоят также имена И.В. Курчатова (научного руководителя ядерных программ), И.Е. Тамма, Ю.Б. Харитона, Я.Б. Зельдовича, К.И. Щелкина, Е.И. Забабахина, а в последнее время также и В.Л. Гинзбурга [после рассекречивания его предложения об использовании в водородной бомбе (Н-бомбе) дейтерида лития (6LiD)].
Следует отметить, что предложение об использовании в водородной бомбе в качестве основного ядерного горючего твердого химического соединения (брикета) 6LiD вместо ранее предполагавшегося сжиженного дейтерия, явилось одним из важнейших факторов, позволивших в дальнейшем создать достаточно компактное транспортабельное термоядерное оружие практически неограниченной мощности. Использование в качестве основного горючего сжиженного дейтерия требовало применения громоздкой криогенной технологии, что делало это оружие практически не транспортабельным.
Об истории создания в Советском Союзе ядерной и термоядерной бомб написано достаточно много обзоров [1 - 6] и даже монографии [7]. Роль советских ученых, если отвлечься от заимствований секретных западных сведений, отражена в них достаточно объективно. Этого не скажешь об истории работ по УТС в нашей стране. Отцами идеи УТС с магнитным удержанием горячей плазмы в термоядерных реакторах считаются А.Д. Сахаров и И.Е. Тамм. Да, это так, но то, что при этом практически никогда не упоминается имя О.А. Лаврентьева, — это, безусловно, большая несправедливость.
В настоящей статье я постарался устранить эту несправедливость и рассказать о роли О.А. Лаврентьева как в проблеме инициирования и развития работ по УТС, так и в проблеме создания водородной бомбы в нашей стране.
Проблема УТС представляет колоссальную научно-техническую задачу всемирного масштаба; решением этой проблемы заняты теперь огромные коллективы многих стран. Я не собираюсь рассказывать о них и тем более о достижениях в этой области на сегодняшний день.
Хочу начать с того, что впервые в СССР такую задачу сформулировал и предложил некоторое ее конструктивное решение в середине 1950 г. молодой солдат Олег Александрович Лаврентьев, проходивший в то время службу в воинской части на острове Сахалин.
29 июля 1950 г. его предложение, состоявшее, в основном, из двух идей, было отправлено секретной почтой в Москву в адрес ЦК ВКП(б).
Первая идея являлась предложением по физической схеме водородной бомбы. Вторая идея была предложе¬нием использовать в промышленной энергетике управляемый термоядерный синтез. В предложении была представлена конкретная схема реактора, в которой термоизоляция высокотемпературной плазмы достигалась созданием высоковольтного электрического поля.
В Москве работа была передана на рецензирование ведущим ядерщикам . В их отзывах об этой работе были отмечены приоритет, оригинальность и смелость мыслей автора. Под влиянием этой работы появились новые проекты других авторов: МТР (магнитные термоядерные реакторы), ТОКАМАКи (Тороидальные КАмеры с МАгнитными Катушками), магнитные "бутылки" — "пробкотроны" и др. О.А. Лаврентьев, уже будучи в Москве и затем в Харькове, продолжает усовершенствовать свою модель так называемой "электромагнитной ловушки".
2. Рассказ Я.Б. Зельдовича об О.А. Лаврентьеве и его предложении по УТС
Впервые я услышал фамилию О.А. Лаврентьева на Семипалатинском полигоне в 1958 г. Министерство среднего машиностроения (МСМ) и Всесоюзный научно-исследовательский институт экспериментальной физики (ВНИИЭФ) проводили тогда серию испытаний ядерных зарядов, которые разрабатывались, в теоретической части, в секторе № 2 Я.Б. Зельдовича в моем отделе № 3.
Мы с академиком Яковом Борисовичем Зельдовичем — моим шефом — представляли тогда научную часть Государственной комиссии по испытаниям.
В то время на Семипалатинском полигоне функционировала школа офицеров по обучению искусству технического обслуживания боевых ядерных зарядов (боеприпасов) в течение всего цикла их эксплуатации, от серийного изготовления на заводе до боевого дежурства на стартовой позиции.
По предложению командования полигона (И.Н. Гуреев, В.М. Барсуков) Я.Б. Зельдович взялся прочесть популярную лекцию о ядерном оружии и ядерной энергетике для всего офицерского состава гарнизона.
Он любил популяризировать науку и делал это с большим удовольствием и высоким мастерством.
Яков Борисович был прекрасным лектором, весьма эрудированным и остроумным. Зал в Доме офицеров был полон. Мне кажется, было человек 300.
Так вот, среди прочих вопросов он затронул вопрос о том, как возникла у Андрея Сахарова в 1950 г. идея магнитного термоядерного реактора. (Я лично услышал об этом впервые.) Вот что рассказал тогда Я.Б. Зельдович:
В пятидесятых годах на Сахалине проходил действительную службу солдат с семиклассным образованием, Олег Александрович Лаврентьев. В начале 1950 г. он написал письмо И.В. Сталину с предложением об использовании термоядерной реакции синтеза тяжелых изотопов водорода-дейтерия и трития для мирной энергетики. Принципиальным моментом в его предложении была идея удержания ионов высокотемпературной термоядерной плазмы от попадания на стенки реактора электрическим полем.
Далее Яков Борисович сказал, что предложение Лаврентьева из ЦК ВКП(б) было направлено в середине 1950 г. на рецензию А.Д. Сахарову, тогда еще кандидату наук, который отозвался о нем весьма высоко. Как он выразился, предложение действительно было интересное, смелое и оригинальное.
Сам солдат О.А. Лаврентьев был приглашен в Москву. Он был тогда уже в чине младшего сержанта и они помогли ему получить высшее образование.
Идея О.А. Лаврентьева об удержании высокотемпературной плазмы от попадания на стенки реактора электрическим полем навела А.Д. Сахарова на мысль об удержании высокотемпературной плазмы магнитным полем. Откуда и появилось предложение А.Д. Сахарова и И.Е. Тамма (1950 г.) о разработке тороидальной модели магнитного термоядерного реактора (МТР), впоследствии трансформировавшегося в "токамак". Такая точка зрения была изложена Я.Б. Зельдовичем в его популярной лекции.
Разработка и исследования МТР начались в ЛИПАНе (ныне Российский научный центр "Курчатовский институт") в 1951 г. под руководством первого заместителя И.В. Курчатова И.Н. Головина и под научным руководством (наездами из г. Сарова) А.Д. Сахарова. Экспериментальную часть работ по УТС возглавлял Л.А. Арцимович, теоретическую — М.А. Леонтович.
Впоследствии мне пришлось несколько раз встречаться с О.А. Лаврентьевым, иметь с ним длительные, приятные беседы. Его рассказы о том, как все это происходило тогда и как события развивались впоследствии, были очень интересными, и в ряде моментов поучительными. Мы беседовали часами, вспоминая былые дни. Олег Александрович Лаврентьев в настоящее время в добром здравии проживает в Харькове, работает в Институте физики плазмы Харьковского физико-технического института (ХФТИ), опубликовал свыше 100 научных работ на разных языках, на его счету несколько десятков изобретений. Он также рассказал о своей роли в проблемах водородной бомбы и УТС в препринте ИОФ РАН № 8 за 1993 г. [8].
Но его рассказ несколько отличается от повествования Я.Б. Зельдовича. Об этом и о тех впечатлениях, которые я вынес из бесед с ним, я и расскажу ниже.
Рассказ Якова Борисовича на его лекции остался у меня в долгоживущей памяти. Конечно, интересно и не совсем обычно: солдат действительной службы с семиклассным образованием пишет письмо И.В. Сталину с острова Сахалин, приглашен в Москву, дает толчок Сахарову и Тамму в их изобретении МТР, и это же было только самое начало!
3. Рассказ О.А. Лаврентьева о себе и о своих предложениях с комментариями автора статьи
Олег Александрович Лаврентьев родился 7 июля 1926 г. в г. Псков в семье выходцев из крестьян, переехавших после Октябрьской революции в город. Отец Александр Николаевич работал на разных должностях, а мать — Александра Федоровна — была медсестрой. В 18 лет О.А. Лаврентьев ушел добровольцем на фронт. Участвовал в боях за освобождение Прибалтики (1944-1945 гг.), награжден медалями "За победу над Германией" и "XXX лет Советской Армии". После окончания войны был переведен в Сахалинский военный округ. С ядерной физикой познакомился в 1941 г., когда учился в 7-м классе. Знакомился по научной литературе и учебным пособиям по ядерной физике, выходившим в СССР перед войной. В то же время узнал об урановой проблеме, о возможности осуществления цепной ядерной реакции на изотопе 235U, о необходимости разделения изотопов 238U и 235U и способах их разделения. Все это настолько его увлекло, что он решил посвятить этому всю свою жизнь.
Помешала война, которая на несколько лет оторвала его от этих занятий. Однако после перевода на Сахалин для него сложилась более благоприятная обстановка. Его переводят на сержантскую должность радиотелеграфистом. Он стал получать денежное довольствие, выписывать журнал Успехи физических наук (УФН) и ряд других научных и учебных пособий и пользоваться технической литературой из библиотеки воинской части. Изучает механику, молекулярную физику, электричество и магнетизм, ядерную физику, готовит доклады по новинкам военной техники для офицерского состава.
Идея об использовании термоядерного синтеза в промышленных целях, рассказывал Олег Александрович, впервые зародилась у него зимой 1948 г. при подготовке к лекции для офицерского состава по атомной проблеме. В это время ему и еще двоим военнослужащим разрешили посещать вечернюю школу рабочей молодежи. В мае 1949 г. он получил аттестат зрелости, закончив три класса за один год.
В январе 1950 г. президент США Г. Трумэн, выступая перед Конгрессом, призвал ученых США к форсированию работ по водородной бомбе3. Это послужило толчком для действий О.А. Лаврентьева.
Как сказал О.А. Лаврентьев, он был уже тогда уверен, прочитав и проанализировав много соответствующих открытых публикаций, что знает, как сделать водородную бомбу, и был уверен, что она обязательно сработает. Тогда он пишет короткое письмо Сталину, в котором сообщает, что ему известен секрет водородной бомбы. Ответа на это письмо О.А. Лаврентьев не получил и, как он прокомментировал это в нашем разговоре, его письмо, вернее всего, утонуло в потоке поздравлений в связи с 70-летием И.В. Сталина 21-го декабря 1949 г.
Через несколько месяцев он пишет письмо такого же содержания в ЦК ВКП(б). Реакция на это письмо была быстрой. Из Москвы позвонили в Сахалинский обком партии и ему, по распоряжению обкома, выделили отдельную охраняемую комнату в воинской части, где он получил возможность написать свою первую работу по термоядерному синтезу.
Работа содержала в основном две ключевые идеи.
Первая идея представляла описание принципа действия водородной бомбы с дейтеридом лития-6 в качестве основного термоядерного горючего и урановым детонатором на принципе пушечного сближения двух подкритических масс делящегося материала. Урановый детонатор располагался в центре сферы, заполненной 6LiD.
Вторая идея содержала предложение устройства термоядерного реактора для промышленных целей. Реактор представлял собой систему из двух сферических, концентрически расположенных электродов. Внутренний электрод предлагалось выполнить в виде прозрачной сетки, внешний электрод должен был являться источником ионов. На сетку предполагалось подавать высокий отрицательный потенциал. В предлагаемой схеме плазма создается инжекцией ионов с поверхности сферы и эмиссией вторичных электронов с сетки. Термоизоляция плазмы осуществляется путем торможения ионов во внешнем электрическом поле. В результате фокусировки ионов дейтерия в центре сферы там достигается наибольшая плотность плазмы и происходит интенсивное термоядерное "горение". Вблизи сетки плотность плазмы падает на несколько порядков. Там термоядерная реакция идет слабо, тепловые потери незначительны и не приводят к разрушению сетки.
Таким образом, по представлениям О.А. Лаврентьева, достигалась термоизоляция плазмы.
Все это было еще на Сахалине. Работа была написана в одном экземпляре (черновик уничтожили) и отправлена секретной почтой 29 июля 1950 г. в ЦК ВКП(б) на имя заведующего отделом тяжелого машиностроения И.Д. Сербина (см. раздел "Из Архива Президента Российской Федерации").
По просьбе О.А. Лаврентьева он был досрочно демобилизован в июле 1950 г. и направился через г. Южно-Сахалинск в Москву для поступления в Московский государственный университет, куда уже раньше отправил заявление в Приемную комиссию.
В обкоме, в Южно-Сахалинске, его встретили приветливо. В ожидании самолета на Хабаровск ему дали почитать отчет Г.Д. Смита Атомная энергия для военных целей [9], из которого он почерпнул много сведений об американском Манхэттенском проекте. Это дало ему идею для новой компоновки водородной бомбы имплозивного типа с 6LiD в центре. Схемы конструкций водородной бомбы и энергетического промышленного темоядерного реактора приведены в препринте ИОФ РАН № 8, 1993 г. [8].
В Москву О.А. Лаврентьев приехал 8 августа 1950 г. Экзамены в МГУ сдал и прошел по конкурсу без чьей-либо помощи. В сентябре, будучи уже студентом МГУ, встретился с И. И. Сербиным. Тот попросил его написать свои соображения по термоядерному синтезу. Он написал эту работу (писал в секретной комнате) и через экспедицию ЦК направил И.Д. Сербину[1].
В то время О.А. Лаврентьев жил в студенческом общежитии на Стромынке, дом 32, комн. 603. Третьего января 1951 г. вечером, когда он пришел в общежитие, ему передали, чтобы он позвонил по такому-то телефону. Позвонил. В ответ представляется абонент — Министр измерительного приборостроения В.А. Махнев. Как потом он узнал, Махнев был секретарем Специального комитета, председателем которого был Л.П. Берия. Махнев предложил прямо сейчас приехать к нему в Кремль. Пропуск был заказан. В бюро пропусков у Спасских ворот был еще один человек. Они прошли вместе. Махнев вышел из кабинета и представил их друг другу. Это был Андрей Дмитриевич Сахаров.
В кабинете Министра О.А. Лаврентьев увидел на столе свою вторую работу [2], уже написанную в Москве. Она была напечатана и прекрасно оформлена. Махнев спросил Сахарова, читал ли он эту работу. Тот ответил, что еще не читал, но читал предыдущую работу, которая произвела на него сильное впечатление. Махнев порекомендовал Сахарову прочесть также и вторую работу.
Через несколько дней они встретились снова на том же месте. Махнев сказал, что их примет председатель Специального комитета.
Далее рассказывает О.А. Лаврентьев:
Через некоторое время, правда не очень малое, в кабинет председателя пригласили Сахарова, потом меня.
Из-за стола поднялся грузный мужчина в пенсне и пошел навстречу, подал руку, предложил садиться. Далее последовали вопросы о родственниках, в том числе осужденных и т.д. О делах ничего. Это были смотрины. О моих документах ему уже было известно заранее. Ему хотелось, как я понял, посмотреть на меня и, возможно, на А.Д. Сахарова, что мы за люди. По-видимому, мнение оказалось благоприятным [3].
Через некоторое время посыпались какие-то блага: повышенная стипендия, Постановлением Совета Министров СССР была выделена вместо общежития меблиро¬ванная комната в Москве близко к центру (набережная М. Горького, дом 32/34), организована доставка любой необходимой литературы, назначены оплачиваемые Первым главным управлением (ПГУ) дополнительные преподаватели. Когда вышли из Кремля вместе с Сахаровым, он сказал, что теперь будет все хорошо, будем работать вместе.
Вскоре произошло новое событие. Вечером в общежитии меня разыскал молодой человек спортивного вида и предложил ехать с ним. Мы поехали. Приехали к зданию на Новой Рязанке, недалеко от Комсомольской площади. После оформления пропусков, а это была длительная процедура, поднялись в кабинет Н.И. Павлова на втором этаже. Оказывается, меня там уже давно ждали. Прошли в другой кабинет. Я прочел табличку — Б.Л. Ванников. В кабинете оказались два генерала — Б.Л. Ванников и Н.И. Павлов, а также штатский с черной окладистой бородой. За все время моей службы я не видел ни одного генерала, а тут сразу два, да этот бородатый штатский. Начался разговор. Вопросы задавал бородатый. Впоследствии я узнал, что это был И.В. Курчатов.
В разговоре Павлов вставил реплику: "Он хочет в это устройство вставить атомную бомбу". Это меня настолько насторожило, что я невольно подумал: пМогу ли я рассказывать им об устройстве водородной бомбы без санкции сверху?, и у меня невольно вылетело вслух, что я был у Берии.
Дальше моим трудоустройством занялся Павлов. Я приходил к нему, рассказывал о своих идеях, излагал их письменно и отдавал ему. Он прятал все записи в сейф. Своим добрым отношением к моим работам он вдохновлял меня на новое творчество. Он познакомил меня с Д.И. Блохшцевым, который в то время руководил в Обнинске строительством первой в мире атомной электростанции.
Затем Н.И. Павлов познакомил меня с И.Н. Головиным, одним из руководителей работ по МТР в ЛИПАНе. Меня пригласили поработать у И.Н. Головина. Кроме того мне была предоставлена возможность заниматься дополнительно с преподавателями: физики (Телеснин Роман Владимирович, физик, закончил в 1926 г. Киевский государственный университет), математики (Самарский Александр Андреевич, в настоящее время академик РАН) и английского языка.
С А.А. Самарским у меня сложились очень хорошие отношения. Я ему обязан не только конкретными знаниями в области математической физики, но и в области методологии, в умении четко поставить задачу.
Цитирую: "С А.А. Самарским я провел расчеты "магнитных" сеток. Были составлены и решены дифференциальные уравнения, позволившие определить величину тока через витки сетки, при котором сетка защищалась магнитным полем этого тока от бомбардировки высокоэнергетическими частицами плазмы. Эта работа, законченная в марте 1951 г., дала начало идее электромагнитных ловушек.
В мае 1951 г. я получил допуск в ЛИП АН для работы в группе И.Н. Головина. Здесь мне рассказали об идее термоизоляции высокотемпературной плазмы магнитным полем, предложенной А.Д. Сахаровым и И.Е. Таммом. Я думал, что они предложили эту идею независимо от моей работы июля 1950 г. Но, как рассказал потом Сахаров, на эту идею его натолкнула моя работа, которую он рецензировал."
В качесте комментария к рассказу О.А. Лаврентьева можно добавить следующее. Отметим, что А.Д. Сахаров возвращается к вопросу о роли О.А. Лаврентьева в проблеме УТС не один раз. Первый официальный отзыв написан 18 августа 1950 г. и имел гриф "Совершенно секретно, особая папка", второй отзыв написан 24 ноября 1973 г. по просьбе О.А. Лаврентьева для Государственного комитета по делам изобретений и открытий при СМ СССР, "не секретно", третий отзыв написан в книге А.Д. Сахарова Воспоминания (1989 г.) [10], где А.Д. Сахаров описывает свою деятельность по УТС и указывает значение в ней пионерских предложений О.А. Лаврентьева.
В отзыве-справке, датированном 24 ноября 1973 г. [8, с. 88], А.Д. Сахаров пишет, что в июне или июле 1950 г. он рецензировал работу О.А. Лаврентьева, которая произвела на него сильное впечатление своей оригинальностью и смелостью мысли, далее он отмечает, что в этой работе автор:
1. Выдвинул предложение об использовании УТС для промышленных целей.
(В Архиве Президента Российской Федерации ф. 93, д. 30/51, лист 104: "Товарищу Берия Л.П. (докладная). Предлагается в качестве практиканта в отделе электроаппаратуры ЛИПАНа: 1. Ознакомить О.А.Л. с работами по МТР. 2. Посещать семинары по МТР. 3. Прикрепить к О.А. Лаврентьеву консультанта по газовым разрядам тов. Андрианова. 4. Посещать по вторникам и пятницам ЛИПАН без ущерба для занятий в МГУ. (Лаврентьев согласен)." Подписали: А. Завенягин, И. Курчатов, Н. Павлов. 24 апреля 1951 года.
Лист 105: небольшая записка на отдельном маленьком листочке бумаги, (примерно 4x4 см), в ней написано только одно слово: "СОГЛАСЕН" (и поставлена личная подпись.) "Л. Берия 12 мая 1951 г." На этом переписка по Лаврентьеву в архивном деле Россий¬ской Федерации ф. 93, д. 30/51 заканчивается.)
2. Предложил конкретную схему, основанную на термоизоляции высокотемпературной плазмы электрическим полем.
Эти предложения, как отмечает Сахаров [8, с. 88], выдвинуты О.А. Лаврентьевым самостоятельно, независимо от других авторов, и до каких-либо публикаций по этой проблеме.
В книге Воспоминания [10, с. 186] Андрей Дмитриевич Сахаров пишет: "В своем отзыве я написал, что выдвигаемая автором идея управляемой термоядерной реакции является очень важной. Автор поднял проблему колоссального значения, и это свидетельствует о том, что он является очень инициативным и творческим человеком, заслуживающим всяческой поддержки и помощи.
По существу конкретной схемы Лаврентьева я написал, что она представляется мне неосуществимой, так как в ней не исключен прямой контакт горячей плазмы с сетками, и это неизбежно приведет к огромному отводу тепла и, тем самым, к невозможности осуществления таким способом температур, достаточных для протекания термоядерных реакций. Вероятно, следовало также написать, что, возможно, идея автора окажется плодотворной в сочетании с какими-то другими идеями, но у меня не было никаких мыслей по этому поводу, и я этой фразы не написал. Во время чтения письма и писания отзыва у меня возникли первые, неясные мысли о магнитной термоизоляции."
Как отмечает в своих воспоминаниях И.Н. Головин, в то время первый заместитель И.В. Курчатова, работы по проблеме мирного использования термоядерных реакций (ТЯР) начались по инициативе И.Е. Тамма и А.Д. Сахарова, ознакомившихся с полученным летом 1950 г. письмом солдата Олега Лаврентьева.
В своем отзыве [8, с. 53, 54], датированном 02.04.75 г. и направленном в Государственный комитет по делам открытий и изобретений при СМ СССР, И.Н. Головин пишет: "В октябре 1951 года произошло детальное обсуждение с участием д.ф.-м.н. СЮ. Лукьянова. Никаких дефектов в модели О.А. Лаврентьева обнаружено не было. По окончании МГУ он начал в Харьковском физико-техническом институте опыты в развитие своей идеи. Пока еще рано подводить окончательный итог, но опыты успешно развиваются."
Сахаров обсуждал содержание письма Лаврентьева с Таммом. В результате этих обсуждений ими была сформулирована концепция термоизоляции высокотемпературной плазмы магнитным полем и рассчитаны первые модели магнитного термоядерного реактора тороидальной формы [11, 12], развившиеся впоследствии в "токамаки" [13, 15].
Письмо О.А. Лаврентьева послужило катализатором рождения советской программы исследований по УТС.
И.Е. Тамм и А.Д. Сахаров привлекли к разработке идеи группу теоретиков ФИАНа, результаты были доложены И.В. Курчатову.
Игорь Васильевич Курчатов горячо поддержал это направление исследований. Со свойственной ему энергией, целеустремленностью и обаянием он привлек к этой работе крупных советских физиков. После докладов в Правительство была разработана государственная про¬грамма научно-исследовательских работ по МТР.
Андрей Дмитриевич упрекал себя зря. В отзыве он написал. "Однако не исключены какие-либо изменения проекта которые исправят эту трудность". [Подчеркнуто в оригинале А.Д. Сахаровым, см. раздел "Из Ахрива Президента Российской Федерации" (УФН 171902 (2001) с. 908).]
5 мая 1951 г. вышло Постановление СМ СССР, подписанное И.В. Сталиным, положившее начало государственной, видимо первой в мире, программе термоядерных исследований. Был создан совет по МТР: председатель И.В. Курчатов, заместитель А.Д. Сахаров, члены совета Д.И. Блохинцев, И.Н. Головин Я.Б. Зельдович, М.Г. Мещеряков, И.Я. Померанчук, Ю.Б. Харитон (см. раздел "Из Архива Президента Российской Федерации").
Работы по УТС как в СССР, так и в других странах были засекречены, поскольку они могли иметь отноше¬ние к решению определенных военных задач.
Так, в оптимальном сахаровском МТР можно было получать, согласно расчетам, до 100 г (!) трития в сутки. [13]. Хорошая начинка для водородной бомбы !
Инициатива рассекречивания работ по УТС принадлежит СССР. В поездке лидеров Советского Союза Н.С. Хрущева и Н.А. Булганина в Англию в 1956 г. принял участие И.В. Курчатов, который выступил в Британском ядерном центре в Харуэлле с докладом об исследованиях, ведущихся в СССР по УТС. Это была сенсация. Ученые Англии не были готовы к обсуждению предложений И.В. Курчатова о проведении совместных работ, очевидно, не имея соответствующего разрешения своего правительства.
Однако глава британских ядерных исследований в то время, Джон Кокфорт, был так увлечен работами по УТС в Курчатовском институте (ЛИПАНе) и готовностью советских физиков поделиться результатами и сотрудничать, что убедил Британское правительство рассекретить термоядерные исследования в Великобритании. Толчок к рассекречиванию был дан [13, 14, 16].
В настоящее время работы по УТС ведутся по многим направлениям в разных странах, они стали ареной широкого международного сотрудничества. Есть ощутимые результаты. Так, на крупнейшем токамаке JET (Joint European Torus) в Калэме, большой радиус кото¬рого составляет R = 3 м, в 1997 г. были получены следующие рекордные характеристики термоядерной плазмы: температура термоядерной плазмы Т = 300 млн градусов; время жизни энергии — 1,2 с; термоядерная мощность Pfus = 16 МВт; отношение выходной мощности к мощности, подводимой извне, составило Q = 0,65, то есть мы подошли уже к порогу положительного баланса энергии.
Инициированный Р. Рейганом и М.С. Горбачевым проект Международного термоядерного экспериментального реактора на основе токамака, который первоначально был развит в Советском Союзе, должен был обладать следующими основными параметрами реактора (ITER): большой радиус R = 8,1 м; малый радиус а = 2,8 м; энергетическое время жизни ТЕ = 6 с; термо¬ядерная мощность Pfus = 1,5 ГВт. А это уже очень большая мощность [15]!
Как же на самом деле развивались исследования в области УТС? Фактически обстоятельства сложились так, и в этом есть элемент исторической случайности, что форсирование работ по исследованию термоядерных реакций синтеза легких элементов оказалось связанным, в первую очередь, с разработкой атомных и водородных бомб.
Тому причиной явилась Вторая мировая война и последовавшая за ней "холодная война" и вынужденная грандиозная гонка вооружений. Создание мощного ядерного оружия явилось главным фактором в атомной проблеме.
При этом оказалось, что концентрация энергии в атомной бомбе в результате развития быстротечной цепной реакции деления в активной зоне такова, что там достигаются звездные температуры в сотни миллионов градусов, достаточные для поджига термоядерного горючего. Таким образом получалось, что атомная бомба может являться спичкой-детонатором для под¬жига термоядерного горючего — тяжелых изотопов водорода — в водородной бомбе. Усилия ученых были сосредоточены, главным образом, на развитии этого направления.
Однако заметим, что термоядерная реакция синтеза тяжелого изотопа водорода (D) была открыта раньше (1934 г.), чем реакция деления урана (1939 г.). Работы и исследования, связанные с термоядерной энергетикой на базе УТС, могли бы происходить независимо от работ, связанных с реакциями деления. Если бы реакция деления еще не была открыта или ее вообще в природе не существовало, термоядерная энергетика могла бы успешно развиваться самостоятельно по своему сценарию.
Предпосылкой к изучению ядерных реакций синтеза легких элементов и возможному началу научно-исследо-вательских работ по УТС можно считать открытие Резерфордом, Олифантом и Хартеком в 1934 г. элемен¬тарной реакции ядерного синтеза, в которой два атома тяжелого водорода D образуют атом гелия с попутным выделением гигантской энергии. С помощью ускорителя частиц указанные авторы разгоняли ионы дейтерия и направляли их на мишень, также содержащую атомы дейтерия.
Далее, в 1938 г. в журнале "Физикал ревью" (Physical Review) появилась знаменитая статья Ханса Бете "Гене¬рация энергии в звездах" [17]. В этой статье он приводит некоторые расчеты по термоядерным реакциям, протекающим внутри звезд. Согласно расчетам получалось, что для достижения заметной интенсивности протекания термоядерных реакций, например, в дейтериевой плазме, необходимо нагреть ее до температуры порядка миллиарда градусов.
Теперь оставалось только найти технически приемлемые способы нагрева плазмы до таких температур и ее термоизоляции от стенок реактора. Оставалось совсем немного: сформулировать основную идею осуществления УТС — сказать, как с помощью электромагнитной энергии и электромагнитного поля можно разогреть дейтериевую плазму до температур порядка миллиарда градусов и термоизолировать ее от стенок реактора на время протекания термоядерных реакций в земных условиях.
Но прошло еще более десяти лет, и такие предложения, насколько нам известно, не появились; таким образом не исключено, что впервые в СССР такую задачу сформулировал и предложил некоторое ее конструктивное решение в середине 1950 г. младший сержант О. А. Лаврентьев. Ему тогда было 24 года, и он находился на практически "необитаемом" острове Сахалин. Дальше события развивались уже более бурными темпами.
________________________________________________________________________
[1] Заведующий отделом тяжелого машиностроения ЦК ВКП(б) И.Д. Сербии пишет в Совет Министров тов. Махневу В.А.: "... направляю предложение Лаврентьева и отзыв Сахарова для принятия необходимых мер". (Подпись: "Сербии, 27 сентября 1950 г.") [Архив Президента Российской Федерации (АП РФ), ф. 93, д. 30/51 л. 87].
[2] В Архиве Президента Российской Федерации ф. 93, д. 30/51 на листах 88-94 представлены написанные рукой О.А. Лаврентьева дополнительные расчеты по системе УТС (на 7 листах). Сербин направляет этот материал с сопроводительным письмом (лист 95 архива) Махневу 2 января 1951 г. как дополнение к 1-му предложению.
[3]В Архиве Президента Российской Федерации ф. 93, д. 30/51 на листах 98, 99 имеется докладная на имя Л.П. Берия: "По Вашему поручению [см. письмо Л.П. Берии от 14 января 1951 г., цитируемое в статье Г.А. Гончарова УФН171 894 (2001) с. 897] сегодня нами был вызван в ПГУ студент 1-го курса Физ. фака МГУ Лаврентьев О.А.
Он рассказал о своих предложениях и своих пожеланиях. Считаем целесообразным: 1. Установить персональную стипендию — 600 руб. 2. Освободить от платы за обучение в МГУ. 3. Прикрепить для индивидуальных занятий квалифицированных преподавателей
МГУ: по физике Телеснина Р.В., по математике — Самарского А.А. (оплату производить за счет Главка). 4. Предоставить О.А.Л. для жилья одну комнату площадью 14 м2 в доме ПГУ по Горьковской набережной 32/34, оборудовать ее мебелью и необходимой научно-
технической библиотекой. 5. Выдать О.А.Л. единовременное пособие 3000 руб. за счет ПГУ". Подписана: Б. Ванников, А. Завенягин, И. Курчатов, Н. Павлов. 19 января 1951 г.
[4] В Архиве Президента Российской Федерации ф. 93, д. 30/51 на листах 102, 103 находится докладная записка Б.Л. Ванникова, А.П. Завенягина, И.В. Курчатова от 26 февраля 1951 г.
"Товарищу Берия Л.П.
В соответствии с Вашим Указанием об участии, по возможности, в научно-исследовательстких работах, проводимых по МТР, в беседах с О.А. Лаврентьевым в последнее время выяснилось, что он хотел бы сосредоточить свое внимание на математической проверке своей идеи создания установки по непосредственному превращению ядерной энергии в электрическую с использованием 7Li и водорода.
Однако требующиеся колоссальные электрические мощности (порядка сотен миллионов киловатт) для пуска установки на легких ядрах заставляют его обратиться прежде всего к разработке "СТАРТЕРа", производящего электроэнергию за счет деления тяжелых ядер 239Ри и 235U или их смеси. В связи с тем, что разработка вопросов получения промышленной энергии посредством "атомных" агрегатов сосредоточена в лаборатории "В" ПГУ, полагали бы целесообразным поручить Д.И. Блохинцеву организовать в лаборатории небольшую теоретическую группу, на которую возложить задачу математического обсчета предлагаемой О.А. Лаврентьевым идеи. На время выполнения этой работы прикомандировать тов. Лаврентьева без отрыва от учебы к лаборатории "В" в качестве внештатного сотрудника. Тов. тов. Блохинцев и Лаврентьев, который имеет возможность в течение месяца пять дней бывать в Обнинской, с таким предложением согласны. Просим Ваших указаний."
Подписано: Б.Л. Ванников, А. Завенягин, И. Курчатов.
26 февраля 1951 г.
4. О первой части предложения О.А. Лаврентьева по схеме водородной бомбы
Как указывалось, секретная работа О.А. Лаврентьева, отправленная с острова Сахалин на имя И.Д. Сербина, содержала две идеи. О второй идее (УТС) сказано выше. Первая идея являлась предложением физической схемы конструкции водородной бомбы (Н-бомбы).
Следует отметить, что если предложения О.А. Лаврентьева по УТС были пионерскими даже в самой постановке вопроса, то, хотя к 50-му году еще не были полностью разработаны и испытаны водородные бомбы, но секретные работы по ним уже велись в больших закрытых научных коллективах как в США, так и в СССР.
На первый взгляд представляется странным, что вопрос о первой части предложения О.А. Лаврентьева как-то ни разу не возникал на нашем горизонте.
С февраля 1952 г., по прибытии в г. Саров в теоретический отдел ВНИИЭФа после окончания Физфака МГУ, я занимаюсь подобными вопросами и завесы секретности внутри нашего коллектива практически никогда не возникало. Приходилось много раз писать рецензии на конструкции ядерных зарядов, поступавшие от разных изобретателей за пределами ВНИИЭФ, однако фамилия О.А. Лаврентьева ни мне, ни моим сослуживцам, научным работникам, ни разу не встречалась.
Теперь, поразмыслив, я могу только предположить, что вопрос этот, как бы за ненадобностью, был закрыт еще до 1952 г. и потом просто не возникал; документы, возможно, есть где-то в архивах или за давностью уничтожены. Слова, косвенно подтверждающие это мое предположение, находим и в препринте [8, стр. 19].
Тем не менее принципиальные схемы Н-бомб, предлагавшиеся разными авторами в 50-х годах, могут представлять определенный исторический интерес. Поэтому беру на себя смелость высказаться по поводу схем водородных бомб, приведенных в [8], предполагая с достаточной вероятностью, что подобные принципиальные схемы уже были известны официальным разработчикам атомной и водородной бомб в СССР и обсчитывались уже более подробно, с привлечением обширной информации о ядерных и термоядерных реакциях и их сечениях, в том числе и из разведданных.
Отметим, что с позиций 2001 г. схемы водородных бомб уровня 50-го года в настоящее время не являются секретными, имеется много публикаций на эту тему даже с подробным описанием их устройства [6, 7].
Они не могут быть также достаточно совершенными в современном понимании. Наука, техника и всякие тонкие ядерные технологии за это время продвинулись далеко вперед.
Эти схемы следует рассматривать как принципиальные схемы, в которых заложены определенные физические идеи уровня 1950 г., и не более.
С точки зрения истории развития науки и техники безусловно интересно знать, кто и что впервые и независимо предлагал, изобретал тогда, в 50-х годах, когда водородных бомб не было еще ни в США, ни в СССР и все было строго засекречено.
Схема водородной бомбы, приведенная в предложении О.А. Лаврентьева (полный текст предложения О.А.Лаврентьева от 29 июля 1950 г. см. в разделе "Из Архива Президента Российской Федерации" с. 905), представляет собой сферическую оболочку, внутри которой расположено термоядерное горючее 6LiD, в центре которого расположена атомная бомба, работающая на принципе пушечного сближения двух подкритических полусфер 235U или 239Ри. Атомная бомба является детонатором и служит для зажигания термоядерного горючего [8].
Надо сказать, что для начального рассмотрения это вполне разумная схема.
Интересно сравнить эту схему со схемами, уже опубликованными в открытой печати, которые рассматривали А.Д. Сахаров и В.Л. Гинзбург в 1948 и 1949 гг.
Приведем цитату из статьи Г.А. Гончарова [1], в которой содержатся данные из уже рассекреченных архивных материалов атомного проекта СССР: "Обратившись в отчете [10] к системам, которые могут представлять практический интерес, В.Л. Гинзбург изложил оценки эффективности конструкции, состоящей из атомной бомбы, окруженной слоем дейтерия, заключенным в оболочку, Он отметил возможность успешной замены жидкого дейтерия в такой системе на тяжелую воду, а также сделал важное замечание: "Можно обсудить также "выгорание" смесей, содержащих литий-6 (с целью использования тепла реакции 6Li + n = T + 4He + 4,8 МэВ), уран-235, плутоний-239 и т.д." Так В.Л. Гинзбург пришел к идее применения в качестве термоядерного горючего дейтерида лития-6."
Подчеркнем справедливости ради, что использование твердого химического соединения (брикета) 6LiD в качестве термоядерного горючего предложено В.Л. Гинзбургом в марте 1949 г., а О.А. Лаврентьевым — в июле 1950 г. Этим расставлены приоритеты. По понятным причинам можно утверждать, что оба автора пришли к этой идее независимо. Американцы пришли к использованию 6LiD вместо жидкого дейтерия значительно позднее.
Как приведено в [1], в июне 1951 года Э. Теллер и Ф. Де-Гоффман выпустили отчет, посвященный эффективности применения дейтерида лития-6 в новой схеме сверхбомбы. Впервые американцы применили твердое химическое соединение 6LiD в испытании "Браво" 1 марта 1954 г. Еще в испытании "Майк" 1 ноября 1952 г. на острове Эниветок в качестве основного термоядер¬ного горючего использовался жидкий дейтерий. Взрывное устройство было не транспортабельно, весило около 80 тонн и дало мощность 10 млн тонн тротилового эквивалента.
Что касается схемы водородной бомбы "имплозивного" типа с дейтеридом лития-6 в центре сферы, приведенной О.А. Лаврентьевым в [8, стр. 18], то о ней можно сказать следующее. Ее, видимо, следует отнести к категории "атомных бомб с термоядерным усилением".
Приведенная в [8] схема, конечно, недостаточна для оценки ее значимости в тот период (1950 г.).
Дело в том, что в приведенной схеме не хватает многих деталей, от которых существенно зависит, насколько она может быть работоспособной и эффективной. Не приведены характерные размеры, массы, радиусы; не рассмотрена последовательность физических ядерных процессов, происходящих в результате имплозии взрывчатых веществ. А ведь режимы работы подобной системы могут быть совершенно разными в зависимости от заложенных исходных параметров.
Следует сказать, что с позиций сегодняшнего дня, при наличии быстродействующих ЭВМ и соответствующих математических программ, эффективность подобных простейших систем может быть определена в считанные минуты (раньше на это требовалось несколько месяцев ручной работы большого коллектива математиков-лаборантов). Теперь в короткий срок можно провести оптимизацию такой системы на ЭВМ, проварьировав множество параметров: размеры, массы, расположение сферических оболочек, наличие других конструктивных элементов и т.д.
Заметим, что физические идеи, заложенные в приведенных принципиальных физических схемах [8], и сейчас используются во многих боеприпасах, находящихся в ядерных арсеналах. Другой вопрос, что в зависимости от конкретных военно-технических задач, поставленных различными родами войск, внутренняя и внешняя дополнительная начинка может меняться, да и после¬довательность физических процессов, протекающих при взрыве водородной бомбы, тоже может меняться. Здесь уже авторам-разработчикам не обойтись без дополнительных тонкостей, хитростей, научной интуиции и смекалки. И это приводит иной раз к поразительным результатам!
Поэтому оценку новизны и значимости приведенных схем водородных бомб в тот период (50-е годы) можно сделать только при конкретном и более подробном рассмотрении первоисточников.
Как было сказано выше, если смотреть с позиций 2001 г., то, конечно, приведенные в 1950 г. О.А. Лаврентьевым физические схемы водородных бомб можно считать относительно примитивными. Однако подчерк¬нем, что на ряд перспективных физических идей О.А. Лаврентьевым все же было указано в его схемах 1950 г. с острова Сахалин независимо от других авторов и достаточно прозорливо.
Прежде всего это относится к использованию твердого химического соединения (брикета) 6LiD в качестве основного горючего в водородных бомбах, хотя прио¬ритет в этом вопросе принадлежит В.Л. Гинзбургу. Кстати, в своих предложениях О.А. Лаврентьев называет термоядерную бомбу не водородной, а литиево-водородной, что, по-видимому, более точно отражает ее содержание.
Не мог, конечно, отдельный, изолированный на острове Сахалин человек знать великое множество термоядерных реакций на изотопах лития и водорода и их сечений в зависимости от температуры! Лишь некото¬рые, и не самые главные, реакции в то время были опубликованы.
Экспериментальные сведения о конкретных термоядерных реакциях и их сечениях взаимодействия в зависимости от температуры (энергии) могли быть получены только в больших научных коллективах физиков на дорогостоящих экспериментальных физических установках. В то время, конечно, все это было засекречено. Эти обстоятельства следует принимать во внимание при оценке и первой, и второй идеи из предложений О.А. Лаврентьева 1950 г.
Удивительно, конечно, что эти принципиальные схемы по УТС, водородной бомбе и использованию дейтерида лития-6 в качестве основного термоядерного горючего предложил молодой человек, находившийся в то время (1950 г.) на практически "необитаемом" острове.
5. Заключение
В настоящей статье сделана попытка на основе некоторых открытых публикаций и архивных материалов дать анализ исторических событий в их хронологической последовательности, касающихся возникновения первых идей и предложений по исследованию и созданию энергетических промышленных установок в СССР, использующих в своей основе управляемую термоядер¬ную реакцию синтеза тяжелых изотопов водорода — дейтерия и трития, а также дать анализ некоторых событий, связанных с историей создания водородной бомбы.
В положительных отзывах А.Д. Сахарова и И.Н. Головина о работах О.А. Лаврентьева 1950 г. отмечается его приоритет в постановке вопроса в СССР о создании энергетических промышленных установок, использующих УТС. Архивные материалы только подтвердили рассказы О.А. Лаврентьева, А.Д. Сахарова, Я.Б. Зельдовича и И.Н. Головина.
О принципиальных схемах водородных бомб, приведенных в [8] О.А. Лаврентьевым, следует сказать, что для начального рассмотрения они вполне разумны и в них заложены определенные физические идеи и возможности. Однако оценку их новизны и значимости в тот период (50-е годы) можно сделать только при конкретном и более подробном рассмотрении первоисточников.
По поводу предложений об использовании в качестве термоядерного горючего в водородной бомбе твердого химического соединения 6LiD укажем, что приоритет определенно принадлежит В.Л. Гинзбургу (конец 1948 г.-начало 1949 г.). О.А. Лаврентьев сделал такое предложение на полтора года позднее (независимо), а американцы, по имеющимся у нас публикациям, к этому вопросу подошли в середине 1951 года, а первое испытание водородной бомбы с дейтеридом лития-6 "Браво" провели 1 марта 1954 г.
Таким образом, по имеющимся архивным и открытым материалам можно сделать вывод, что роль О.А. Лаврентьева в инициировании работ по термоядерному синтезу в СССР вполне заслуживает соответствующего исторического упоминания.
Список литературы
- Гончаров Г А УФН166 1095 (1996)
- Визгин В П УФН 169 1363 (1999)
- Гончаров Г А, Рябев Л Д УФН 171 79 (2001)
- Негин Е А и др. Советский атомный проект: Конец атомной монополии. Как это было... (Под ред. Г Д Куличкова) (Саров: РФЯЦ-ВНИИЭФ, 2000)
- Михайлов В Н (Гл. ред.) Создание первой советской ядерной бомбы (М.: Энергоатомиздат, 1995)
- Хочешь мира — будь сильным: сборник материалов конференции по истории разработок первых образцов атомного оружия. (Научный консультант Е А Негин) (Арзамас-16: Изд-во РФЯЦ-ВНИИЭФ, 1995)
- Феоктистов Л П Оружие, которое себя исчерпало (М.: Россий¬ский комитет "Врачи мира за предотвращение ядерной войны", 1999)
- Лаврентьев О.А., Препринт ИОФРАН №8 (М.:ИОФРАН, 1993)
- Смит Г Д Атомная энергия для военных целей. Официальный отчет о разработке атомной бомбы под наблюдением правите¬льства США (М.: Трансжелдориздат, 1946)
- Сахаров А Д Воспоминания Т. 1 (М.: Права человека, 1996)
- Тамм И Е "Теория магнитного термоядерного реактора" Ч. I, III, в сб. Физика плазмы и проблема управляемых термоядерных реакций (Отв. ред. М А Леонтович) Т. 1 (М.: Изд-во АН СССР, 1958) с. 3,31
- Сахаров А Д "Теория магнитного термоядерного реактора" Ч. II, в сб. Физика плазмы и проблема управляемых термо-ядерных реакций (Отв. ред. М А Леонтович) T.l (М.: Изд-во АН СССР, 1958) с. 20
- Шафранов В Д УФН 171 877 (2001)
- Фелл Н "В поисках ловкого хода" Атомная техника за рубежом (8) 22 (1999) [Fell N Nucl. Eng. Intern. 44 (535) 27 (1999)]
- Кадомцев Б Б УФН 166 449 (1996)
- Путвинский С В УФН 168 1235 (1998)
- Bethe Н A, Critchfield С Г Phys. Rev. 54 248 (1938)
Интересно, спасибо.
СВЕРХСЕКРЕТНЫЙ ФИЗИК ЛАВРЕНТЬЕВ
Весной 1956 года молодой специалист с необычной судьбой приехал в наш город с отчетом о теории электромагнитных ловушек, который он хотел показать директору института К.Д. Синельникову. Но Харьков не Москва. Изобретателя УТС вновь поселили в общежитие, в комнату, где проживало одиннадцать человек. Постепенно у Олега появились друзья и единомышленники, и в 1958 году в ХФТИ была сооружена первая электромагнитная ловушка.
- В конце 1973 года я послал в Госкомитет по изобретениям и открытиям заявку на открытие "Термоизоляционный эффект силового поля", - рассказывает Лаврентьев. - Этому предшествовали длительные поиски моей первой сахалинской работы по термоядерному синтезу, которую требовал Госкомитет. На запрос мне тогда ответили, что секретные архивы пятидесятых годов уничтожены, и посоветовали обратиться за подтверждением существования этой работы к ее первому рецензенту. Андрей Дмитриевич Сахаров прислал справку, которая подтверждала существование моей работы и ее содержание. Но Госкомитету нужно было то самое рукописное сахалинское письмо, которое кануло в Лету.
Но вот наконец в 2001 году в августовском номере журнала "Успехи физических наук" появляется цикл статей "К истории исследований по управляемому термоядерному синтезу". Здесь впервые подробно рассказано о деле Лаврентьева, помещена его фотография из личного дела полувековой давности и, самое главное, впервые представлены найденные в Архиве Президента Российской Федерации документы, которые хранились в особой папке под грифом "Сов. секретно". В том числе и предложение Лаврентьева, отправленное с Сахалина 29 июля 1950 года, и августовский отзыв Сахарова на эту работу, и поручения Л.П. Берии... Эти рукописи никто не уничтожал. Научный приоритет восстановлен, имя Лаврентьева заняло свое настоящее место в истории физики.
Ученый совет ХФТИ после публикации в журнале "Успехи физических наук" единогласно принял решение ходатайствовать перед ВАК Украины о присуждении Лаврентьеву докторской степени по совокупности опубликованных научных работ - их у него свыше ста. Украинский ВАК отказал.
«Его нет, я его больше не боюсь.
И я больше заниматься этим делом не буду»
(Ландау и атомная бомба)
Академик И. М. Халатников
СПЕЦПРОБЛЕМА В ИНСТИТУТЕ ФИЗПРОБЛЕМ
В аспирантуре у Ландау я должен был начать учиться летом 1941-го. Но уже конец войны я встретил начальником штаба зенитного полка. Неизвестно, сумел бы я вернуться в физику, не прогреми американские атомные взрывы. Советским руководителям было ясно, кому адресован гром, и поэтому Капице удалось объяснить, что физики стали важнее артиллеристов.
Меня отпустили, в сентябре 1945-го я приехал в Институт физических проблем и занялся физикой низких температур. До следующего лета никаких разговоров об атомном проекте до меня не доходило.
В августе 1945 года, как теперь стало известно, был создан Спецкомитет под председательством Берии для создания атомной бомбы в СССР. В комитет вошли, в частности, Капица и Курчатов. Однако вскоре Капица испортил отношения с председателем. Это непростая история. Капица в 1945 году пожаловался Сталину на то, что Берия руководит работой комитета «как дирижёр, который не знает партитуры». И попросил освободить его от членства в этом комитете. По существу, он был прав — Берия не разбирался в физике. Но сейчас ясно, что и Капица раздражал Берию, говоря: «Зачем нам идти по пути американского проекта, повторять то, что делали они?! Нам нужно найти собственный путь, более короткий». Это вполне естественно для Капицы: он всегда работал оригинально, и повторять работу, сделанную другими, ему было совершенно неинтересно.
Но Капица не всё знал. У Лаврентия Павловича в кармане лежал чертёж бомбы — точный чертёж, где были указаны все размеры и материалы. С этими данными, полученными ещё до испытания американской бомбы, по-настоящему ознакомили только Курчатова. Источник информации был столь законспирирован, что любая утечка считалась недопустимой.
Так что Берия знал о бомбе в 1945 году больше Капицы. Партитура у него на самом деле была, но он не мог её прочесть. И не мог сказать Капице: «У меня в кармане чертёж. И не уводите нас в сторону!» Конечно же Капица был прав, но и Берия был прав.
Сотрудничество Капицы с Берией стало невозможным. К этому огню добавлялся ещё и кислород. Капица изобрёл необыкновенно эффективный метод получения жидкого кислорода, но с воплощением научных идей у нас всегда было сложно. Этим воспользовались недруги, обвинившие его во вредительстве. Над Капицей нависли серьёзные угрозы. И письмо Сталину он писал с расчётом, что его отпустят из Кислородного комитета, из Спецкомитета по атомным делам, а институт ему оставят. Написав жалобу на Берию, он, конечно, сыграл азартно, но в каком-то смысле спас себе жизнь — Сталин не дал его уничтожить, скомандовав Берии: «Делай с ним, что хочешь, но жизнь сохрани». Осенью 1946 года Капицу сместили со всех постов, забрали институт и отправили в подмосковную ссылку — как бы под домашний арест.
Л. Д. Ландау и П. Л. Капица на Николиной Горе, 1948 год.
Л. Д. Ландау был одним из немногих, кто не боялся посещать Петра Леонидовича на Николиной Горе в его опальные годы.
Начало атомной эры в Институте физпроблем я запомнил очень хорошо. Как-то в июле или августе я увидел, что Капица сидит на скамеечке в саду института с каким-то генералом. Сидели они очень долго. У Капицы было озабоченное лицо. Мне запомнилось на всю жизнь: Капица, сидящий с генералом в садике.
После смещения Капицы в институте воцарился генерал-лейтенант Бабкин. Официально он назывался уполномоченным Совета министров, фактически был наместником Берии (до того служил министром госбезопасности в какой-то среднеазиатской республике). Директором института назначили А. П. Александрова. Он переехал из Ленинграда и вселился в коттедж Капицы. Других деликатных ситуаций в связи с переменой руководства, пожалуй, не возникало. Анатолий Петрович был очень доброжелательный человек и сохранил атмосферу, созданную в институте Капицей.
Бабкин не отсиживался в своём кабинете, посещал все собрания, даже встал на партийный учёт в институте. И перестройка института шла под его контролем. А подбор кадров, как известно, — одна из важнейших задач «компетентных» органов.
СМЕРТЬ МАРШАЛА ЧОЙБАЛСАНА
В то время был у нас молодой аспирант (ныне академик) — Алёша Абрикосов. Ландау хотел оставить в институте этого талантливого молодого человека и пошел к А. П. Александрову, чтобы договориться. Алёше предстояло через полгода или год защищать диссертацию. Но вскоре А.П. сообщил Ландау: «Абрикосова оставить нельзя, возражает Бабкин».
Дело в том, что у матери Абрикосова было отчество Давидовна. Отец Абрикосова — академик, известный патологоанатом. Мать — тоже патологоанатом, но не столь высокого ранга. Бабкин объяснил Александрову, что раз отчество матери — Давидовна, то из этого следует, что Абрикосов, по-видимому, племянник Льва Давидовича Ландау и поэтому оставлять его в институте никак нельзя. Абрикосов стал устраиваться в Институт физики Земли и даже успел сделать хорошую работу по внутреннему строению планеты Юпитер — классическое исследование по металлическому водороду.
Но тут вдруг в газете «Правда», на первой странице, появляется огромный некролог с портретом маршала Чойбалсана, вождя монгольского народа. Некролог, естественно, подписан вождями нашего народа. И, как было принято, дополнялся медицинским заключением.
Если вы доберётесь до подшивки «Правды» за 1952 год, то узнаете, что 14 января в СССР прибыл маршал Чойбалсан в сопровождении своего заместителя Шарапа, супруги Гунтегмы и так далее. Маршал был очень болен и спустя две недели после приезда скончался. Под медицинским заключением о смерти стояли, среди многих других, подписи обоих патологоанатомов Абрикосовых. Мать Абрикосова допустили к исследованию трупа Чойбалсана! Это произвело такое впечатление на Бабкина, что назавтра он дал разрешение взять сына Абрикосова в институт. Таким образом, газетная публикация повлияла на развитие советской теоретической физики.
Текст свернут. нажмите + чтобы посмотреть
ВОЗВРАЩЕНИЕ КАПИЦЫ
После ухода со сцены Берии возникла совершенно очевидная проблема — Капице следует вернуть институт. Вопрос обсуждали в институте, обсуждали и наверху, в Политбюро. Но имела место сильная оппозиция людей, причастных к атомным делам, — Малышева, Первухина. Может быть, они не хотели, чтобы Капица имел отношение к этой деятельности. Он был, по их представлениям, полудиссидент. В ЦК решили не отдавать институт Капице.
И тут я проявил инициативу, побежал к Ландау и сказал: «Дау, дело плохо. Нужно писать коллективное письмо физиков». Мы написали письмо на имя Хрущёва, в котором обосновывали необходимость возвращения института Капице. Может быть, это было первое письмо в истории нашей страны, в котором интеллигенция коллективно обращалась к правительству.
Письмо, подписанное двенадцатью известными физиками — академиками и членкорами, — произвело впечатление. Но вернуть институт Капице удалось дорогой (для меня лично) ценой. Мою группу, занимающуюся бомбой, вместе с вычислительным бюро передали в Институт прикладной математики. Это было для меня личной трагедией, я привык к атмосфере уникального заведения. К тому же физику в математическом институте найти место было нелегко... Наконец, в работе, связанной с ядерным оружием, интересных проблем для физиков уже не осталось.
Я пожаловался на свою судьбу Курчатову, написал письмо А.П. Завенягину, министру Средмаша. Написал, что как физик я сделал всё, что мог, и не вижу, чем ещё могу быть полезен атомной программе. Мне разрешили вернуться. С высокой должности заведующего лабораторией я вернулся в ИФП на должность старшего научного сотрудника. Но был счастлив, что могу работать рядом с Ландау и Капицей.
Ландау работает - именно в такой позе сделано подавляющее число работ Ландау._______________________________________________________________________________
Ландау с ближайшими своими учениками. По правую руку от него сидит автор - Халатников. Между прочим, войну он закончил в звании полковника...
А перед самой войной закончил Днепропетровский Государственный университет имени 300-летия воссоединения Украины с Россией (учился в одной группе с моим будущим школьным учителем математики). За границу не уехал - до конца оставался директором Института теоретичесмкой физики имени Ландау - до сих пор этот институт в десятке сильнейших институтов мира (по американской табели о рангах). Рядом с Халатом сидит Леша Абрикосов - ныне нобелевский лауреат. Между ними стоит Пит - Лев Петрович Питаевский - академик, закончивший знаменитый курс терфизики Ландау - учебника всех теоретиков мира. Справа от Питаевского стоит Семен Соломонович Герштейн (случайно не расстрелянный Сталиным) - много лет спустя великий Ричард Фейнман признает приоритет работ Герштейна над его работами, за которую он получил нобелевскую премию...
Меня спасла водородная бомба
Интервью газеты "Век" с В.Л. Гинзбургом
Один наш известный физик рассказывал, как единственный раз в жизни побывал в коммунизме. Это была поездка в США вместе с Виталием Лазаревичем Гинзбургом. Знаменитого академика встречали, как живого классика, легенду. Казалось, он только подумает, а американцы уже исполняют. Гинзбург считается основоположником многих направлений современной физики, его имя — одно из самых цитируемых в разных областях науки. Он обладает, кажется, всеми мыслимыми регалиями: лауреат самых престижных премий, член наиболее авторитетных иностранных академий. Научный семинар Гинзбурга уже почти полвека остается уникальным в своем роде.
О создании первой отечественной атомной бомбы
1. Состояние исследований в СССР по проблеме использования атомной энергии в предвоенный период
О создании первой отечественной атомной бомбы
1. Состояние исследований в СССР по проблеме использования атомной энергии в предвоенный период
О создании первой отечественной атомной бомбы
2. Начало Великой Отечественной войны. Отношение советских учёных к возможности создания атомной бомбы
О создании первой отечественной атомной бомбы
3. Решение правительства СССР о возобновлении работ по проблеме использования атомной энергии
О создании первой отечественной атомной бомбы
4. Назначение И.В. Курчатова научным руководителем работ по урану. Организация Лаборатории № 2 Академии наук СССР
О создании первой отечественной атомной бомбы
5. Урановая бомба и бомба из «неземного» материала
О создании первой отечественной атомной бомбы
6. Начало работ по атомной бомбе в Лаборатории № 2 Академии наук СССР
О создании первой отечественной атомной бомбы
7. «Возложить на т. Берия Л.П. наблюдение за развитием работ по урану»
О создании первой отечественной атомной бомбы
8. Ю.Б. Харитон — научный руководитель работ по атомной бомбе
К созданию первой отечественной атомной бомбы
9. Метод имплозии. «Этот метод следует предпочесть «методу выстрела»
К созданию первой отечественной атомной бомбы
10. Образование Специального комитета и Первого главного управления
К созданию первой отечественной атомной бомбы
11. И.В. Курчатов продолжает борьбу за привлечение к расчётам атомных бомб Л.Д. Ландау
К созданию первой отечественной атомной бомбы
12. Создание Конструкторского бюро № 11 при Лаборатории № 2 Академии наук СССР.
Первые задачи КБ–11: разработка атомной бомбы РДС–1 имплозивного типа с плутонием и атомной бомбы РДС–2 пушечного типа с ураном-235
К созданию первой отечественной атомной бомбы
13. Ядерный реактор Ф-1 — первый в СССР, первый в Европе и Азии. Приём И.В. Сталиным участников работ над советским атомным проектом
К созданию первой отечественной атомной бомбы
14. Первый промышленный ядерный реактор СССР
К созданию первой отечественной атомной бомбы
15. Работы по созданию атомных бомб РДС–1 и РДС–2. Начало работ над усовершенствованными атомными бомбами
К созданию первой отечественной атомной бомбы
16. Завершение разработки и испытание первой отечественной атомной бомбы РДС–1
К созданию первой отечественной атомной бомбы
17. Заключение
К созданию первой отечественной атомной бомбы
Литература
Вице-адмирал Е. А. Шитиков
При появлении атомного оружия наиболее многочисленным классом кораблей в отечественном флоте были подводные лодки. Ещё перед войной Военно-Морской Флот СССР занимал первое место в мире по числу подводных лодок. Великая Отечественная война подтвердила их эффективность в борьбе на коммуникациях противника. В условиях ядерной войны подлодки, находящиеся под толщей воды, имели бы явное преимущество перед надводными кораблями. Если по последним одно время возникли сомнения в целесообразности их строительства, то в отношении подлодок таких колебаний среди специалистов никогда не было. Поэтому, естественно, командование ВМФ хотело в первую очередь иметь атомное оружие на подводных лодках. Боевые зарядные отделения (БЗО) торпед были несопоставимо меньше авиационных атомных бомб. Например, первая американская бомба имплозивного типа („Толстяк“) имела диаметр полтора метра, в то время как у торпед он в три раза меньше. В этом заключалась трудность перехода от авиационного атомного оружия к морскому и преодолеть её хотели разными путями.
Разработчики зарядов предлагали увеличить размеры торпеды, а специалисты флота — уменьшить размеры заряда и иметь его хотя бы малой мощности. В связи с этим и появились два проекта торпедного оружия с ядерными боеприпасами.
Инициатором первого проекта выступил В.И. Алфёров, деятельность которого в разное время была связана с Военно-Морским Флотом, Наркоматом судостроительной промышленности и Министерством среднего машиностроения. Во флоте он прослужил от командира торпедного катера до заместителя начальника Научно-исследовательского минно-торпедного института в Ленинграде. В системе Наркомата судостроительной промышленности Алфёров работал директором крупного торпедного завода № 182 (позднее „Дагдизель“) в Махачкале и заместителем начальника Научно-технического комитета в Наркомсудпроме. Перейдя во вновь организованное 1-е Главное управление Совета Министров СССР, капитан 1 ранга В.И. Алфёров был назначен в КБ–11 и принимал самое активное участие в создании первой атомной бомбы, будучи заместителем главного конструктора, разрабатывавшим схему и приборы системы подрыва ядерного заряда. Работу в Министерстве среднего машиностроения он закончил в звании контр-адмирала и должности заместителя министра, отвечавшего за разработку ядерного оружия. Но это произошло позже, в 1968 году.
Авторитет В.И. Алфёрова в промышленности позволил ему сразу же после испытания первой водородной бомбы быстро организовать разработку сверхбольшой торпеды Т–15 под водородный заряд.
В Военно-Морском Флоте отношение к Алфёрову было крайне негативным после его письма Л.П. Берии и Н.А. Булганину о якобы незаконной передаче союзникам во время войны документации на авиационную торпеду 45–36АВ–А (авиационная высотного торпедометания — Алфёрова). Именно это письмо послужило поводом для известного несправедливого суда над адмиралами Н.Г. Кузнецовым, Л.М. Галлером, В.А. Алафузовым и Г.А. Степановым.
По режимным соображениям, а также с учётом сложившихся личностных отношений торпеда Т–15 сначала разрабатывалась без участия Военно-Морского Флота. О ней 6 отдел узнал через проект первой атомной подводной лодки, главным конструктором которой являлся В.Н. Перегудов.
Интересна краткая характеристика на Перегудова: „Хотя хорошо выполняет теоретические исследования, но большее влечение имеет к практическим вопросам… и годен к единоначалию“.
Предполагаемое вооружение атомной лодки, как уже упоминалось, стало известно флоту только в декабре 1953 года после утверждения тактико-технических данных эскизного проекта 627. Оно сильно удивило моряков. Размещение одного громадного торпедного аппарата в первом отсеке фактически вытесняло традиционное торпедное вооружение. Торпедный аппарат для сверхторпеды размещался в диаметральной плоскости и повлиял на конфигурацию носа лодки. Вместо заострённой штевневой формы впервые была принята носовая оконечность сферической формы. Длина торпедного аппарата составляла более 22% общей длины лодки.
В конце 1953 года 6-й отдел ВМФ выдал промышленности (через 6-е Управление МО) тактико-техническое задание (ТТЗ) на атомное боевое зарядное отделение (БЗО) корабельной торпеды калибра 533 мм с повышенной дальностью хода.
После этого в разработке оказались две торпеды: „большая“ — калибра 1550 мм и „малая“ — калибра 533 мм, соответственно с термоядерным и атомным зарядами. Первая — по инициативе Минсредмаша, вторая — флота.
Военно-Морской Флот стал возражать против большой торпеды, тем не менее, именно она вошла не только в эскизный, но и в технический проект 627 (1954 г.). В техпроекте вооружение атомной подводной лодки опять состояло из одной большой торпеды, предназначенной главным образом для стрельбы по портам и базам, и двух торпед с обычными БЗО для самообороны (все торпеды электрические). А чем же стрелять по кораблям в ордере? Кроме того, весьма сомнительной была возможность подойти на дистанцию выстрела к военно-морской базе противника. Уже к концу войны противолодочная оборона стала брать верх над подводными лодками (за Вторую мировую войну немцы потеряли 781 подлодку).
Для ядерного боеприпаса больше подходили не малоэнергетичные электроторпеды, которые разрабатывались в то время с аппаратурой самонаведения, а прямоидущие дальноходные торпеды. ТТЗ было выдано на атомное БЗО именно к такому типу торпед.
Разработчиком всех типов торпед являлся НИИ–400 Минсудпрома, который длительное время возглавлял А.М. Борушко. Главным конструктором новой парогазовой торпеды калибром 533 мм с атомным боевым зарядным отделением был Г.И. Портнов. За основу он принял конструкцию торпеды в варианте дальноходного режима. На период разработки она получила шифр Т–5.
Официальные возражения против большой торпеды Т–15 Военно-Морской Флот изложил в заключении по техническому проекту 627. Взамен одного колоссального торпедного аппарата предлагалось установить аппараты традиционного калибра. В откорректированном в 1955 году техническом проекте вместо трёх торпед (из них одна Т–15) боекомплект торпед составил 20 единиц при восьми 533-мм торпедных аппаратах, что вполне удовлетворило моряков. Только после этого были прекращены работы над торпедой Т–15.
Как видно из таблицы, все элементы этих двух торпед Т–15 и Т–5 резко отличались друг от друга.
Ядерные заряды для торпед первоначально разрабатывало КБ–11 под руководством Ю.Б. Харитона.
Заряд для торпеды конструировали по имплозивной схеме, то есть делящиеся материалы переводились в надкритическое состояние путём симметричного обжатия. Сферический заряд химического взрывчатого вещества на первых ядерных боеприпасах инициировался одновременно в нескольких точках по наружной поверхности.
Для торпеды Т–5 предназначался малогабаритный заряд РДС. Его газодинамическая особенность состояла в том, что впервые применялась схема с уменьшенным числом точек инициирования. Теоретическую часть и конструкцию заряда разрабатывали Е.И. Забабахин, М.Н. Нечаев, В.Ф. Гречишников, В.К. Боболев, А.Д. Захаренков, Н.А. Казаченко, В.К. Чернышёв, Л.М. Тимонин.
Первое испытание заряда РДС состоялось 19 октября 1954 года на Семипалатинском полигоне под руководством министра среднего машиностроения В.А. Малышева. Комиссию возглавлял И.В. Курчатов, в неё входили А.С. Александров, Ю.Б. Харитон, Е.А. Негин, Д.А. Фишман, Г.А. Цырков, В.И. Жучихин, Г.П. Ломинский. От Минсудпрома присутствовал министр И.И. Носенко, от Военно-Морского Флота — контр-адмирал П.Ф. Фомин.
Заряд размещался в корпусе БЗО торпеды. Сборкой этой конструкции руководил Н.Л. Духов. Управление подрывом производилось с помощью того же пульта, который использовался при взрыве первой атомной бомбы. Подрыв заряда осуществляла группа В.И. Жучихина. К сожалению ядерный заряд не сработал: взрыв химического ВВ не вызвал реакции деления плутония. Вокруг башни образовалась зона радиоактивного заражения. Удаление радиационно-активных материалов производил личный состав полигона. Жаль, что тогда полученный опыт по дезактивации местности не довели до специалистов в этой области.
Это первый отказ в истории испытаний отечественного ядерного оружия. Случись такое при Берии — кому-то пришлось, по всей видимости, сесть за решётку. Но даже и после него органы были „бдительны“. Е.А. Негин рассказывал:
„После поездки к месту несостоявшегося атомного взрыва Курчатова, Малышева, Зернова, Харитона и других участников мы собрались в каземате и стали спокойно разбираться в причинах отказа. Вдруг появляется некий полковник госбезопасности. В фуражке, начищенный, с иголочки. Козырнул и обращается к В.А. Малышеву, нашему министру:
— Товарищ министр! Если я правильно понимаю, произошёл отказ?
— Правильно понимаете.
— Разрешите начать следствие…
Нам всем как-то нехорошо стало“.
Из воспоминаний участника испытаний С.Л. Давыдова:
„Курчатов с сопровождавшими его лицами наблюдал взрыв… Но… вспышка не возникла, над башней поднялось лишь небольшое облако дыма. Подорвался только заряд химического ВВ, а ядерная реакция не пошла. Все стояли сконфуженные, в том числе и Игорь Васильевич. Наконец Курчатов прервал молчание, и я услышал, как он сказал, что отрицательный результат вполне допустим при экспериментальной отработке заряда“.
В.И. Жучихин вспоминает: „Это был первый отказ в наших испытаниях. Когда сообщили об этом Кириллу Ивановичу Щёлкину (он уже вернулся с учений) — его хватил инфаркт“.
Академики Снежинска
В каких бы общественных местах ни появлялись академики Е.Н. Аврорин и Б.В. Литвинов, они сразу же оказываются в центре внимания фотокорреспондентов. Это естественно, потому что оба ученых представляют Уральский Федеральный ядерный центр. Евгений Николаевич АВРОРИН является его научным руководителем, а Борис Васильевич ЛИТВИНОВ много лет был Главным конструктором ядерного и термоядерного оружия. Даже названия этих должностей до недавнего времени произносить публично было нельзя, а потому “ореол таинственности” всегда окружал ученых, что и привлекает к ним сейчас представителей прессы.
У Аврорина и Литвинова много общего. Они оба Герои Социалистического Труда, лауреаты Ленинской и Государственных премий, награждены многими орденами и медалями. Все это не только за создание оружия, но и за “изделия”, которые использовались в сугубо мирных целях: гашении нефтяных и газовых фонтанов, создании подземных хранилищ, сейсморазведке и в других областях.
По мнению ученых, лучшие портреты сделаны их земляком – Сергеем НОВИКОВЫМ. Фотомастеру удалось передать главное в характерах академиков из Снежинска – их самобытность.
В эти дни есть два повода, чтобы вновь встретиться с выдающимися учеными России. Во-первых, академик Б.В. Литвинов издал книгу “Атомная энергия не только для военных целей”. Для каждого человека, интересующегося атомной наукой и техникой, это событие уникальное: Главный конструктор ядерных и термоядерных зарядов рассказывает о том, как происходило становление Уральского центра, как создавались боевые блоки и “изделия” для промышленных взрывов.
СО “СРЕДНЕЙ МАШЕЙ” НЕ СПОРЯТ...
В судьбах Евгения Аврорина и Бориса Литвинова я пытался найти “ключик”, открывший им обоим дорогу к атомным вершинам.
Я не случайно ставлю Аврорина и Литвинова вместе на “линию старта”, потому что они начинали в одно и то же время и в одном месте. Итак, в Арзамасе-16 появляются молодые специалисты...
Вспоминает Евгений Аврорин:
– Я удивляюсь нашим тогдашним руководителям! Сразу по приезде в Арзамас-16 мне был выделен довольно серьезный участок работы над термоядерным оружием, и какое-то время я действовал даже самостоятельно, а потом уже вместе с Юрием Николаевичем Баевым. Фактически вдвоем мы вели довольно крупный раздел, теперь-то я понимаю, что он ключевой – на нем держалась концепция оружия... Хотя в то время так не понималось, тем не менее действительно молодой специалист, который и полгода не проработал, принимает участие в испытаниях. Я уже докладывал государственной комиссии, а там были такие корифеи, как Келдыш, Гинзбург, я уж не говорю о наших... Мне кажется, в то время я был самым молодым теоретиком... Впрочем, точно не знаю... Итак, нам, молодым, поручали очень сложные задания. Пожалуй, сейчас я не доверил бы молодому специалисту такое...
– А как судьба забросила в Арзамас-16?
– Мы все-таки дисциплинированные люди. Меня просто послали на “Объект”. Не очень активно, но я попытался протестовать – точнее, пришел к своему научному руководителю, он был сотрудником Тамма, сказал ему, что не хотелось бы уезжать, тем более что мне предлагали аспирантуру... Но он сразу мне ответил, мол, со “Средней Машей” (так называли легендарный Средмаш) не спорят. Так я оказался в Арзамасе-16. Кстати, через несколько месяцев встретился с Игорем Евгеньевичем Таммом, он уже уехал в Москву и был у нас в командировке. И он меня спросил: “Довольны ли вы, что сюда попали?” Я ответил: “В общем, доволен”. “Ну и отлично, что “в общем”, – улыбнулся Тамм. А мне было действительно очень интересно. Прекрасная атмосфера, очень интересные люди – первым все-таки следует назвать Зельдовича. Сахаров был более замкнут, меньше общался с молодежью, хотя принимал участие в семинарах, обсуждениях. Я работал в “секторе Сахарова”, но больше общался с Зельдовичем, он мне нравился... Работа хорошо пошла, а это очень важно для молодого человека...
А теперь слово Борису Литвинову:
– В 1952 году в числе пяти человек был направлен на прохождение дипломной практики и выполнение дипломной работы на почтовый ящик ‹ 875. Это был сейчас всемирно известный Арзамас-16. Я выполнил здесь дипломную работу, и государственная комиссия, которую возглавлял академик Харитон, присудила всем нам звания инженеров-физиков по специальности: проектирование и эксплуатация физических приборов и установок. Все пятеро вошли в этот необычный мир “плотненько” – у каждого судьба сложилась нормально. В 54-м году, через год после диплома, начальник газодинамического отдела Боболев высказал одну идею. Она казалась невероятной, но тем не менее он предложил мне над ней поработать. Кстати, тогда я уже руководил группой. В ней были два лаборанта, одному шестнадцать лет, другому – семнадцать, и только что окончивший техникум Женя Горбунов. Вот такая команда была под моим началом. В моем распоряжении уже был каземат для взрывных работ. В каземате находилось сложнейшее оборудование... То есть, я говорю об атмосфере, царившей в Арзамасе-16 в те годы, о доверии к молодым... Мы начали проводить серии взрывных опытов, работали вполне самостоятельно. Группа довольно быстро разрослась до пятнадцати – двадцати, появились у нас даже женщины... В общем, мне поручили посмотреть, насколько предложенная Боболевым идея абсурдна, но оказалось, что это не так. В результате появилось новое направление. Чтобы довести его до ума, нужно было привлечь теоретиков, конструкторов, что я и сделал. Фактически работал неформальный коллектив, который создавал “изделие” для полигонных испытаний. Долгое время был простым руководителем группы, потом заместителем начальника отделения по научно-исследовательским работам. Наверное, именно это и послужило основанием для назначения на должность Главного конструктора...
Я читал, что проект имел техническое продолжение. Только носителями "сверхторпед" предусматривались уже не подводные лодки, а крейсера полупогруженной схемы с подводными торпедными аппаратами. Именно читая описание этого неосуществленного проекта я встречал шифр Т-15, так что идея не была заброшена совсем.Цитата:
Сообщение от Tkachenko
А вообще очень интересно.
Ю.Б. Харитон о А.Д. Сахарове
Ради ядерного паритета
Интервью академика Ю.Б. Харитона журналисту Олегу Морозу 19 декабря 1989 года. Печатается по тексту „Досье Литературной газеты“, январь 1990 г. Кроме высказываний Ю.Б. Харитона, в тексте содержится ещё информация, добавленная О.П. Морозом. Она выделена курсивом. Кроме того, в конце имеется приложение, также добавленное О.П. Морозом. По желанию Ю.Б. Харитона и с согласия О.П. Моpоза, весь текст воспроизводится без изменений.
На вопросы корреспондента „Литеpатуpной газеты“ отвечает трижды Герой Социалистического Труда академик Ю.Б. Харитон. Этот человек — живая легенда. Один из представителей знаменитой физической школы Иоффе, ученик Резерфорда и Семёнова, в послевоенные годы он стал главным конструктором атомной бомбы, после работал над термоядерным оружием, продолжает активно трудиться и сегодня, несмотря на свои 85 лет.
— Юлий Борисович, мы с вами встретились по скорбному поводу, вчера мы проводили в последний путь вашего старого товарища, человека, с которым вы долгие годы работали, — Андрея Дмитриевича Сахарова…
— Вряд ли я смогу сказать об Андрее Дмитриевиче что-нибудь новое: уже столько слов прозвучало, особенно в эти дни.
— Да, действительно, после его кончины так много выплеснулось, что найти новые слова нелегко. Единственное, что тут можно возразить: то время, когда вы с ним близко соприкасались, почти не было отражено — просто некому о тех временах рассказывать.
— Понимаете, в чём трагедия: слишком подробно об обстоятельствах того времени, той работы, которую мы тогда вели, я не могу говорить, а рассказывать общо — неинтересно. Как и все, Андрей Дмитриевич был поглощён работой, отлично понимая, что надо во что бы то ни стало добиваться равенства в вооружениях, не допускать отставания. И эта работа поглощала его целиком.
В интервью, которое Андрей Дмитриевич дал 3 января 1987 г. корреспондентам „Литературной газеты“ Юрию Росту и мне (это интервью не было опубликовано), он так рассказывает о том давнем периоде своей жизни:
„В 1948 г. я вошёл в исследовательскую группу, которая занималась разработкой термоядерного оружия. В то время все мы были убеждены, что наша работа необходима для создания мирового равновесия… работали мы с увлечением и с ощущением, что это нужно. Грандиозность задачи, трудность её усиливали впечатление, что мы делаем героическую работу. Но я каждую минуту своей жизни понимаю, что если всё же произойдёт это величайшее несчастье — термоядерная война — и если я ещё буду иметь время о чём-то подумать, то моя оценка моей личной роли может трагически измениться“.
— Вы на семнадцать лет старше Андрея Дмитриевича. Сказывалась ли на ваших отношениях эта разница в возрасте? Чувствовали ли вы себя принадлежащими к разным поколениям?
— Ни в коей мере. У нас были простые товарищеские отношения. Многому я у него научился, кое-чему, надеюсь, — и он у меня. Как учёный он был, конечно, более высокого класса, чем я. Это был гениальный человек. Даже такой человек, как Зельдович, — тоже совершенно исключительный учёный — отзывался о Сахарове как о необычном феномене.
— Приходилось слышать, что всё-таки он не реализовал себя в полной мере — из-за бурной общественной деятельности: высказывал какую-то гениальную идею, но довести её до конца у него просто не было возможности…
— Я бы, пожалуй, отнёс это утверждение лишь к последней его великой идее — концепции Вселенной. Он действительно не успел её довести, что называется, до ума. Но вот вопрос: если бы её не выдвинул Сахаров, выдвинул ли бы её кто-нибудь другой? Известны ведь слова Эйнштейна: всё, что я сделал, за исключением общей теории относительности, могли бы сделать другие, разве что на два-три года позже; что касается общей теории относительности, другие могли бы к ней прийти лет через пятьдесят. Так и с идеей Сахарова.
— Были ли у него как у учёного какие-либо слабости?
— Если и были, то — проистекающие от силы. Он чувствовал свою силу и не мог себе даже представить, чтобы кто-то в чём-то разобрался лучше, чем он. Как-то один из наших коллег нашёл решение газодинамической задачи, которое не смог найти Андрей Дмитриевич. Для него это было настолько неожиданно и непривычно, что он исключительно энергично принялся искать изъяны в предложенном решении. И лишь спустя какое-то время, не найдя их, вынужден был признать, что решение правильное. И тут мне опять на ум приходит аналогия с Эйнштейном. Вы, конечно, знаете, что советский учёный Фридман нашёл нестационарное решение так называемых мировых уравнений Эйнштейна — показал, что Вселенная не обязательно должна быть стационарна, она может, допустим, расширяться. Эйнштейн вначале отверг это решение как ошибочное, однако в дальнейшем, после того как Фридман написал ему письмо с дополнительными разъяснениями, вынужден был с ним согласиться.
— Не тяготили его работа „на войну“, изоляция от мира, режим, подчинение военным?
— Не тяготили. Он понимал, что это надо. Более того, эта работа, как я уже сказал, поглощала его целиком. Такая деталь. Тот же Яков Борисович Зельдович подходил к делу несколько иначе. Он не позволял себе отставать от общего развития физики, находил время, чтобы следить за всем сколько-нибудь существенным. Что касается Андрея Дмитриевича, он не отвлекался ни на что, непосредственно не относящееся к работе. По крайней мере в пятидесятые годы.
— Какие у него были отношения с начальством? Не происходило никаких трений?
— Нет. В Институте абсолютно никаких. Напротив. Помню, одного из начальников сняли, в общем-то, несправедливо. И видя эту несправедливость, как бы в знак солидарности с ним, Андрей Дмитриевич с Яковом Борисовичем поехали его провожать на аэродром. Так что, в общем, отношения с начальством были нормальные.
Из интервью Сахарова „Литературной газете“ (январь 1987 г.):
„22 ноября 1955 года было испытание термоядерного заряда, которое явилось неким поворотным пунктом во всей разработке термоядерного оружия в СССР. Это был очень сильный взрыв, и при нём произошли несчастные случаи. На расстоянии в несколько десятков километров от точки взрыва в траншее погиб молодой солдат — траншею завалило. А за пределами полигона погибла двухлетняя девочка. В этом населённом пункте, в деревне было сделано бомбоубежище. Всё население было собрано в этом бомбоубежище, но когда произошёл взрыв, вспышка осветила через открытую дверь это помещение, все выбежали на улицу, а эта девочка осталась перекладывать кубики. И её завалило, она погибла. Были и другие несчастные случаи, уже не со смертельным исходом, но с тяжёлыми травмами., так что ощущение торжества по поводу большой технической победы было одновременно сопряжено с ужасом по поводу того, что погибли люди. Этот ужас, я думаю, испытывал не только я, но и многие другие. Тем не менее был небольшой банкет в коттедже, где жил руководитель испытаний маршал Неделин, главнокомандующий ракетными войсками СССР. И на этот банкет были приглашены руководители разработки этого термоядерного заряда. И вообще ведущие учёные, некоторые генералы, адмиралы, военные лётчики и т. д. В общем, такой банкет для избранных по поводу победы. Неделин предложил первый тост произнести мне. Я сказал, что я предлагаю выпить за то, чтобы наши изделия так же удачно взрывались над полигонами и никогда не взрывались над городами. Видимо, я сказал что-то не совсем подходящее, с точки зрения Неделина. Он усмехнулся и произнёс ответный тост в виде притчи. Притча была такая, не совсем приличная. Старуха лежит на печи, старик молится. Она его ждёт. Старик молится: „Господи, укрепи и направь!“ А старуха подаёт реплику с печи: „Молись только об укреплении — направить я как-нибудь и сама сумею“. Вот такая притча, которая меня задела не своей формой, а своим содержанием. Содержание было несколько зловещим. Я ничего не ответил, но был внутренне потрясён. В какой-то мере можно сказать, если вдаваться в литературу, что это был один из толчков, который сделал из меня диссидента“.
— Когда вы впервые заметили у Андрея Дмитриевича „крамольные“ настроения?
— Нельзя сказать, чтобы они казались мне крамольными. Так, в 1962 г. Андрей Дмитриевич предпринял очень большие усилия, чтобы не допустить испытательный взрыв, который с технической точки зрения был излишним — так по крайней мере ему казалось. Я был с ним совершенно согласен: с помощью этого взрыва ничего существенного получить было нельзя, вред же здоровью людей он бы неминуемо нанёс значительный. Взрыв намечался на большой высоте, и радиоактивность должна была распространиться буквально по всему миру. Сахаров просто не мог не вступить в борьбу за его отмену. Он дозвонился до Хрущёва, который в ту пору был где-то на Востоке, и уговаривал его отменить взрыв. Для него непереносимо было сознавать, что какое-то дополнительное число людей — тысячи или десятки тысяч — заболеют онкологическими заболеваниями. Он был очень чувствителен. С одним испытанием он ещё согласился, потому что без него обойтись было нельзя, а вот лишнее испытание — это для него было невероятно тяжело.
— Не отговаривали вы его?
— Отговаривать его было бессмысленно, хотя я понимал, что все его попытки предотвратить взрыв — как говорится, полная безнадёга.
Бороться с бессмысленными ядерными испытаниями Сахаров начал уже в конце пятидесятых годов. И не только с бессмысленными с технической точки зрения. Из его интервью „Литературной газете“ (январь 1987 г.):
„Я был глубоко озабочен проблемой биологических последствий ядерных испытаний. Каждое большое ядерное испытание — это нечто вроде Чернобыля. Не подземное, конечно. Тогда, в пятидесятые годы, подземные ядерные испытания не проводились… Весной 1958 г. Хрущёв объявил односторонний мораторий на проведение ядерных испытаний. А США заявили, что они не могут оборвать свою серию ядерных испытаний, они будут ещё некоторое время их проводить, а затем примкнут к нашему мораторию. Но Хрущёв к осени передумал и решил возобновить испытания. Я считал это совершенно неправильным. Меня беспокоило то, что продолжение ядерных испытаний в атмосфере приводит к большим человеческим жертвам, и если не будут прекращены испытания, то число этих жертв будет чрезвычайно большим. И кроме того, я считал совершенно неправильным политически, объявив мораторий, не дождавшись того, что он приведёт к прекращению испытаний во всём мире, вновь начинать испытания. С этим я пошёл к Курчатову. В то время он был очень болен, некоторое время перед этим у него был инсульт. Он не ходил в свой институт, но ежедневно принимал сотрудников у себя дома… Курчатов долго меня расспрашивал и решил, что я прав. И тогда он, пренебрегая запретами врачей, сел в самолёт и полетел к Хрущёву в Крым, где тот в то время отдыхал, потому что решить этот вопрос мог только Хрущёв. Хрущёв был очень разозлён, отказался последовать совету Курчатова, и испытания осенью 1958 г. были продолжены. Курчатов же после этого потерял милость Хрущёва…“
— Для меня эта вот его, так сказать, общественная деятельность в этот момент проявилась впервые. Второе проявление совпало с началом его работы над „Размышлениями о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе“. Мы с ним много беседовали на темы, которые нашли отражение в „Размышлениях“. Не со всеми его мыслями я был согласен, некоторые из них казались мне немножко наивными. Сегодня мы видим, как трудно найти правильную дорогу — при самых хороших побуждениях. Ему же казалось, что он её видит. Ключевой его идеей была идея конвергенции. Я считал, что это слишком просто и может быть воспринято как скатывание к чему-то, похожему на капитализм.
Из интервью Сахарова „Литературной газете“ (январь 1987 г.):
„Моя общественно-публицистическая деятельность началась почти двадцать лет назад с попытки по предложению Э. Генри напечатать в „Литературной газете“ статью в форме интервью. Статья долго рассматривалась Сусловым, но не была разрешена к опубликованию. Из неё выросли „Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе“… Основные мысли, высказанные в „Размышлениях“ и в Нобелевской лекции „Мир, прогресс, права человека“, представляются мне правильными и сейчас. Это утверждения о неразрывной связи международной безопасности с открытостью общества, соблюдения прав человека (идеология защиты мира и прав человека) и об исторической необходимости конвергенции социалистической и капиталистической систем как условии выживания человечества“.
— Как вы считаете, отдавал ли Андрей Дмитриевич себе отчёт, что рано или поздно эта вот его деятельность поставит его перед необходимостью покинуть ваш дружный и сплочённый коллектив? Не беспокоило ли это его?
— Думаю, он понимал это очень хорошо и это его не беспокоило. Он видел, что основное дело сделано, военный паритет достигнут. В ту пору ещё не было видно, что в этой области возможно большое продвижение вперёд. Паритет есть, — ну, и слава богу, и больше этим можно не заниматься.
Из интервью Сахарова „Литературной газете“ (январь 1987 г.):
„В шестьдесят восьмом „Размышления“ были опубликованы за границей, после чего я был сразу же отстранён от секретной работы и вернулся в ФИАН, к своим научным истокам… Хотя с формальной точки зрения это и было значительным понижением по службе, но благодаря этому передо мной вновь открывалась возможность заняться наиболее интересными для меня научными проблемами, прежде всего в области физики элементарных частиц“.
— Вы говорите: Сахарову в ту пору чего-то не было видно, каких-то возможностей в развитии той оборонной тематики, которой он занимался. Какие же столбовые направления он тут не разглядел? После того как он оставил работу, открылись какие-то принципиально новые вещи?
— Пока что ничего такого нет, но нельзя исключать, что в дальнейшем что-то будет обнаружено. Тут я не могу вдаваться в подробности.
— Как вы считаете, если бы Андрей Дмитриевич продолжал заниматься оборонной тематикой, принесло бы это пользу?
— Я думаю, что если бы он продолжал этим заниматься, он дошёл бы кое до чего…
— Вы говорите о Сахарове почти теми же словами, какие гениальный Ньютон сказал о своём гениальном ученике Котсе, рано умершем: если бы жив был мистер Котс, мы бы от него узнали кое-что…
— …То, что и он, и Зельдович отошли от этой тематики… Понимаете, как бы это сказать… И Сахаров, и Зельдович считали, что всё уже сделано, дальше, как говорится, дело техники. У меня же есть один принцип, который я проповедую: знать надо в десять раз больше, чем используешь. Иными словами, надо входить во все детали, хотя они кажутся лишними, чтобы было абсолютно полное исследование всех процессов, связанных с основной идеей. Потому что в ходе этого углубления, уточнения могут выскочить ещё какие-то дополнительные вещи. Поэтому у меня есть просто глубокая уверенность, что если бы Сахаров и Зельдович продолжали свою деятельность в области оборонной тематики, они выкопали бы что-то существенное.
— Кто, по-вашему, внёс наибольший вклад в создание советской термоядерной бомбы?
— Я думаю, что решающий шаг сделал, конечно, Андрей Дмитриевич. Но здесь достаточно велика также роль многих других. В общем-то, это была коллективная работа. В одном из отчётов самого начального периода Андрей Дмитриевич оговаривается, что развивает некоторые идеи, высказанные Зельдовичем. Так что трудно сказать, пришли бы ему в голову решающие мысли, если бы не было более ранних работ Якова Борисовича.
Из интервью Сахарова „Литературной газете“ (январь 1987 г.):
„Иногда меня называют „отцом водородной бомбы“, особенно в западной печати. Это не совсем правомерно, в действительности работа была коллективной, и многие люди внесли свой вклад…“
— Вы никогда не вели записей, дневников, относящихся к тем временам, когда вы работали вместе с Сахаровым?
— Нет, я абсолютно не способен к такого рода деятельности.
— Наверное, вам и не рекомендовалось это делать?
— Нет, просто это не в моём характере. Я очень жалею об этом, но ничего не могу поделать. Это мне не свойственно.
— Можете ли вы себе представить, что вы могли заняться в ту пору такой же „общественной“ деятельностью, как Сахаров? Или вы не разделяли убеждения Андрея Дмитриевича, что это необходимо, что это правильно?
— Я не видел способа исправить положение в стране, ничего не мог предложить. Ясно было, например, что во многом мы отстаём от Запада. Ему же казалось, что он может что-то предложить. Теперь для нас очевидно, насколько это тяжело — отыскать способы не устранения, а хотя бы сокращения нашего отставания.
— Надо ли вас понимать так, что вы довольно скептически оцениваете общественную деятельность Сахарова?
— Нет, отчего же, к той части этой его деятельности, когда он боролся с явной несправедливостью, я отношусь с большим уважением…
— Вы имеете в виду его правозащитную деятельность?..
— Да. А некоторый мой скепсис относится к его идеям, касающимся экономических вопросов.
— Юлий Борисович, в августе 1973 г. вы подписали письмо сорока академиков, которое послужило сигналом для начала самой мощной кампании травли Сахарова. Мне рассказывали, что из всех сорока лишь две подписи удивили Андрея Дмитриевича — Ильи Михайловича Франка и ваша. Что побудило вас поставить свою подпись?
— Дело в том, что с некоторыми положениями, которые развивал Андрей Дмитриевич, в частности, касающимися характеристик социализма и капитализма, я был не согласен. Сейчас я сожалею о своей подписи: никакие наши разногласия, разумеется, не должны были меня побудить участвовать в этой акции. И, конечно, я не ожидал, что за этим письмом последует такая кампания травли.
— Не пытались ли вы как-то помочь Андрею Дмитриевичу, когда он был сослан в Горький?
— У меня были разговоры с Андроповым по этому поводу — в ту пору он был председателем КГБ. Я пытался убедить его облегчить положение Сахарова. К сожалению, он мне отказал, не вдаваясь при этом в подробное обоснование отказа.
— Вы не поднимали вопрос о возвращении Сахарова в Москву?
— Нет. Я понимал, что это безнадёжно.
— У вас были какие-либо контакты с Сахаровым в этот период?
— Нет. Переписываться с ним я не мог — меня бы привлекли за это к ответственности. Так что он так и не узнал, что я ходил к Андропову.
— На панихиде в ФИАНе вы сказали, что вы в последний раз беседовали с ним примерно за две недели до его кончины и между вами вышел спор. О чём он был?
— Спор был на тему, которая широко сейчас обсуждается. Он доказывал мне, что если мы сейчас объявим мораторий на ядерные испытания и продержимся достаточно долго, то в конце концов американцы вынуждены будут к нему присоединиться. Я убеждал его, что это ничего, кроме вреда, не принесёт. У них ведь позиция совершенно чёткая: пока ядерное оружие существует, испытания должны идти. Они явно лукавят при этом: дескать, ядерное оружие слишком сложная вещь, можно не уследить за мелкими изменениями технологии и в результате может случиться отказ, или произойдёт какая-то порча в процессе хранения; в общем-то, всё это правильно, но они ведь проводят испытания не только из-за этого — они со всей своей энергией ищут новые пути развития ядерного оружия. А если такой научный авторитет, как Андрей Дмитриевич, считает, что обходиться без испытаний можно, то такая позиция способна принести вред.
— Когда мы беседовали три года назад и разговор зашёл о моратории на ядерные испытания, Андрей Дмитриевич довольно равнодушно высказывался об идее моратория — сказал, что никакой особой роли этот мораторий не играет…
— Вот видите, значит, произошла эволюция взглядов.
— Да, три года назад он считал подземные взрывы экологически чистыми, а сейчас сделалось ясно, что это не так…
Из интервью Сахарова „Литературной газете“ (январь 1987 г.):
„Проблема запрещения подземных ядерных испытаний кажется мне второстепенной, вторичной по сравнению с другими проблемами ядерного разоружения. Новые системы ядерного оружия можно создавать, а старые проверять и без ядерных взрывов. В условиях, когда нет соглашения о запрещении ядерного оружия, подземные ядерные испытания, не наносящие экологического ущерба другим странам, являются внутренним делом каждого государства. Что было действительно важно, так это запрещение ядерных испытаний в атмосфере, в воде и космосе, наносивших огромный ущерб среде обитания. Я горжусь тем, что был одним из инициаторов Договора о запрещении ядерных испытаний в трёх средах“.
— В заключение как бы вы определили то место, которое предназначено занять Сахарову в истории?
— Андрей Дмитриевич Сахаров — совершенно уникальное явление в нашей науке, нашей общественной жизни. Это ясно было давно, но с течением времени будет становиться всё ясней.
Пpиложение:
В качестве приложения к этому интервью сказать ли несколько слов о той недостойной антисахаровской кампании конца лета — начала осени 1973 г., о которой вскользь помянуто в нашей с Юлием Борисовичем Харитоном беседе?
Нынче всем хорошо известно: ядерная угроза была первым толчком, побудившим Сахарова стать на тропу „общественно-публицистической“ деятельности, как он именовал своё четвертьвековое героическое, жертвенное подвижничество. И с тех пор он не сворачивал с этой тропы. Тем не менее в разгар брежневщины его обвиняли как раз в обратном — в призывах к войне. Нет пределов для лжи. Отмашку к началу кампании августа — сентября 1973 г. дала „Правда“, напечатав 29 августа „Письмо членов Академии наук СССР“.
Число подписчиков почему-то оказалось круглым — сорок. Или так было задумано? Главным сборщиком подписей и выкручивателем рук (далеко не всем, конечно, пришлось выкручивать- немало оказалось и добровольцев) был Главный теоретик космонавтики М.В. Келдыш.
Правду сказать, кое-каких имён в этом списке недоставало — В.Л. Гинзбурга, например, Я.Б. Зельдовича, П.Л. Капицы, М.А. Леонтовича, С.П. Новикова. Иные, с риском для себя отвергли предложение о подписи, другим и не предлагали, заведомо зная, что они откажутся.
При всём при том Виталий Лазаревич Гинзбург рассказывал, что он с тревогой раскрывал каждое утро газету, опасаясь увидеть свою фамилию под какой-нибудь антисахаровской петицией. Такова была атмосфера.
Позднее, в 1980-м П.Л. Капица написал письмо Ю.В. Андропову, вступаясь за сосланного А.Д. Сахарова и осуждённого Ю.Ф. Орлова.
Кампания 1973 г. — ценнейший памятник эпохи. Из письма сорока академиков невозможно понять, что же такое сказал в своём интервью зарубежным корреспондентам Сахаров (а именно это ставилось ему в вину), за что его следует решительно осуждать. Между тем все последующие письма, напечатанные в газетах, ссылались именно на это первое письмо, как содержащее некую информацию. То есть обсуждалось и осуждалось нечто неведомое, но обсуждавшие и осуждавшие делали вид, что предмет разговора им доподлинно известен.
Писатели:
„Прочитав опубликованное в вашей газете письмо членов Академии наук СССР относительно поведения академика Сахарова, порочащего честь и достоинство советского учёного, мы считаем своим долгом выразить полное согласие с позицией авторов письма…“
Медицинские академики:
„Мы, советские учёные-медики, оскорблены поведением академика А.Д. Сахарова, порочащим честь и достоинство советского учёного, и вместе с учёными Академии наук СССР решительно осуждаем…“
Слова-то какие — „поведение академика Сахарова“. Точно это не взрослый человек, известный учёный, а ученик пятого класса Ваня Сидоров…
Академики-художники:
„Мы, члены Академии художеств СССР, целиком поддерживаем протест членов Академии наук СССР, опубликованный в газете „Правда“, и решительно осуждаем клеветнические заявления академика Сахарова. Мы считаем его поведение…“
Композиторы:
„Ознакомившись с письмом членов Академии наук СССР, опубликованным в газете „Правда“ от 29 августа, мы, советские композиторы и музыковеды, целиком присоединяемся к их оценке действий А.Д. Сахарова…“
Деятели кино:
„Мы, советские кинематографисты, ознакомившись с письмом группы академиков, опубликованным в газете „Правда“, полностью присоединяемся к их оценке недостойного поведения А.Д. Сахарова…“
Интересно рассматривать сегодня подписи под письмами. Писательские, например: Ч. Айтматов, Ю. Бондарев, В. Быков, Р. Гамзатов, О. Гончар, Н. Грибачёв, С. Залыгин, В. Катаев, А. Кешоков, В. Кожевников, М. Луконин, Г. Марков, И. Мележ, С. Михалков, С. Наровчатов, В. Озеров, Б. Полевой, А. Салынский, С. Сартаков, К. Симонов, С.С. Смирнов, А. Софронов, А. Сурков, М. Стельмах, Н. Тихонов, М. Турсунзаде, К. Федин, Н. Федоренко, А. Чаковский, М. Шолохов, С. Щипачев.
Или композиторские: Д. Кабалевский, К. Караев, П. Савинцев, Г. Свиридов, С. Туликов, А. Хачатурян, А. Холминов, Т. Хренников, Д. Шостакович, Р. Щедрин, А. Эшпай, Б. Ярустовский.
Или кинематографисты: Г. Александров, А. Алов, В. Артмане, С. Бондарчук, С. Герасимов, Е. Дзиган, С. Долидзе, М. Донской, В. Жалакявичус, А. Зархи, А. Згуриди, А. Караганов, Р. Кармен, Л. Кулиджанов, Т. Левчук, Е. Матвеев, А. Медведкин, В. Монахов, В. Наумов, Ю. Озеров, Ю. Райзман, Г. Рошаль, В. Тихонов, В. Санаев, И. Хейфиц, Д. Храбровицкий, Л. Чурсина, С. Юткевич.
Почему-то отставшие от поезда академики Н. Цицин и А. Имшенецкий напечатали индивидуальные письма. Надо полагать- чтобы их молчание не посчитали вольнодумством. Забавно при этом: в письме А. Имшенецкого просочилось, что Сахаров всё-таки выступает за мирное сосуществование, а не против. Собрат по академии лишь поучал Андрея Дмитриевича, что он делает это как-то не так:
„Горько видеть, что знания у специалиста сочетаются с абсолютным непониманием того, как он должен бороться за мирное сосуществование стран, имеющих различные социальные системы…“
Отдельно прислали письмо из Сибирского отделения Академии наук. Там среди других стояли подписи М.А. Лаврентьева, Г.И. Марчука, А.Н. Скринского, А.А. Трофимука, В.А. Коптюга, С.С. Кутателадзе.
С осуждением Сахарова выступил известный полевод, почётный член ВАСХНИЛ Т.С. Мальцев:
„Я до глубины души возмущён и вместе с тем удивлён, что среди академиков нашёлся человек, которому не дороги принципы мирного сосуществования…“
Тут, видите, опять — мирное сосуществование не дорого.
„…Он заодно с заядлыми нашими врагами-империалистами стремится чинить препятствия налаживанию мирной жизни народов нашей планеты.
Члены Академии наук правильно осудили отступника. Академик Сахаров заслуживает всеобщего презрения за предательство интересов науки, интересов советского народа, всего прогрессивного человечества“.
Ещё крепче „прикладывал“ Сахарова белорусский академик Н. Еругин:
„Забросив науку, он ринулся в атаку на мирную советскую политику, на советский образ жизни. Маска сброшена, перед нами предстала, по сути дела, марионетка в руках тёмных империалистических сил“.
Интересно, до чего бы договорились авторы этих писем, распаляя друг друга, если бы эта кампания длилась не неделю, а дольше.
Одновременно с письмами известных деятелей печатались письма рядовых читателей:
„Мы, представители многотысячного коллектива рабочих Автозавода имени И.А. Лихачёва…“
„Мы, механизаторы тракторной бригады ордена Ленина колхоза имени ХХ съезда КПСС Новоукраинского района Кировоградской области…“
„Мы, доменщики Магнитогорска…“
„Коллектив нашей бригады с возмущением узнал о поведении академика Сахарова…“
„Наши колхозники до глубины души возмущены непорядочными действиями академика Сахарова…“
„Я и мои товарищи по труду прочитали письмо выдающихся советских учёных-академиков по поводу недостойных действий академика Сахарова…“
Какие действия? Какое поведение? — спросить бы у тех, чьи фамилии стоят под этими строчками.
Впрочем, известно, как в былые годы „организовывались“ подобные „письма трудящихся“.
Как пятнадцать лет назад Пастернака, Сахарова упрекали в том, что он неблагодарный едок народного хлеба.
„…Человек, который, используя все блага советского строя, стал учёным, живёт в условиях, которым позавидовали бы многие учёные мира… (я тут вспоминал двухкомнатную обшарпанную квартиру Сахаровых на улице Чкалова. — О.М.) …теперь пытается охаивать и миролюбивую политику нашей партии, и советский образ жизни“.
„Как можно пользоваться благами советского учёного и гражданина и в то же время поносить самое святое — Родину нашу, отвоёванный и укреплённый мир?“
„…Неблагодарность… к народу, тебя воспитавшему, к Родине, создавшей все условия для плодотворной успешной работы, преступна“.
„…Не укладывается в сознании, как гражданин Советского Союза, используя все блага нашей жизни, всё, что дано советским строем, мог дойти до такого падения!“
Бывший партизан из Подольска рассказал в своём письме об украинской Зое — партизанке Кате Ганзиной, замученной и сожжённой в известковой печи. У читателя создавалось ощущение, что это чуть ли не Сахаров её замучил и сжёг.
Текстам соответствовали и заголовки писем: „Отповедь клеветнику“, „Предел падения“, „Недостойно звания учёного“, „Грязная попытка“, „Позорит звание гражданина“, „Недостойная акция“, „Такое поведение — предательство“, „Позиция, чуждая народу“, „Заодно с врагами“…
…В морозное воскресенье 17 декабря прошлого года, когда непрерывающийся поток обледенелых москвичей и приезжих (сколько вдруг единовременно собралось вместе чистых, светлых, интеллигентных лиц!) всё тёк и тёк мимо гроба Андрея Дмитриевича во Дворце молодёжи, обтекая его с двух сторон, всякий примечал посреди капитальных казённых венков воткнутую бумажку с надписью, сделанной от руки красным фломастером, — „Прости нас!“ — самые точные слова, какие можно сказать последнему святому, отринутому на грешной и беспутной земле русской.
Боевые стрельбы с ядерными взрывами
Вице-адмирал Е. А. Шитиков
В 1959 — 1960 годах действовал мораторий на ядерные испытания в СССР. Летом 1961 года советское правительство приняло решение о прекращении моратория. Начальнику Новоземельского полигона генерал-майору артиллерии Г.Г. Кудрявцеву (в дальнейшем генерал-лейтенант) была дана команда о прекращении подготовительных работ к подземным испытаниям и о готовности полигона с 1 сентября 1961 года к воздушным и подводным взрывам. Настолько неожиданным было для нас решение о возобновлении испытаний в воздухе и водной среде, что даже вице-адмирал П.Ф. Фомин, которому подчинялся полигон, узнал об этой новости на аэродроме в Архангельске, когда возвращался с Новой Земли.
На подготовку полигона к воздушным испытаниям оставался месяц. Разработку организационно-технической документации поручили офицерам Управления А.А. Пучкову, А.А. Ракову, С.Н. Саблукову, В.А. Тимофееву, Л.Л. Колесову и Н.Н. Жукову. Мне же нужно было подготовить проект постановления правительства о боевых стрельбах ракетного и торпедного оружия с ядерными боеприпасами, находящимися на вооружении армии и флота. Каждый вид Вооружённых Сил сам выбирал образцы для испытаний и их вносили в проект постановления. Отбор образцов оружия проходил в спорах, так что из-за них пришлось семнадцать раз перепечатывать короткий проект правительственного документа, в котором только перечислялись подлежащие испытаниям образцы вооружения, — беспокоила проблема гарантированной безопасности в случае отклонения ракеты от заданной траектории. В конце концов выбор был сделан и предложения Министерства обороны представили в правительство.
В журналах „Успехи физических наук“ и „Physics Today“ за 1996 год были опубликованы мои статьи, посвящённые истории создания водородной бомбы в СССР и США [1]. Они продолжили серию публикаций по ранней истории термоядерных исследований и разработок в СССР [2–5]. При написании [1] наряду с отечественными документальными источниками и зарубежными публикациями принимались во внимание и разведывательные данные, поступавшие в СССР в начальный период работ над атомным проектом СССР. Однако изложенный в статьях [1] анализ роли разведывательных данных в становлении и осуществлении советского термоядерного проекта вызвал негативную реакцию у авторов статьи [5] В.Б. Адамского и Ю.Н. Смирнова, которые направили в редакцию УФН письмо, опубликованное в этом номере [6].
Настоящее письмо является ответом на содержащуюся в [6] критику статей [1]. При этом автор оставляет без внимания использование оппонентами в [6] неопубликованного промежуточного отчёта автора 1994 года, существенно уточнённого в [1].
Борис Иоффе
Из истории атомного проекта в СССР
Об авторе:
Иоффе Борис Лазаревич родился в 1926 году. Член-корреспондент АН СССР и РАН, физик-теоретик, автор ряда научных трудов по физике элементарных частиц, физике высоких энергий, ядерной физике, теории ядерных реакторов.
------------------------------------------------------------------------------------------------------
Вариант этой статьи, рассчитанный на читателя-физика, был опубликован в „Сибирском физическом журнале“ (1995, № 5).
------------------------------------------------------------------------------------------------------
Уходит время, и всё меньше остаётся участников героического периода развития физики 40-х и 50-х годов — периода решения атомной проблемы и становления физики в нашей стране после вынужденного, связанного с войной перерыва. Хотя я никак не могу относить себя к главным участникам тех событий, я знаю кое-что из истории атомной проблемы, которая полностью не раскрыта до сих пор. Я был знаком со многими действующими лицами и видел их в деле.
Когда человек выступает с воспоминаниями о великих людях, с которыми ему приходилось встречаться, такие воспоминания часто носят характер „я и великий человек“. То же относится и к великим событиям, они звучат как „моя роль в великом событии“. Обычно это вызывает улыбку у читателя или слушателя. Ясно понимая такую опасность, я не всегда буду стараться избежать её. Конечно, живой свидетель событий, если он по-настоящему участвовал в них, всегда в какой-то степени субъективен. В этом слабость его, но и сила. Объективным может быть лишь далёкий историк, но у него уже не будет живого чувства реальности происходившего. Здесь уместно сравнение с квантовой механикой. Прибор может влиять на наблюдаемое явление. Уберите его — явление изменится, вы получите явление „в чистом виде“, но с минимальной информацией о нём.
В нашей стране, по крайней мере после революции, наука всегда была тесно связана с политикой. Особенно тесной эта связь оказалась в послевоенное время и теснее всего — в физике, поскольку физика была нацелена на решение основной задачи государства в то время — создание атомной (и водородной) бомбы. Это не преувеличение: основной задачей государства (под государством я подразумеваю в данном случае, конечно, правящую верхушку) в конце 40-х и начале 50-х годов являлось не столько послевоенное восстановление промышленности и сельского хозяйства, даже не усиление обычных вооружённых сил — они и так были достаточно сильны, — сколько создание атомного оружия (и, может быть, ракет).
Я уверен, что главной целью Сталина было установление мирового господства или как минимум в качестве первого шага на пути к этой цели — захват Европы и ряда территорий в Азии (Турция, Корея, выход к южным морям — вспомните коммунистические армии и занятые ими районы в Греции, Индокитае, Малайе, на Филиппинах и др.). Нападение на Южную Корею было первой серьёзной пробой сил. С самого начала военных действий я понимал, что это агрессия Северной Кореи, направленная и организованная Сталиным, и что заявления советской пропаганды, будто войну начала или спровоцировала Южная Корея, — чистейшая ложь. Я понимал также, что это сталинская разведка боем: если бы Запад, и в первую очередь США, не дали отпора, такие акции повторились бы в разных местах [1]. Я убеждён, что в начале 50-х годов Сталин намеревался развязать и выиграть третью мировую войну. Времени у Сталина оставалось не много — в 1949 году ему исполнилось семьдесят лет, — и действовать требовалось быстро.
Тоцкие общевойсковые учения с применением ядерного оружия
«Презревшим опасность,
выполнившим свой воинский
долг во имя оборонного
могущества Родины»
/надпись на обелиске
в эпицентре Тоцкого взрыва/
"Снежок" - кодовое название Тоцких войсковых учений
Сообщение ТАСС:
"В соответствии с планом научно-исследовательских и экспериментальных работ в последние дни в Советском Союзе было проведено испытание одного из видов атомного оружия. целью испытания было изучение действия атомного взрыва. При испытании получены ценные результаты, которые помогут советским ученым и инженерам, успешно решить задачи по защите от атомного нападения"
Газета "Правда", 17 сентября 1954 года.
Ядерное оружие, обладая огромной разрушительной силой и специфическими поражающими факторами: ударной в одной, световым излучением, проникающей радиацией, радиоактивным заражением местности требовало пересмотра сложившихся способов ведения боевых действий, пересмотра структуры экономики страны и повышения ее живучести, защиты населения в небывалых масштабах.
Войсковое учение с применением атомного оружия 14 сентября 1954 г. состоялось после принятия правительством СССР решения о развертывании подготовки Вооруженных Сил страны к действиям в условиях реального применения вероятным противником ядерного оружия. Принятие такого решения имело свою историю. Первые разработки предложений по этому вопросу на уровне ведущих министерств страны относятся к концу 1949 г. Это было обусловлено не только успешно проведенными первыми ядерными испытаниями в бывшем Советском Союзе, но и влиянием американских средств массовой информации, питавших нашу внешнюю разведку сведениями о том, что Вооруженные Силы и Гражданская оборона США активно проводят подготовку к действиям в условиях применения ядерного оружия в случае возникновения вооруженного столкновения. Инициатором подготовки предложений о проведении учения с применением ядерного оружия выступило Министерство обороны СССР (в то время Министерство Вооруженных Сил) по согласованию с министерствами атомной энергии (в то время Первым главным управлением при Совете Министров СССР), здравоохранения, химической и радиотехнической промышленности СССР. Непосредственным разработчиком первых предложений был специальный отдел Генерального штаба Вооруженных Сил СССР (В.А.Болятко, А.А.Осин, Е.Ф.Лозовой). Руководил разработкой предложений заместитель министра обороны по вооружению маршал артиллерии Н. Д.Яковлев.
Первое представление предложения по учению было подписано Маршалом Советского Союза А.М.Василевским, Б.Л.Ванниковым, Е.И.Смирновым, П.М.Кругловым, другими ответственными лицами и направлено заместителю Председателя Совета Министров СССР Н.А.Булганину. За четыре года (1949-1953 гг.) было разработано более двадцати представлений, которые направлялись в основном Н.А.Булганину, а также Л.М.Кагановичу, Л.П.Берии, Г.М.Маленкову и В.М.Молотову.
29 сентября 1953 г. вышло постановление Совета Министров СССР, положившее начало подготовке Вооруженных Сил и страны к действиям в особых условиях. Тогда же по представлению В.А.Болятко Н.А.Булганиным был утвержден к изданию перечень руководящих документов, ранее разработанных 6-м Управлением Министерства обороны, в частности Справочник по ядерному оружию, пособие для офицеров "Боевые свойства ядерного оружия", Наставление по ведению операций и боевых действий в условиях применения ядерного оружия, Наставление по противоатомной защите, Руководство по защите городов. Руководство по медицинскому обеспечению, Руководство по радиационной разведке. Руководство по дезактивации и санитарной обработке и Памятка солдату, матросу и населению по защите от атомного оружия. По личному указанию НА.Булганина в месячный срок все указанные документы были изданы Воениздатом и доставлены в группы войск, военные округа, округа противовоздушной обороны и на флоты. Одновременно для руководящего состава армии и флота был организован показ специальных фильмов по испытаниям ядерного оружия.
...
В. Н. Михайлов, Е. А. Негин, Г. А. Цырков
Подготовка полигона и испытания ядерной бомбы под Семипалатинском в Казахстане
Одним из главных, завершающих этапов разработки ядерного оружия являются полигонные испытания. Они проводятся не только для определения характеристик мощности и проверки правильности теоретических расчётов по вновь создаваемым и модернизируемым образцам, но и для подтверждения годности боезапаса.
Для первой ядерной бомбы РДС–1, созданной в СССР, испытания имели особое значение. Во-первых, только они могли дать окончательный положительный ответ на вопрос о работоспособности первого отечественного образца нового оружия, основанного на использовании цепной реакции деления плутония. Во-вторых, трудно переоценить политическое значение данного события. Успешное завершение испытания являлось фактически не только первым шагом к прекращению американской монополии на ядерное оружие, чреватой для всего человечества опасностью безвозмездного и одностороннего его применения, но и началом того пути, на котором был обеспечен военно-оборонный паритет двух ведущих государств мира — США и СССР.
Подготовка к испытанию РДС–1 началась задолго до завершения её разработки и велась с особой тщательностью, что объяснялось стремлением получить в ходе данного эксперимента как можно больший объём информации о работоспособности ядерного заряда и его поражающих факторах, а также обеспечить максимум гарантий для исключения любых недоразумений, ошибок или срывов. Слишком многое было поставлено на карту.
Процесс подготовки к испытанию первой советской ядерной бомбы включал выполнение исключительно широкого спектра работ, одна часть которых была связана непосредственно со всеми многочисленными аспектами её разработки и отработки конструкции в целом, а другая — с созданием специального полигона, его обустройством, научно-методическим и приборным обеспечением необходимых физических измерений, запланированных в программе испытаний.
Начальный этап работ по подготовке полигона и осуществлению намеченных физических измерений был поручен Институту химической физики (ИХФ). Уже в апреле 1946 г. правительственным постановлением ИХФ было дано задание на проведение комплекса научно-исследовательских и экспериментальных работ по созданию методик и аппаратуры для изучения быстропротекающих процессов, происходящих при ядерном взрыве, и действия его поражающих факторов.
В целях выполнения поставленных задач в ИХФ был организован специальный сектор, который возглавил канд. физ.-мат. наук Михаил Александрович Садовский, ставший в 1968 г. академиком.
Как он сам вспоминает, эта работа начиналась практически с нуля: „Все разговоры о том, что какие-то сведения о ядерном взрыве были добыты у американцев, являются абсолютной чепухой. Ничего, кроме газетных статей, в которых попадались сведения о том, какие поражающие эффекты взрыва наблюдались в Хиросиме и Нагасаки, у нас не было, и наша задача заключалась в том, чтобы, основываясь на общих положениях науки и отрывочных газетных данных, попытаться восстановить количественную картину атомного взрыва… Не было у нас ни осциллографов, ни луп времени, ни разработанных ионизационных измерителей, пригодных для работы в полевых условиях… Надо было делать всё своими руками. Николай Николаевич Семёнов взял на себя главное — разработку методики изучения взрыва, которую естественно было начать с создания представления о свойствах и развитии процесса атомного взрыва. Он привлёк к решению этих задач не только весь коллектив учёных ИХФ, но и крупных специалистов из других НИИ, в том числе ГОИ, ВЭИ, военных академий и др.“ (Дубовицкий Ф.И. Очерки истории. Черноголовка : Институт химической физики. 1992)
Безусловно, наличие информации о развитии ядерного взрыва могло бы существенно облегчить задачу, поставленную перед учёными и специалистами ИХФ. Поэтому в мае 1946 г. на заседании Научно-технического совета (НТС) Первого главного управления (ПГУ) при Совете Министров СССР обсуждался вопрос о мероприятиях по подготовке к наблюдению взрывов, проводившихся американцами. В том случае, разумеется, если на этих испытаниях присутствовали советские специалисты.
В обсуждении данного вопроса на НТС участвовали Б.Л. Ванников, И.В. Курчатов, М.Г. Первухин, А.Ф. Иоффе, А.И. Алиханов, Н.Н. Семёнов, Ю.Б. Харитон, В.А. Малышев, А.И. Лейпунский, И.К. Кикоин, Б.С. Поздняков.
В сообщении, сделанном Н.Н. Семёновым , предлагались возможные способы оценки температуры излучаемой поверхности, давления в фронте ударной волны, длительности фазы свечения и некоторых других параметров, характеризующих развитие взрыва.
Через три месяца после выхода правительственного постановления, обязавшего ИХФ приступить к работам, связанным с проведение полигонных испытаний, т. е. в июле 1946 г., на заседании НТС ПГУ был заслушан отчёт Н.Н. Семёнова о результатах уже проведённых в этой связи мероприятий.
НТС одобрил представленный план НИОВ и отметил, что ИХФ осуществлён большой объём необходимых теоретических расчётов и определён перечень приборов и сооружений, требуемых для проведения полигонного испытания.
В целом результаты первого обсуждения хода развернувшейся подготовки к первому ядерному эксперименту вселяли уверенность, что вопросы аппаратурного и методического обеспечения физических измерений будут успешно решены.
Место для ядерного полигона — учебного полигона № 2 Министерства вооруженных сил (в последующем Министерства обороны (УП-2 МО) — было выбрано в прииртышской степи, примерно в 170 км западнее Семипалатинска. Этот район Казахстана представляет собой безводную степь с редкими заброшенными и пересохшими колодцами. Территория, отведённая под полигон, являлась равниной диаметром примерно 20 км, окружённой с трёх сторон — южной, западной и северной — невысокими горами. На востоке этого пространства находятся небольшие холмы.
Проектные работы по полигону выполнялись по техническим заданиям ИХФ в специальном проектном институте ПГУ — ГСПИ-11. Возводился полигон инженерными войсками Вооружённых Сил. Председателем Государственной комиссии по приёмке полигона был М.Г. Первухин.
На полигоне дислоцировалась воинская часть, штаб которой располагался вниз по течению Иртыша — в 60 км от самого полигона и в 130 км от Семипалатинска.
Связь полигона № 2 с Семипалатинском обеспечивалась по реке и по грунтовой грейдерной дороге. Позже к воинской части была подведена железнодорожная ветка.
В пригороде Семипалатинска — Жана-Семей — располагался аэродром, которым мог пользоваться полигон. Кроме того, в экстренных случаях для приёма срочных грузов и других целей можно было использовать полевой аэродром, располагавшийся непосредственно на территории полигона.
Общий объём капитальных вложений в строительство полигона к 1949 г. составил 185 млн. руб. (в ценах 1945 г.).
Ядерные испытания и создание ядерного оружия
Введение. Общие характеристики ядерных испытаний СССР
Ядерное оружие является военно-техническим гарантом обеспечения национальной безопасности, ключевым фактором, определяющим особый военно-политический статус России как великой державы в современном мире.
Ядерное оружие гарантирует получение противником неприемлемого ущерба в любых масштабных военных конфликтах, оно способно обесценить качество всех современных систем оружия, его потенциал исключал и способен исключить практическую возможность внешней агрессии в отношении России, откуда бы она ни исходила.
Сохранение ядерных гарантий национальной безопасности в новом мире будет иметь для России первостепенное значение. Это значение определяется:
- существенно меньшими военно-техническими возможностями в области обычных систем оружия и людскими ресурсами России по сравнению с рядом других государств;
- нестабильной ситуацией на границах России и государств ближнего зарубежья;
- непредсказуемой политикой в отношении России на протяжении предстоящих ближайших десятилетий государств Запада и некоторых других стран (примером может служить расширение НАТО и возможность продвижения его ядерных комплексов к границам России);
- возможностью общего кризиса цивилизации, связанного с перенаселением, истощением ключевых природных ресурсов и ухудшением среды обитания, и попыток передела мира.
Ядерный статус особенно важен для России в переходный период, пока не будет преодолён экономический кризис, не произойдёт политическая консолидация общества, и Россия не сможет использовать в мировой политике мощные экономические рычаги.
Российская Федерация отказалась от порочной политики СССР: антагонистического противостояния с США и другими странами Западного блока. Ядерное оружие России не направлено против какого-либо государства или группы государств современного мира, однако в случае возникновения реальных военных угроз оно способно выполнить свои функции гаранта безопасности по отношению к любому противнику.
Мы полагаем, что в общих чертах такая ядерная политика характерна на данном этапе для всех ядерных государств, хотя существенные различия в геополитическом положении, экономической ситуации и военно-технических возможностях могут привести в перспективе к различным подходам в отношении будущего ядерного оружия в разных странах.
Некоторые используемые термины
Приведём сначала смысловые значения используемой в данной главе терминологии, относящейся к ядерным испытаниям.
Ядерное испытание — это целенаправленный эксперимент по исследованию параметров ядерного заряда (устройства), как правило, сопровождающийся взрывным выделением ядерной энергии (энергии деления и синтеза ядер).
Для производства ядерного взрыва используется обжатие делящихся материалов энергией взрыва химических взрывчатых веществ (ВВ) (заряды на принципе имплозии); в ряде случаев ядерный взрыв обеспечивается объединением отдельных подкритических блоков с делящимися веществами (заряды на сближении).
Взрывные эксперименты с ядерными зарядами, в которых не выделяется ядерная энергия, относятся к категории гидродинамических испытаний, и они не относятся к ядерным испытаниям, за исключением тех случаев, когда такой результат имел место в специально запланированном ядерном испытании.
Взрывные эксперименты с ядерными зарядами, в которых количество выделенной ядерной энергии сравнимо с энергией химических ВВ заряда, относятся к категории гидроядерных испытаний и они также не относятся к ядерным испытаниям, за исключением тех случаев, когда такой результат имел место в специально запланированном ядерном испытании.
Под двухстадийным ядерным зарядом (устройством) понимается заряд, состоящий из первичного модуля (ядерный заряд), ядерный взрыв которого обеспечивает обжатие и ядерный (термоядерный) взрыв вторичного модуля.
Ядерные испытания нескольких зарядов, находящихся в пространственном объёме с диаметром не более 2 километров, разделённые во времени интервалом не более 0,1 секунды, считаются одним ядерным испытанием.
Этапы проведения ядерных испытаний
В период 1949–1990 гг. СССР провёл 715 ядерных испытаний и ядерных взрывов в мирных целях. Внутри этого периода можно выделить ряд этапов:
I этап — с 29.08.49 г. по 03.11.58 г., был начат испытанием первой атомной бомбы СССР и закончен в связи с объявлением СССР (совместно с США) первого моратория на ядерные испытания;
II этап — с 01.09.61 г. по 25.12.62 г., начался в связи с выходом СССР из первого моратория (вследствие обострения военно-политической ситуации, толчком к которой послужил инцидент с полетом самолёта У–2 над территорией СССР в мае 1961 года) и закончился в связи с прекращением СССР атмосферных ядерных взрывов;
III этап — с 15.03.64 г. по 25.12.75 г., был начат реализацией программы ядерных испытаний СССР в условиях действия Договора о запрещении ядерных испытаний в трёх средах (СССР, США, Великобритания) и закончен в связи с прекращением СССР ядерных взрывов с энерговыделением выше порогового значения Е = 150 кт в соответствии с вступлением в действие Договора 1974 г. о пороговом ограничении мощности ядерных испытаний;
IV этап — с 15.01.76 г. по 25.07.85 г., был начат реализацией программы ядерных испытаний СССР в условиях действия Договора о пороговом ограничении мощности ядерных испытаний и закончен в связи с односторонним объявлением СССР моратория на ядерные испытания;
V этап — с 26.02.87 г. по 24.10.90 г. (с перерывом между 19.10.89 г. и 24.10.90 г.), представляет собой работу в условиях курса М.С. Горбачёва на прекращение ядерных испытаний СССР.
Этапы I и II могут быть объединены в один этап, условно называемый периодом „атмосферных ядерных испытаний“, а этапы III, IV и V — во второй этап — период „подземных ядерных испытаний“.
В табл. 1.1 приведено распределение общего количества и полной мощности ядерных испытаний СССР по рассматриваемым этапам.
Представляет интерес сравнить эти характеристики с аналогичными характеристиками программы ядерных испытаний США. В период 1945–1992 гг. США провели 1056 ядерных испытаний и ядерных взрывов в мирных целях (в том числе 24 испытания в Неваде совместно с Великобританией), которые также можно разделить на ряд этапов:
I этап — с 16.07.45 г. по 14.05.48 г., был начат испытанием первой атомной бомбы США (Trinity) и закончен по внутренним причинам;
II этап — с 27.01.51 г. по 30.10.58 г., начался первым испытанием на Невадском полигоне и закончился вступлением США в совместный мораторий с СССР 1958 года;
III этап — с 15.09.61 г. по 25.06.63 г., начался в связи с выходом США из моратория вследствие обострения военно-политической ситуации и закончился вступлением в период, определяемый действием Договора о запрещении ядерных испытаний в трёх средах;
IV этап — с 12.08.63 г. по 26.08.76 г., начался в условиях действия Договора о запрещении ядерных испытаний в трёх средах, а закончился в связи с началом действия Договора о пороговом ограничении ядерных испытаний;
V этап — с 06.10.76 г. по 23.09.92 г., начался в условиях действия Договора о пороговом ограничении ядерных испытаний и закончился вступлением США в мораторий на ядерные испытания.
Этапы I, II и III могут быть объединены в один этап, называемый этапом „атмосферных ядерных испытаний“ (хотя значительная часть ядерных испытаний США в это время была проведена под землёй), а этапы IV и V могут быть объединены в этап „подземных ядерных испытаний“.
В табл. 1.2 приведено распределение количества и полной мощности ядерных испытаний США по данным этапам. При оценке этих характеристик мы использовали официальные и обзорные материалы США.
Общее энерговыделение ядерных испытаний США составило Е0 = 193 Мт, в том числе в период „атмосферных ядерных испытаний“ Е0 = 154,65 Мт и в период „подземных ядерных испытаний“ Е0 = 38,35 Мт.
Из сравнения общих характеристик ядерных испытаний СССР и США видно следующее:
- СССР провёл в 1,47 раза меньше ядерных испытаний, чем США, а полное энерговыделение ядерных испытаний СССР в 1,47 раза больше, чем полное энерговыделение ядерных испытаний США;
- в период атмосферных ядерных испытаний СССР провёл в 1,5 раза меньше ядерных испытаний, чем США, а полная мощность ядерных испытаний СССР в 1,6 раза больше полной мощности ядерных испытаний США за этот период;
- в период подземных ядерных испытаний СССР провёл в 1,46 раза меньше ядерных испытаний, чем США, при примерно одинаковом полном энерговыделении ядерных испытаний у обеих стран.
Максимальная интенсивность ядерных испытаний СССР в „атмосферный период ядерных испытаний“ приходится на 1962 год (79 испытаний); максимальная интенсивность ядерных испытаний США в этот период также приходится на 1962 год (98 испытаний). Максимальное годовое энерговыделение ядерных испытаний СССР приходится на 1962 год (133,8 Мт), а у США — на 1954 год (48,2 Мт).
В период 1963–1976 гг. максимальная интенсивность ядерных испытаний СССР составляла 24 испытания (1972 г.), у США — 56 испытаний (1968 г.). Максимальное годовое энерговыделение ядерных испытаний СССР составляло в этот период 8,17 Мт (1973 г.), у США — 4,85 Мт (1968, 1971 гг.).
В период 1977–1992 гг. максимальная интенсивность ядерных испытаний СССР составляла 31 испытание (1978, 1979 гг.), у США — 21 испытание (1978 г.). Максимальное годовое энерговыделение ядерных испытаний СССР составляло в этот период 1,41 Мт (1979 г.), у США — 0,57 Мт (1978, 1982 гг.).
Из перечисленных характеристик динамики проведения ядерных испытаний можно сделать ряд выводов:
- в каждый новый этап ядерных испытаний (1949, 1963 гг.) СССР вступал с запаздыванием развития технологии проведения испытаний по сравнению с США;
- в 1962 году отставание СССР от США в возможностях проведения атмосферных взрывов было ликвидировано; при близком полном количестве испытаний (79 испытаний СССР, 98 испытаний США) полное энерговыделение ядерных взрывов СССР превышало полное энерговыделение ядерных взрывов США за этот год в 3,6 раза;
- в 1964–1965 гг. количество ядерных испытаний СССР было в 3,7 раза меньше количества ядерных испытаний, проведённых в эти годы США, а полное энерговыделение ядерных взрывов СССР уступало полному энерговыделению ядерных взрывов США в 4,7 раза. В 1971–1975 гг. среднее годовое количество ядерных испытаний, проводившихся СССР и США, было уже близким (20,8 и 23,8 испытания), а полное энерговыделение ядерных испытаний СССР в 1,85 раза превышало полное энерговыделение ядерных испытаний США;
- в период 1977–1984 гг. (до политики М.С. Горбачёва в отношении мораториев) среднее годовое количество ядерных испытаний СССР составляло 25,4 испытаний в год по сравнению с 18,6 испытаний в год США (т. е. превышало в 1,35 раза); среднее годовое энерговыделение ядерных испытаний СССР составляло в этот период 0,92 Мт/год по сравнению с 0,46 Мт/год США (т. е. превышало в 2 раза).
Таким образом, мы можем говорить о ликвидации отставания и реализации определённых преимуществ в проведении ядерных испытаний СССР по сравнению с США в 1962 году, в 1971–1975 гг., в 1977–1984 гг. Развитию этого успеха помешал в 1963 г. Договор о запрещении ядерных испытаний в трёх средах, после 1975 года — Договор о пороговом ограничении мощности ядерных испытаний, после 1984 года — политика М.С. Горбачёва.
При сравнении программ ядерных испытаний СССР и США представляет интерес выделение ядерных испытаний в гражданских целях.
Программа США ядерных взрывов в мирных целях (программа Plowshare) проводилась в 1961–1973 гг. и насчитывала 27 экспериментов. В СССР было проведено в течение 1964–1988 гг. в общей сложности 124 промышленных взрыва и 32 ядерных испытания в интересах отработки промышленных зарядов.
член-корреспондент РАН В. И. Ритус
Эпизоды рождения «слойки»
Прошло более полувека со дня испытания первой отечественной водородной бомбы, проведённого 12 августа 1953 г. Оно подтвердило правильность принципиально новых физических идей, заложенных в конструкцию бомбы, и методов расчёта протекающих в ней сложнейших процессов. Страна стала обладать реальным образцом термоядерного оружия, а коллектив создателей „слойки“ приобрёл бесценный опыт.
Один из непосредственных участников подготовки этого события, Владимир Иванович Ритус, предложил нашему журналу два своих доклада, которые печатаются в этом номере. Первый, „Годы штурма и натиска“, был прочитан 21 мая 2001 г. в Сарове на заседании Научно-технического совета–2 Минатома России, посвящённого 80-летию со дня рождения А.Д. Сахарова. Второй, „История одного задания“, приурочен к юбилею первого испытания „слойки“ и прочитан там же 13 августа 2003 г. Оба выступления подчёркивают роль и участие самого молодого поколения научных сотрудников в создании водородной бомбы, их взаимоотношение с руководителями и коллегами старших поколений.
Годы штурма и натиска
Этот день 21 мая 2001 г. для меня знаменателен тем, что ровно 50 лет тому назад я присутствовал на дне рождения у Андрея Дмитриевича, на его 30-летии, в его коттедже. А приехал я на объект буквально двумя неделями раньше, где-то между 1–2 и 9 мая или, может быть, сразу после 9 мая. Я не был знаком до этого с Андреем Дмитриевичем, хотя свою дипломную работу, экспериментальную, я делал в ФИАНе, в лаборатории И.М. Франка, и с теоретиками не то что был знаком, но многих знал в лицо — Ю.А. Романова с его вечно развязанными ботинками, Е.С. Фрадкина, ходившего в военной гимнастёрке и шинели, В.Я. Файнберга, известного комсомольского деятеля, а из старшего поколения — В.Л. Гинзбурга, Е.Л. Фейнберга, М.А. Маркова. Только Моисея Александровича я хорошо знал лично, так как он читал нам лекции по теории ядра, и, как позднее выяснилось, именно он рекомендовал меня Игорю Евгеньевичу Тамму для работы на объекте.
Поэтому когда я приехал на объект и встретился здесь не только с Романовым, но и со своими однокурсниками — Ю.Н. Бабаевым, Л.П. Феоктистовым, Н.А. Поповым, а также экспериментаторами — Е.К. Бонюшкиным, А.М. Воиновым, М.П. Шумаевым и их жёнами, то я почувствовал себя среди друзей. Но, к сожалению, Андрея Дмитриевича и Игоря Евгеньевича я не знал тогда, хотя моя дипломная работа в ФИАНе продолжалась более двух лет. Свою первую встречу с Андреем Дмитриевичем я описал в журнале „Природа“ (1990. № 8) и не буду её здесь повторять.
И вот по прошествии буквально двух недель после моего приезда оказывается, что у Андрея Дмитриевича день рождения и он приглашает, в частности, и меня. В его коттедже собралось примерно 15–20 молодых теоретиков. Почему-то не было Якова Борисовича Зельдовича. Мне запомнился большущий пирог, который испекла Клавдия Алексеевна, и 30 свечей вокруг него. Я знал об этом обычае, но не видел его раньше, свечи были зажжены, потом Андрей Дмитриевич их тушил, ему помогали. Вечер мне очень понравился, было много весёлого и остроумного. И вина тоже. Возможно, поэтому через некоторое время я почувствовал необходимость выйти на улицу подышать свежим воздухом. Была тёплая, почти южная звёздная ночь. Я шёл по нынешней улице Сахарова сюда к генеральскому коттеджу. Вдруг слышу сзади шаги, оглядываюсь, меня догоняет Андрей Дмитриевич: „Володя, как вы себя чувствуете?“ Я был тронут его вниманием. Мы погуляли немного и вернулись.
Да, меня тронул этот эпизод, в нём проявилась интеллигентность Андрея Дмитриевича, его внимание к недавно приехавшему и ещё мало знакомому ему человеку, ведь он мог бы и не приглашать меня. Было что-то приятное и в том, что ему, как и мне, захотелось побыть одному, и он вышел немного пройтись.
Теперь я расскажу о том, чем мы занимались в те четыре года (1951–1955), когда я работал на объекте. Как правило, я работал вместе с Романовым, и мы написали вместе примерно 10 отчётов. Основным нашим занятием было детальное исследование этой второй идеи, по нынешней терминологии, — идеи использования ^{6}LiD. Мы смотрели, как повысится к.п.д, если некоторое количество дейтерия заменить тритием. Уже тогда было известно, что сечение dt-реакции в 100 раз больше сечения dd-реакции. Или что произойдёт, если естественный литий не будет полностью очищен от основного седьмого изотопа, будет плохо очищен, так что концентрация ^{6}LiD станет сравнима с концентрацией ^{7}LiD. Мы занимались подобными расчётами энерговыделения.
И вот проходит некоторое время, и вдруг (по-моему, в конце 1951 г., а может быть, в начале 1952-го) в кабинете у Ю.Б. Харитона созывается большое совещание, куда приглашают и нас с Романовым. Когда я туда пришёл, то увидел очень большой кабинет, в котором до этого никогда не был, и большую группу начальников разных лабораторий, отделов и т. д. Среди них мы с Юрой оказались, по-видимому, самыми молодыми людьми. И там впервые я увидел И.В. Курчатова. Он приехал вместе со своей свитой. Тут же потихоньку среди присутствующих стало распространяться его прозвище Борода. Правда, его борода на меня не произвела должного впечатления, она была очень жиденькой. Сейчас могу добавить, что в памяти осталось его красивое, интеллигентное лицо, высокий рост и отсутствие интонаций большого начальника.
Чем же знаменательно это совещание вообще, и для меня в частности? А тем, что оно было посвящено проблеме 6LiD, которой Романов и я занимались. Конечно, нас послал на это совещание Андрей Дмитриевич, и, конечно, все наши цифры он докладывал. Но именно он пожелал, чтобы мы присутствовали на этом важном совещании, хотя мы там и рта не открыли. Зал был полон, все сидели, образуя полукруг, но пространство в центре и за креслами возле стен оставалось свободным. Курчатов один ходил по этому свободному пространству, сначала ему докладывал Харитон, потом Андрей Дмитриевич. И, в частности, произошла такая сцена. Курчатов остановился за моим стулом и, облокотившись на его спинку, стал тоже о чём-то говорить. Его борода стала касаться моей тогда ещё имевшейся небольшой шевелюры. Мне казалось, что все смотрят на меня, и я не знал, куда деваться.
Конечно, эта сцена запомнилась, но запомнилось и другое. А именно, эпилог этого совещания, который был таким. Доводы, касающиеся ^{6}LiD, были очень существенными, Курчатов их принял и сказал буквально следующее, эти слова у меня отпечатались: „Ну что же, тогда я буду входить в правительство с предложением о строительстве литиевого завода“. После этих слов стало ясно, что литий производился, по-видимому, в лабораторных условиях, a 6LiD если и выделялся, то в микроскопических количествах. Тут же речь пошла о том, что этот завод будет заниматься не только производством самого лития, но и выделением его шестого изотопа — 6Li. Короче говоря, я вышел с этого совещания и, наверное, Романов тоже, с чувством, что мы причастны к большому государственному делу.
Проходит некоторое время, может быть несколько месяцев. Вдруг в первой половине дня раздаётся телефонный звонок, звонит секретарь Юлия Борисовича. Пожилые люди помнят, что секретари Харитона в то время назывались Фёдоровичами, потому что одного из них звали Фёдор Фёдорович, а отчества остальных были тоже Фёдорович. Вот один из них звонит мне и говорит: „Владимир Иванович, с вами хотел бы побеседовать Юлий Борисович. Вы не могли бы прийти в 3 часа к нему на завод“. Ну, конечно, всё это время я был взвинчен и не знал, о чём пойдет речь. Примерно за час или полчаса до 3-х снова раздаётся звонок от Фёдоровича, он извиняется и говорит: „Юлий Борисович, к сожалению, не может принять вас в 3 часа, у него появились неотложные дела, не могли бы вы прийти к нему в 5 часов“. А 5 часов — это конец работы. Ну, конечно, могу, господи боже мой!
Я прихожу в 5 часов. Действительно, никого, кроме меня, у Юлия Борисовича нет, и он час со мной беседует, и действительно по делу. Вот по тому самому делу, которым я занимаюсь, а не по каким-то там социальным вопросам, как вам тут дышится, нравится и т. п. Он расспрашивает о литиевом, тритиевом деле, которым мы занимаемся. Мне это, конечно, очень польстило, но запомнилась последняя фраза, которой закончилась беседа. Я к нему пришёл в 5 часов, разговор продолжался максимум час с небольшим. Поэтому было, может быть, начало 7-го. Он говорит: „Владимир Иванович, время позднее, я вызову машину, вас подвезут“.
Честно говоря, мне эта фраза показалась необычной и странной: неужели нужно вызывать машину для меня, ведь до гостиницы, где я жил, 15–20 минут ходьбы. Я, конечно, отказался и в течение многих лет после этого считал, что для такого интеллигентного человека, как Юлий Борисович, эта фраза просто естественна. Но не так давно я сопоставил эту беседу с другим событием. Вы, наверное, знаете, что здесь на объекте была авария с ФИКОБЫНом (имеется в виду физический котёл на быстрых нейтронах.), а может быть, даже не одна, но та авария, о которой я говорю, произошла в то время, когда начальником ФИКОБЫНа был Виктор Юлианович Гаврилов, и Гаврилов был вынужден уйти с этого поста. И он предложил мне заменить его. Но для меня это означало перейти из теоретиков в экспериментаторы. Совсем недавно я был дипломником-экспериментатором, здесь меня сделали теоретиком, и переходить снова в экспериментаторы мне, естественно, не хотелось. Я немедленно отказался. Теперь я подумал, не было ли в той последней фразе Харитона насчёт машины процентов на десять какого-то юмора, маленькой подковырочки. Возможно, он разговаривал с Виктором Юлиановичем относительно его замены и для себя решил: если Ритус согласится на машину — можно делать его начальником, если нет, то нельзя. Я не согласился, и предложения не последовало
Теперь несколько слов об авторитете Андрея Дмитриевича не только у нас здесь на объекте, но и вне его. В то время мы составляли разные задания, требующие решения системы дифференциальных уравнений в частных производных, и посылали их в группу Л.Д. Ландау и группу А.Н. Тихонова — А.А. Самарского. Как правило, одно и то же задание дублировалось и одновременно посылалось в ту и другую группы, они решали их своими методами, а мы потом сравнивали результаты — одно и то же они получают или нет.
Однажды Андрей Дмитриевич составил эскиз такого задания, а меня попросил проверить его и дополнить разными подробностями — написать значения различных констант, указать, какие частные случаи нужно рассмотреть и т. п., что я и сделал. Но оказалось, что он опустил некий член в уравнениях, а я по своей неопытности, конечно, его тоже просмотрел. Примерно через месяц это обнаружилось, я пришёл к Андрею Дмитриевичу и сказал ему, что нужно немедленно послать исправление. А он мне говорит: „Вы знаете, там люди опытные, они сами этот член восстановят, ничего, не беспокойтесь“. Но тем не менее, ему не терпелось узнать промежуточные результаты, связанные с выгоранием лития, который был там предусмотрен, и он послал меня в командировку в ту и другую группы.
Я приехал в Институт физических проблем, где работала группа Ландау, и, помню, произошла такая сцена. Я должен был прежде всего встретиться с Ландау, которого никогда до этого не видел. Поэтому Романов перед поездкой мне его подробно описал. Ландау меня встретил, провёл в помещение своей группы и, оставляя в пустой комнате, сказал: „Сейчас я познакомлю вас с нашими ребятами“. Ну, ребята, так ребята, мне тогда тоже было лет 25, не больше. Вдруг в комнату вбегают двое — один совершенно лысый и другой с пушком ещё на голове. Но раз Ландау сказал „ребята“, то я с ними спокойно разговариваю, говорю, для чего приехал, выписываю те самые промежуточные результаты. Они очень интересуются, зачем нужны именно эти данные. Но поскольку дело наше секретное, то пришлось сказать что-то неопределённое. Тогда они начинают расспрашивать об Андрее Дмитриевиче. Конечно, они о нём многое уже слышали и им почему-то очень хотелось, чтобы у него в основном инженерная жилка была. И они начинают меня расспрашивать, каков он как физик-теоретик. А я был тогда просто восхищён Андреем Дмитриевичем, и это чувство, естественно, пересказываю им. Только впоследствии я узнал, что Ландау присваивал великим учёным-физикам всего мира „звёздные“ номера. Вы знаете, что звезда первой величины — это очень яркая звезда, звезда второй величины — менее яркая и т. д. Эйнштейну, Бору и Ньютону Ландау присвоил половинную величину — 0.5. Дирак, Гейзенберг — это звёзды первой величины. Себе он присваивал вторую величину. Эти так называемые ребята (их фамилий я не знал до самого конца, а о конце я расскажу) пытались связать с Андреем Дмитриевичем какую-то цифру, я этого не понимал и понял только впоследствии, когда мне в группе Тамма рассказали об этой классификации Ландау.
Кроме того, произошла такая сцена. Естественно, я сказал им, что мы забыли некий член в уравнениях и хотели прислать исправление, но Андрей Дмитриевич уверил меня, что вы с этими уравнениями дело имели и восстановите его. Они так обрадовались, что он предвосхитил события (а они действительно восстановили этот член) и тем самым достойно оценил их квалификацию, прямо расцвели улыбками.
Кроме того, они интересовались не только Андреем Дмитриевичем, но ещё и некоторыми женщинами, которые раньше работали в Институте химфизики, а потом оказались здесь на объекте. Ну, тогда все были молоды и такой интерес естествен. (Обращение к залу: к сожалению, Елены Михайловны Барской, по-моему, нет здесь, — так вот они в особенности ею интересовались.)
По окончании моей миссии между ними возникает некая дискуссия — кто будет подписывать мне пропуск. Оказывается, что один из них — это будущий академик Е.Л. Лифшиц, а другой — будущий академик И.М. Халатников. Вот кто были эти ребята.
Теперь ещё один из эпизодов. Как-то внезапно и даже не помню, в какое время, кажется, это была середина или вторая половина 52-го года, нас с Романовым посылают в командировку в Москву, к Курчатову. Зачем, почему, непонятно. Я думаю, в то время и твою фамилию, Юра (Автор адресуется к Ю.А. Романову), Курчатов не знал, а мою тем более. (Романов: „Знал, знал“. Ритус: „Ну, не знаю, может после узнал“.) Но во всяком случае едем в Москву, приезжаем в Курчатовский институт (тогда ЛИПАН), и приходим в его кабинет. Кабинет грандиозный, т. е. таких кабинетов я уже более никогда не увидел; у Харитона здесь большой кабинет был, но там это был гигантский кабинет.
И.В. Курчатов. Cлева — А.Д. Сахаров.
Но более всего меня поразило то, что в разговоре с нами Курчатов даёт нам некое задание. Я всегда считал, что он организатор науки, вот строительство литиевого завода, это понятно. А тут он даёт нам задание провести расчёт, оценить что-то такое. При этом называет нас ребятами, это ещё полбеды, но когда он Романова назвал на ты, а потом и меня, то меня это покоробило, и я стал думать, как среагировать на это не совсем вежливое ты. Из головы не выходил пример разговора с Юлием Борисовичем. Но пока я думал, он второй раз назвал меня на ты вполне добродушно, и я, решив, что он мне в отцы годится, успокоился.
Вот эта деталь запомнилась, запомнился висящий в его кабинете большой портрет Сталина, во весь рост, в сапогах. А также запомнилось то, что во время нашей беседы вошёл Л.А. Арцимович и начал тихо разговаривать с Курчатовым в нашем присутствии, потом они вдруг открыли потайную дверь, о существовании которой мы с Романовым и не подозревали, зашли в помещение за ней и там беседовали. Потом Арцимович ушёл. Задав нам это задание, сущность которого я, к сожалению, совершенно не помню, Курчатов, как я теперь думаю, хотел проверить достоверность каких-то данных об энерговыделении (иначе зачем он вызвал именно нас), полученных, возможно, из-за границы. Мы с Романовым сидели в какой-то секретной комнате, принадлежащей первому отделу, и проводили расчёты. Возможно, наши записи где-то сохранились. Каково же было наше удивление, когда мы пришли и стали докладывать Курчатову свои результаты — он остался недоволен! „Нет, я неудовлетворён, завтра приедете и продолжите расчёты“. На следующий день мы снова считали и в конце концов как-то удовлетворили его. Я думаю, что наши первоначальные результаты либо не совпадали с его ожиданиями, либо он хотел убедиться, что мы не сделали ошибок. Однако я уверен, что мы проверяли не его собственные идеи.
(Г.А.Гончаров: „Когда это было?“
Ритус: „Это было…, не могу вспомнить. Вот тебе бы нужно раскопать Курчатовский архив, понимаешь“.
Чей-то голос: „По-моему, он уже всё раскопал“.
Ритус: „Неужели эти записи наши, которые делались в сверх-сверхсекретной обстановке, там не остались? Эти расчёты… или он их тут же уничтожил? Может быть такое?“)
Теперь в заключение мне хотелось бы сделать некоторое собственное замечание по поводу LiD. Точнее, два замечания.
Во-первых, после того как в 53-м бомба была взорвана, то пошла речь о присуждении премий, и Андрей Дмитриевич писал отзывы о людях, внёсших тот или иной вклад. И в частности, он писал отзыв о Гинзбурге. И я помню, хотя у нас не было специальной беседы об этом, но по случайным разговорам с Сахаровым я чувствовал, что какое-то начальство желало принизить вклад Гинзбурга — его идею использования 6LiD. Андрей Дмитриевич, наоборот, прикладывал усилия, чтобы его вклад был достойно оценён. Как известно, Гинзбург получил вторую премию.
(Голос: „Первую“.
Ритус: „Первую? А мне кажется, вторую“.
Р.И.Илькаев: „Сейчас проверим“ (Действительно, Гинзбург получил первую премию, хотя и значительно меньшую, чем Сахаров).)
Теперь моё второе замечание о LiD. Когда я приехал на объект, то уже было ясно, что нужно работать с LiD. И после того, как более 10 лет тому назад наступили новые времена и я написал свои воспоминания об Андрее Дмитриевиче в журнале „Природа“, мне захотелось узнать что-то большее об этом периоде „бури и натиска“, в котором я оказался. Я, конечно, беседовал с Виталием Лазаревичем и дважды, с интервалом в год или два, спрашивал его, кто вообще предложил использовать именно дейтерид лития, т. е. твёрдое вещество, а не тяжёлую воду. Он сказал: „Я не знаю“. Иными словами, свой вклад Гинзбург видит в следующем: кто-то уже сказал, что дейтерий нужно вносить в виде дейтерида лития — твёрдого вещества, а не в виде тяжёлой воды. Он же посмотрел литературу и увидел, что если кислород воды никак не реагирует ни в термоядерном, ни в нейтронном смысле, то шестой изотоп лития охотно делится нейтроном
с выделением энергии. Более того, образующийся тритий вступает в термоядерную реакцию с дейтерием и снова с выделением энергии:
Тогда он ещё не знал о приятном сюрпризе — сечение этой реакции в 100 раз больше сечения dd-реакции. Таким образом, предложение Гинзбурга состояло в том, чтобы очищать литий от его основного, седьмого, изотопа и вносить дейтерий в виде твёрдого вещества 6LiD.
Что же касается самой идеи использовать в качестве носителя дейтерия твёрдое вещество — дейтерид лития, а не тяжёлую воду, то в какой-то степени она тривиальна. Почему? Потому что в любом химическом справочнике или даже Большой советской энциклопедии в статье на слово „литий“ написано, что гидрид лития используется для безбаллонной транспортировки водорода. Иначе говоря, если вы хотите перевезти из одного места в другое какое-то количество водорода, то вместо того, чтобы везти сжатый водород в баллоне, удобнее взять твёрдое вещество — гидрид лития, перевезти его в нужное вам место, полить его там водичкой, и один килограмм LiH даст вам 2.8 кубических метра водорода.
Более того, ещё в 1947 г. в отчёте Я.Б. Зельдовича, С.П. Дьякова и А.С. Компанейца дейтерид лития рассматривался вместе с дейтерием как термоядерное горючее для осуществления детонации, причём имелся в виду дейтерид лития-7, так как, по сведениям авторов, сечение реакции 6Li + d было малым по сравнению с сечением реакции 7Li + d. He исключено, что предложение об использовании дейтерида лития исходило из этой группы.
Катастрофы на атомных подводных лодках
По материалам отчета организации "Беллуна" и архивным материалам ВМС США
Сегодня на дне Мирового океана покоятся шесть атомных подводных лодок: две амери-канские ("Трешер" и "Скорпион") и четыре со-ветские (К-8, K-219, К-278 oКомсомолец", K-27). Три атомные подводные лодки СССР погибли в результате ЧП и одна была затоплена в Карском море по решению ответственных гос-ударственных ведомств ввиду невозможности восстановления и дороговизны утилизации. Все АПЛ принадлежали Северному флоту.
Несмотря на временные и географические различия, картина катастроф атомных подводных лодок проходила как бы по одному и тому же "сценарию":
- Пожар на глубине при возвращении АЛЛ с боевого задания.
- Борьба за живучесть в подводном и надводном положении, при этом, как правило, АПЛ остается без хода и связи.
- Поступление забортной воды внутрь прочного корпуса.
- Потеря центральным постом управления борьбой за живучесть АПЛ.
- Потеря подводной лодкой плавучести и продольной остойчивости.
- Опрокидывание, затопление, гибель.
На всех потерпевших катастрофу советских АПЛ реакторы были заглушены всеми штатными поглотителями. Для страховки компенсирующие органы опускались в крайнее нижнее положение ручным способом, и, как правило, это было связано с огромным риском для жизни исполнителя.
Первую катастрофу потерпела АПЛ К-8 (пр. 627А класса "Ноябрь") в апреле 1970 года. Она затонула в Бискайском заливе, погибло 52 че-ловека. АПЛ возвращалась с учений "Океан". 8 апреля в третьем (центральный пост) и восьмом отсеках почти одновременно начался пожар. Лодка всплыла. Потушить пожар не удалось, сработала аварийная зашита реакторов, лодка осталась без электроэнергии. Дизель-генераторы из-за неисправности использовать не удалось. Центральный пост и все прилегающие к нему отсеки были загазованы продуктами горения. В результате пожара в восьмом отсеке были загазованы кормовые отсеки, оставшийся экипаж эвакуирован на верхнюю палубу лодки и на корабли, подошедшие на помощь. Кормовые цистерны главного балласта в процессе борьбы за живучесть неоднократно продувались для выравнивания дифферента и поддержания плавучести. К 10 апреля был израсходован запас сжатого воздуха. В седьмой и восьмой отсеки начала поступать забортная вода. К вечеру 10 апреля часть экипажа была эвакуирована на суда сопровождения. Утром II апреля в 6.20 в результате потери продольной остойчивости лодка затонула на глубине 4680 метров.
1. Введение
В Атомном проекте бывшего СССР участвовало значительное число выдающихся ученых, среди которых, наряду с И.В. Курчатовым, Ю.Б. Харитоном, В.Г. Хлопиным, Я.Б. Зельдовичем, А.Д. Сахаровым, А.А. Бочваром и др., были Лауреаты Нобелевской премии академики В.Л. Гинзбург, П.Л. Капица, Л.Д. Ландау, И.Е. Тамм, И.М. Франк. Научная деятельность Лауреатов Нобелевской премии в советском Атомном проекте описана с различной степенью детализации. Ряд материалов, относящихся к их работе в период 1945-1953 гг., помещен в сборниках архивных документов советского Атомного проекта, опубликованных в 2006-2007 гг. и подготовленных к изданию в 2008 г., ссылки или извлечения из которых приводятся в настоящей статье. Частично это сделали Ю.Б. Харитон, Я.Б. Зельдович и К.И. Щелкин, некоторые из документов, ими подготовленные, представлены в настоящей статье. Автор предпринял попытку изучить и систематизировать имеющиеся архивные документы бывшего Первого главного управления (ПГУ), ныне госкорпорации Росатом, относящиеся к научной деятельности выдающегося ученого современности академика Ландау в советском Атомном проекте. На современном этапе, имея в виду "Договор о нераспространении ядерного оружия", невозможно подготовить полный обзор его научных результатов по атомно-водородному оружию, что представило бы исключительный интерес. С целью системного представления некоторые из документов, приведенные в ранних публикациях по данной теме в УФН, цитируются вновь.
Участие Ландау в советском атомном проекте (продолжение)
2. Хронология жизненных событий Ландау
В архиве Росатома хранятся личные дела многих ведущих ученых, принимавших участие в Атомном проекте. Среди них находится бесценный документ — анкета с автобиографией Ландау (копия от 28.10.1946 г.) [1]. Возникает вопрос — почему личное дело академика хранилось с 1946 г. в архиве ПГУ и продолжает храниться в теперешнем архиве? Ответ на этот вопрос заключается в том, что Ландау, сам не зная этого, относился к "номенклатуре". Об этом свидетельствует также "Список научных руководителей атомных предприятий и основных направлений научно-исследовательских работ", подписанный А.П. Завенягиным и B.C. Емельяновым от 25.03.1951 г. в качестве приложения к докладу ПГУ "О ходе работ по развитию атомной промышленности" [2]. В этом списке указана фамилия Л.Д. Ландау как "научного руководителя расчетно-теоретических работ по водородной бомбе РДС-6Т". В то же время на "Листе назначений, поощрений и перемещений и взысканий" имеется многозначительная надпись: "В номенклатуру 1954 года не вошел" [1]. Появление этой надписи объяснимо, так как в 1954 г. Ландау отошел от деятельности по атомно-оружейной тематике.
Участие Ландау в советском атомном проекте (продолжение)
3. Особенности организации работ по Атомному проекту
Для лучшего понимания условий, в которых проходила "атомная" деятельность Ландау, приведем краткую информацию об организации работ по советскому Атомному проекту. За последние 10 лет в официальных документах и различных публикациях установилось понятие Атомный проект, основной задачей которого было создание атомной бомбы, а впоследствии водородного оружия. Считается, что Атомный проект относится к периоду существования Специального Комитета во главе с Л.П. Берией и Первого Главного управления (ПГУ) под руководством Б.Л. Ванникова с 1945 г. по 1953 г., когда было образовано Министерство среднего машиностроения (МСМ). Решения Спецкомитета и ПГУ, образованные для руководства работами по ядерному оружию, являлись обязательными для всех наркоматов (министерств) страны. К тому же эти решения в большинстве своем подкреплялись постановлениями Совета Министров СССР. С самого начала деятельности этих двух могущественных организаций страны установилась практика коллегиального обсуждения на заседаниях Спецкомитета, ПГУ и научно-технических советах принимаемых организационных и научно-технических решений, наряду со строгой персональной ответственностью. Таким же образом была организована работа Научного и Инженерно-технического советов при Спецкомитете, которые впоследствии были объединены в Научно-технический совет ПГУ и в который входили выдающиеся ученые Советского Союза. Впоследствии был организован Научный совет при Президенте АН СССР СИ. Вавилове для координации деятельности академических институтов по атомной проблеме. Научный совет Спецкомитета провел 26 заседаний до марта 1946 г., когда был организован НТС ПГУ, который в свою очередь провел 112 заседаний до 1953 г. На первом этапе председателем Научного совета Спецкомитета и НТС ПГУ был начальник ПГУ Б.Л. Ванников. Поэтому решения научных советов являлись обязательными для всех организаций, участвующих в Атомном проекте. Впоследствии НТС ПГУ руководил длительное время И.В. Курчатов. На эти заседания научных советов приглашали ведущих ученых и инженеров для докладов и сообщений по конкретной тематике, а также в качестве экспертов.
Следует заметить, что деятельность по созданию первой советской атомной бомбы (АБ) носила исключительно закрытый характер с чрезвычайными мерами по обеспечению строгого режима секретности. На заседаниях НТС ПГУ могли присутствовать только те работники, которые занимались данной конкретной работой и имели соответствующий допуск КГБ. Даже отдельные руководители ПГУ не могли участвовать в работе НТС без разрешения Б.Л. Ванникова или А.П. Завенягина и только в том случае, если они занимались данной проблемой. Одной из мер, осуществленных органами режима и направленных по их мнению на предупреждение утечки секретной информации, было использование различных условных терминов и наименований пред¬приятий. Поэтому Ландау обязан был пользоваться этими условными терминами: сооружение №1 — уран-графитовый реактор, сооружение №2 — тяжеловодный реактор, реактивный двигатель, промышленная или заводская продукция, изделие — атомная бомба и т.д. Кто их придумал, сейчас трудно сказать. Большинство документов, подготовленных Ландау лично или с его участием, имело наивысший гриф секретности: совершенно секретно/особая папка, присвоенный работам по АБ. Участвовать в работах по АБ и составлять подобные закрытые документы могли те специалисты, которые имели соответствующий допуск (другими словами, разрешение КГБ). Имел такой допуск и Ландау.
Участие Ландау в советском атомном проекте (продолжение)
4. Научно-технический совет ПГУ и Ландау
Научно-технический Совет (НТС) ПГУ приступил к своей работе в апреле 1946 г. после выхода Постановления СМ СССР [23]. В состав НТС были включены Б.Л. Ванников (председатель), акад. И.В. Курчатов (зам. председателя), М.Г. Первухин (зам. председателя), акад. А.Ф. Иоффе, акад. В.Г. Хлопин, акад. А.И. Алиханов, акад. Н.Н. Семенов, чл.-кор. АН СССР И.К. Кикоин, чл.-кор. АН СССР Д.В. Скобельцын, проф. Ю.Б. Харитон, В.А. Малышев, А.П. Завенягин, проф. А.И. Лейпунский, Б.С. Поздняков (ученый секретарь), т.е. из 14 членов совета 10 человек являлись учеными. В 1946 г. на заседаниях НТС было обсуждено 209 различных научно-технических и организационных проблем. Рассматривались следующие вопросы:
- разработка уран-графитовых и тяжеловодных реакторов,
- работы по диффузионному, электромагнитному и центробежному методам разделения изотопов урана,
- добыча и производство металлического урана и тория,
- технологии получения плутония, тяжелой воды,
- подготовка полигона для испытаний,
- разработка ускорителей,
- работы по ядерной физике,
- проектные задания заводов,
- планы и отчеты институтов.
Проблемы, связанные с разработкой АБ, обсуждались в течение 1946 г. всего лишь один раз (18.12.1946 г.) [8].
Л.Д. Ландау несколько раз участвовал в заседаниях НТС ПГУ; один раз — в качестве докладчика, а в большинстве случаев как эксперт. Приведем в хронологической последовательности информацию об этой стороне деятельности Ландау.
22 июля 1946 г. НТС ПГУ заслушал доклад директора Института химической физики (ИХФ) академика Н.Н. Семенова о мероприятиях по организации полигона и проведении испытаний [24]. В п. 2 решения этого НТС было записано:
«2. Поручить комиссии в составе член-корреспон¬дента АН т. Тамма И.Е., проф. Зельдовича Я.Б., проф. Ландау Л.Д. и проф. Левича В.Г. в декадный срок проверить представленные Институтом химической физики АН СССР теоретические расчеты, а также дать оценку исходным данным, принятым при проведении указанных расчетов по распространению взрыва и явлений, происходящих в разных его стадиях (переход энергии осколков в рентгеновские лучи, образование и охлаждение газового объема с очень высокой температурой и давлением, образование и распространение взрывной волны, распространение нейтронов и др.).
Письменное заключение представить на утверждение Научно-технического совета».
29 августа 1946 г. Ландау участвовал в заседании НТС ПГУ, на котором было заслушано «заключение экспертной комиссии т.т. Ландау Л.Д., Тамм И.Е., Левич В.Г. и Зельдович Я.Б. по теоретической части доклада академика Семенова Н.Н., признавшей правильной создан¬ную вновь теорию волны охлаждения и теорию взрыва в целом» [25].
Примечание автора: заключение И.Е. Таммом не подписано.
Участие Ландау в советском атомном проекте (продолжение)
5. Первые прикладные работы
Приведем информацию о первой научной работе Ландау, имеющей непосредственное отношение к технологии производства тяжелой воды. Известно, что на начальной стадии работ в Лаборатории №2 наряду с уран-графитовыми реакторами разрабатывались тяжеловодные реакторы. Однако для осуществления последних требовалось значительное количество тяжелой воды, производство которой в СССР не было налажено. Поэтому в плане Лаборатории №2 на 2-е полугодие 1943 г. была предусмотрена разработка под руководством профессора М.О. Корнфельда технологии и установок для получения тяжелой воды с содержанием дейтерия до 90-98 %, с проведением соответствующих теоретических работ. Одна из таких работ сотрудников Лаборатории № 2 М.О. Корнфельда и Д.М. Самойлович была посвящена разделению изотопов методом ректификации. Причем этим методом можно было в принципе разделять и изотопы тяжелых элементов (была надежда разделить изотопы урана). Они выпустили отчет "Разделение изотопов ректификацией", в котором, в первую очередь, был рассчитан коэффициент разделения ректификационных колонн, зависящий от величины упругости пара разделяемых изотопов [49]. Авторы указали в отчете: "Как показывают теоретические исследования Герцфельда и Теллера, упругости паров изотопов несколько отличны. Ландау по нашей просьбе расширил результаты указанных авторов и получил простую и изящную формулу, связывающую {\Delta}Р/Р с массой изотопов и свойствами жидкости". К отчету приложена работа Л.Д. Ландау "Давление паров изотопов" [50].
Авторы отчета [49] отмечают: "Как показывает формула Ландау, коэффициент разделения чрезвычайно резко уменьшается при увеличении атомного веса". И.В. Курчатов так характеризует этот вывод относительно разделения изотопов урана: "Применение метода ректификационных колонн осложняется в данный момент тем обстоятельством, что не известно ни одного соединения урана, которое при комнатной или более низких температурах находилось в жидком состоянии" [51]. Тем не менее можно считать, что Ландау прямым образом способствовал реализации метода ректификации жидкого водорода для получения тяжелой воды (см., например, письмо ПГУ Л.П. Берия от 18.06.1946 г. и постановление СМ СССР № 2225-913сс "О строительстве опытной установки № 474 на Горловском азотно-туковом заводе Министерства химической промышленности" с использованием установок по ректификации жидкого водорода) [52].
Следует отметить, что Ландау, несмотря на свою исключительную занятость и увлеченность теоретическими проблемами физики, в середине 1946 г. подготовил научно-популярную статью "Атомная энергия", о которой сейчас мало кто помнит, а молодое поколение ее не знает [53]. В публикациях о Ландау, а также перечне его трудов, просмотренных автором, эта статья не упоминается. Поэтому она приводится в Приложении 2 как свидетельство его характерной черты просветителя и одновременно несомненного интереса Ландау к проблемам использования атомной энергии.
Интересна история оформления разрешения на ее открытое опубликование как один из примеров взаимоотношений аппарата ПГУ с учеными тех времен, которые, кстати сказать, не отличаются от современных. Как указано в письме Б.Л. Ванникова секретарю Спецкомитета В.А. Махневу от 17.06.1946 г. [54]:
«Статья Л.Д. Ландау рассматривалась профессором Левичем В.Г.
Профессор Левич В.Г. считает целесообразным из статьи изъять следующие места, сообщение которых выходит за рамки официальной американской информации (книги Смита):
- Масса бомбы — стр. 146.
- Замечания о характере сближения частей бомбы — стр. 147.
- Количество U-235 в американской бомбе —стр. 147.
- Обсуждение возможностей цепной реакции в легких элементах — стр. 151-152.
Произведенные сокращения не изменят существенно общий характер статьи и могут быть проведены без всякого для нее ущерба».
Примечание составителей к документу [53]: «Верстка статьи Л.Д. Ландау при выявлении не обнаружена. Однако предпринятый поиск позволил установить, что версия статьи, из которой в соответствии с замечаниями экспертизы был изъят ряд данных, была издана в 1946 г. на правах рукописи Комитетом по радиофикации и радиовещанию при СМ СССР... После подписания к печати 12 октября 1946 г. тираж статьи (560 экз.) был отпечатан в типографии издательства Главсевморпути (г. Москва)».
Участие Ландау в советском атомном проекте (продолжение)
6. Принципиально важный вклад Ландау в теорию ядерных реакторов
После организации 1.12.1945 г. Лаборатории №3 (первый директор академик А.И. Алиханов) разработка тяжеловодных реакторов была передана из Лаборатории №2 в Лабораторию №3. Академик А.И. Алиханов как научный руководитель тяжеловодного направления хорошо понимал значение и важность физических расчетов реакторов. Поэтому неслучайно, что Алиханов пригласил Ландау руководить теоретическим сектором лаборатории, главной задачей которой являлась на первом этапе разработка теории и методов расчета тяжеловодных реакторов. К разработке методов расчета гетерогенных ядерных реакторов Ландау приступил в Лаборатории №3 совместно с И.Я. Померанчуком. О состоянии и достижениях в теории ядерных реакторов Ландау рассказал на заседании HTC ПГУ 10 февраля 1947 г., на котором он выступил с сообщением "Состояние ядерной физики", выдержка из которого в части, относящейся к ядерным реакторам, приводится ниже [26]. Напомним, что Ландау пользовался следующими условными терминами: промышленный ресурс — атомная энергия, сооружение №1 — уран-графитовый реактор, сооружение №2 — тяжеловодный реактор, А-9 — природный уран, А-93 — уран-233, А-95 — уран-235, А-98 — уран-238, Б-9 — торий, "цемент" — графитовая кладка, Z-продукт — плутоний.
«Состояние ядерной физики
Объем расчетных работ, проведение которых требуется для успешного разрешения проблемы использования промышленных ресурсов, чрезвычайно велик.
Участие Ландау в советском атомном проекте (продолжение)
7. Участие в расчетном обосновании первой советской атомной бомбы
Как следует из архивных документов, работа по созданию первой советской атомной бомбы была строго регламентирована решениями правительства, Спецкомитета и ПГУ. До середины 1946 г. вся работа была сосредоточена в Лаборатории №2. Для выполнения исследований по АБ в Лаборатории №2 9 апреля 1946 г. было организовано Конструкторское бюро №11 [55], которое впоследствии превратилось в самостоятельный научный центр. Уже через 3 месяца, согласно постановлению от 21.06.1946 г. КБ-11 получило следующее поручение [56]:
«1. Обязать Конструкторское бюро № 11 (тт. Харитона, Зернова):
а) создать под научным руководством Лаборатории №2 АН СССР (акад. Курчатова) "Реактивный двигатель С" (сокращенно "РДС") в двух вариантах — с применением тяжелого топлива (вариант С-1) и с применением легкого топлива (вариант С-2)».
Примечание составителей к документу: тяжелое топливо — плутоний, легкое топливо — уран-235.
Участие Ландау в советском атомном проекте (продолжение)
8. Участие в физических расчетах первой советской водородной бомбы
Особенностями процесса создания первой водородной бомбы в СССР явились,
во-первых, высокое политическое значение,
во-вторых, исключительная научная и техническая сложность,
в-третьих, участие большого числа научных, проектно-конструкторских и производ¬ственных коллективов и выдающихся советских ученых и инженеров,
в-четвертых, исключительно высокий уровень секретности.
В работах по обоснованию конструкции первой ВБ принимали участие такие выдающиеся физики, как И.В. Курчатов, Ю.Б. Харитон, К.И. Щелкин, А.Д. Сахаров, В.Л. Гинзбург, Л.Д. Ландау, Я.Б. Зельдо-вич, И.Е. Тамм, Ю.А. Романов, Г.Н. Флеров, И.М. Франк, математики Н.Н. Боголюбов, Л.М. Канторович, А.Н. Тихонов, К.А. Семендяев, А.А. Самарский, Н.Н. Яненко и многие другие. Создание ВБ было бы невозможно без получения в промышленных масштабах лития-6, дейтерия, трития и их соединений — основных компонент термоядерного оружия, методов выделения трития из облученного лития. Без преувеличения можно сказать, что создание ВБ является вершиной теоретиче¬ской и экспериментальной физики и техники, освоить которую удалось советским специалистам.
Необходимо отметить, что первое упоминание о ВБ, получившей название РДС-6, относится к 5 июня 1948 г., когда вопрос об организации разработки ВБ рассматривался на заседании Спецкомитета при СМ СССР [59]. Научный руководитель Атомного проекта И.В. Курча¬тов в это время находился на комбинате №817 и занимался пуском первого промышленного реактора и по этой причине не мог участвовать в этом заседании. Спецкомитет принял два решения по РДС-6. Было поручено КБ-11: «произвести [...] теоретическую и экспериментальную проверку данных о возможности осуществления конструкций [...] до 1 июня 1949 г. — РДС-6»; «1в) разработать к 1 января 1949 г. на основе имеющихся предварительных данных эскизный проект РДС-6». Эти два решения были полностью включены в постановление № 1989-773сс/оп "О дополнении плана работ КБ-11" от 10.06.1948 г. [62].
Принципиальное обсуждение различных конструктивных схем ВБ произошло на заседании НТС Лаборатории №2 по КБ-11 21.12.1948 г. под председательством И.В. Курчатова, на котором руководители научных групп Я.Б. Зельдович (ИХФ) и И.Е. Тамм (ФИАН) доложили о результатах изучения использования реакции синтеза легких ядер для создания различных вариантов ВБ [68]. В протоколе заседания НТС было указано:
«Совет считает, что результаты обеих групп представляют значительный интерес. Особенно интересными является предложенная тов. Сахаровым (группа Тамма) система в виде столба из слоев тяжелой воды и А-9, которая согласно предварительным расчетам может детонировать при диаметре столба около 400 мм. Особым преимуществом этой системы является возможность применения в ней тяжелой воды вместо дейтерия, что избавляет от необходимости иметь дело с водородом при низких температурах.
Совет установил, что объем расчетно-теоретических работ для уточнения вопроса о возможности детонации дейтерия (работа группы Зельдовича) весьма велик и поручил т. Соболеву выяснение совместно с т.т. Тихоно¬вым и Петровским возможности применения математических приемов, которые позволили бы ускорить работы. [...]»
Участие Ландау в советском атомном проекте (продолжение)
9. Оценка вклада Л.Д. Ландау
Из представленных в статье архивных документов видно, что Л.Д. Ландау и его немногочисленная группа внесли существенный вклад в исключительно сложное расчетное обоснование атомной и водородной бомб. Однако, кроме представленных здесь документов, имеются документальные свидетельства его современников, которые приводятся ниже. Одним из значимых свидетельств является непредвзятое и компетентное мнение о деятельности Л.Д. Ландау К.И. Щелкина, являвшегося непосредственным участником описываемых в статье событий, направленное в адрес ПГУ 18.05.1952 г. [93]:
«Работа Л.Д. Ландау относится ко всем важнейшим разделам работы КБ-11. Они подразделяются на следующие основные тематики:
1. Детонация обычных ВВ.
2. Количественная теория цепного ядерного взрыва и расчет кпд, разработанных и разрабатываемых в КБ-11 конструкций.
3. Работы по теории изделия РДС-бт (в настоящее время работы прерваны в связи с новым заданием по РДС-бс).
4. Разработка методов расчета цепного ядерного взрыва и термоядерного взрыва и расчет эффективности РДС-бс (работа началась в январе 1952 г.).
Под руководством Л.Д. Ландау работала небольшая группа физиков (д.ф-м.н. Лифшиц, кандидаты Халатников, Дьяков, Сивухин) и математическая группа в составе около 15 человек.
Ниже излагаются результаты, полученные Ландау и его группой по перечисленным темам:
Участие Ландау в советском атомном проекте (Заключение и ссылки)
10. Заключение
Создание ядерно-водородного оружия в бывшем СССР представляет собой исключительно важный этап в истории отечественной атомной науки и техники, позволивший обеспечить необходимый и достаточный уровень безопасности страны. В разработке первых образцов атомной и водородной бомб участвовало большое число известных советских ученых и инженеров.
Многие выдающиеся ученые внесли свой вклад в Атомный проект. Их роль уже достаточно полно освещена в различных публикациях, в частности, и на страницах журнала УФН (см. [97-106]). Однако в силу известных обстоятельств имена еще многих участников и их вклад в общее дело недостаточно известны. В частности была недостаточно отражена роль выдающегося советского ученого академика Л.Д. Ландау и его немногочисленных, но выдающихся соратников.
К счастью, в год столетниего юбилея академика Льва Давидовича Ландау стало возможным представить читателям обзор того огромного вклада в Атомный проект, который внес сам Лев Давидович, его ученики и коллеги. Представленная здесь статья дает возможность познакомиться с этой, неизвестной ранее научной деятельностью Л.Д. Ландау и его коллег в советском Атомном проекте. По представленному обзору секретных ранее документов видна огромная роль Л.Д. Ландау в общем успехе и данная публикация, как нам представляется, освещает еще одну (мало известную) грань его необыкновенной личности.
Список литературы
Города атомной отрасли - Снежинск
Сергей ЛЕСКОВ, «Известия науки»
В Снежинске, он же Челябинск-70, создано более половины ядерных зарядов, которые стоят на вооружении Российской армии, в их числе все боеголовки стратегических ракетных комплексов для ВВС и авиабомбы ВМФ. Снежинск - самый молодой из закрытых российских городов. Короткая и взрывная, как бег спринтера, история Снежинска отмечена вереницей драматических загадок. Это первый закрытый город, построенный без Сталина, Берии и армии зеков. В 2000 году свою первую поездку в качестве президента Владимир Путин совершил именно в Снежинск.
- Читал, что при выходе в открытый космос пульс у космонавта Леонова подскочил до 180, - говорит директор Российского ядерного центра ВНИИ технической физики Георгий Рыкованов. - За 5 минут до ядерного взрыва, я проверял, доходит до 200. Что самое страшное? Подвести коллектив, который работал на бомбу. Это 14 тысяч человек. Одна ошибка в расчетах - и ты морально всех порешил, от общего труда остался пустой звук.
В 1949 году была испытана советская атомная бомба. В 1953 году умер Сталин, а через три месяца был разоблачен Берия. Вклад Берии в атомный проект велик, и все-таки ядерный потенциал США в тот период в десятки раз превосходил советский. Весной 1954 года США в Тихом океане провели операцию "Кастл" - серию из шести многомегатонных ядерных взрывов. Стало ясно, что в США освоен новый, еще более разрушительный принцип ядерного оружия. Это была водородная бомба.
Над атомной бомбой американцы работали в Лос-Аламосе, но после испытания советской бомбы в тысяче миль было решено создать еще одну лабораторию - в Ливерморе. Советскую бомбу сделали в КБ-11 в Сарове, он же Арзамас-16. В 1954 году в тысяче километров от него на Урале решили создать ядерное КБ-дублер на случай гибели Арзамаса. Возглавил НИИ-1011 второй человек в Арзамасе Кирилл Щелкин, который 29 августа 1949 года вложил детонаторы в заряд плутониевой сферы первой советской бомбы. В 1954 году 42-летний Щелкин был уже трижды Героем Социалистического Труда. Ядерный паритет с США был достигнут лишь после 1957 года, когда Щелкин установил в межконтинентальной ракете Королева сверхмощный заряд. Но судьба Кирилла Щелкина, в отличие от всех прочих лидеров советского атомного проекта, полна "белых пятен".
Лаборатория для "Зубра"
- Двум медведям в одной берлоге всегда тесно, - говорит академик Евгений Аврорин, который полвека назад прибыл на Урал в одном из первых эшелонов. - У Щелкина было много собственных идей. Мудрый Харитон согласился разделить свое КБ и поделиться полномочиями и кадрами, понимая, и это большая редкость, что конкуренция пойдет на пользу делу. Я после МГУ уже в 1955 году, мальчишкой, получил орден за испытание самой крупной бомбы в Семипалатинске. Десятки раз видел, как атомный гриб прорывает облака, а тяжелые горы подпрыгивают, как волейбольный мячик. Но философских бесед на пацифистские темы не помню. Не помню, чтобы даже Сахарова это волновало. Наоборот, он был очень возбужден и доволен, когда испытания оправдывали расчет.
Снежинск дышит уютом и умиротворенным покоем, что диалектически может быть объяснено его близостью к разрушительному оружию. Снежинск магнитом влюбляет в себя все поколения. Профессор Николай Волошин был начальником важного главка в Москве, имел в столице всё - и вернулся. Один из руководителей отказался занять кресло замминистра, потому что работа в Снежинске интереснее, а жизнь полнее. Лев Магда закончил МИФИ, но поспешил домой, потому что в Москве, как он говорит, хорошо писать только те бумаги, которые деньгами пахнут, а ему наука нужна. Но туроператоры могут не потирать руки - Снежинск за семью заборами, и даже всенародного писателя Даниила Гранина, несмотря на личное приглашение директора, в город не пустили.
Почему Гранина звали в Снежинск? Физикам досталась обжитая база секретной лаборатории "Б", созданной в 1946 году вместе с лабораториями "А", "В" и "Г".
- Объекты "А" и "Г" располагались в Сухуми, там работали вывезенные из Германии специалисты во главе с немецким Эдисоном - бароном фон Арденне - и лауреатом Нобелевской премии Герцем ("Известия", 27 августа 2009 г.).
- Лаборатория "В" в Обнинске создала первую атомную станцию, самые быстроходные подводные лодки и реакторы на быстрых нейтронах ("Известия", 19 февраля 2010 г.).
- Лаборатория "Б" изучала влияние радиации на биологические объекты. В этой лаборатории работал выдающийся биолог зек Николай Тимофеев-Ресовский, который в 1930-х годах не вернулся в СССР, создал в Германии блестящий институт, а в 1945 году был осужден.
Драматическая судьба ученого полна загадок. Ему посвящена одна из лучших книг Даниила Гранина "Зубр". В конце 1940-х ученому за исследования механизма мутаций намеревались присудить Нобелевскую премию, но было неизвестно, жив ли он, что противоречит статусу премии. Через несколько лет "нобеля" получил его соавтор и подчиненный Макс Дельбрюк, а Тимофеев-Ресовский был спрятан на Урале, как тайный малахит.
В лаборатории "Б" работал также Николаус Риль, единственный немец, которого Сталин за атомную бомбу наградил званием Героя Соцтруда и немыслимыми материальными благами.
Для сталинского героя Урал был "отстойником", чтобы перед возвращением в Германию забыть секрет бомбы. В домиках Тимофеева-Ресовского и Риля, куда потом поселили Щелкина, стоило бы устроить музей, если бы не наше бросовое отношение к истории, о которой мы вспоминаем, только если небо затянет скандалом.
Снежинск стал первым городом, созданным после смерти Сталина и расстрела Берии. Помимо стратегической важности, Снежинск должен был доказать, что страна способна становиться сильнее без персонажей, с которыми связывались ее успехи. Снежинск стал первым городом, который построили без армии рабов-зеков, и это сказалось на его атмосфере. Снежинск - одновременно наследник Арзамаса-Сарова и предтеча новосибирского Академгородка, который тремя годами позже строили те же строители и в который тоже с энтузиазмом поехала молодежь.
Снежинск, пусть он вдвое меньше Сарова, выполнил свое предназначение и создал больше половины ядерных зарядов нашего арсенала. Это все ядерные авиационные бомбы, все ядерные ракеты для ВМФ, крылатые ракеты, все артиллерийские снаряды.
(До 1990-х годов на вооружении стояли самоходные гаубицы, которые стреляли на 20 км миниатюрными, мощностью до 10 кт, то есть в пол-Хиросимы, ядерными снарядами калибра "Авроры".) Вместе с альма-матер в Сарове ВНИИ технической физики создал самую мощную в мире "Кузькину мать", а также разделяющуюся головную часть для межконтинентального "Тополя", главный аргумент ядерного щита России. В Снежинске разработан боеприпас для баллистической ракеты нового поколения "Булава".
- Уверен, "Булава" полетит, проблема в разрушении промышленности и утрате кадров, - говорит директор ВНИИТФ член-корреспондент РАН Георгий Рыкованов. - В ядерной отрасли, может быть, единственной в стране, удалось избежать этой беды. Мы дальше от столиц и соблазнов. У нас до сих пор высокий престиж. А также интересная, на мировом уровне работа и мирового уровня оборудование, мощные ЭВМ. И еще, высоких слов не стыжусь, патриотизм, который остался на генетическом уровне с тех пор, когда по всей стране для атомной бомбы искали лучших и самых надежных людей. Но сегодня привезти в Снежинск выпускника московского вуза очень трудно. Лучшие уезжают на Запад. Слабее - идут в банки. Те, что остаются, нам не нужны. Приглашаем выпускников уральских и сибирских университетов. Сегодня на страну работают Челябинск и Екатеринбург, а Москва - на заграницу.
Непохожесть Снежинска на все прочие города Вселенной состоит еще и в том, что, кого ни изберут здесь мэром, он рано или поздно оказывается в тюрьме. Не в том ли причина, что ядерный Снежинск может жить и процветать только на бюджетных соках и здесь не приживаются утвердившиеся по всем околоткам коммерческий дух и жажда наживы?
- Посадить мэра - это кампания, - разуверил первый заместитель мэра Владимир Знаменский. - В Челябинской области уже восемь мэров за решеткой. Наш предпоследний мэр, сын Героя Соцтруда, вины не признает, поэтому его не выпускают.
Шпион из царства коммунизма
Снежинск получил нынешнее имя только в 1993 году и перепробовал много вариантов: Касли-2, п/я В2827, НИИ-1011, Челябинск-50 и -70. Человек из Снежинска ехал в командировку с ворохом бланков и вполне мог сойти за шпиона. Академик Евгений Аврорин вспоминает, что в городе царил коммунизм, но потом, как и полагается, его разрушили. Двери не запирали, а если вдруг кто-то затворился - значит, в доме молодожены. Ученые ездили на велосипедах, а научный руководитель академик и генерал Забабахин - на велосипеде с мотором. Случай кражи был - и похитителя велосипеда выселили из Снежинска. Почетный научный руководитель ВНИИТФ Аврорин немолод, но глаза у него распахнуты, как у ребенка. Отчего в глазах бегают искорки - то ли от житья при коммунизме, то ли от ядерных испытаний, то ли от неизбывного любопытства ученого?
В лихие 1990-е Снежинск из коммунизма провалился в кромешный ад. То, что происходило с наукоемкой промышленностью и взрывоопасной ядерной отраслью, было похоже на сон разума, хотя экономикой рулили отнюдь не Гойя с Дали. Снежинск полностью зависел от оборонного заказа, других предприятий не было, и люди, жизнь свою положившие на безопасность страны, оказались брошены страной на произвол. Денег для ядерного центра не находилось, вместо зарплаты ученым выдавали хлеб, как в блокаду. Первый демократически избранный директор ВНИИТФ, лауреат Ленинской и Государственной премий Владимир Нечай из ученого превратился в жалкого просителя, но обычно возвращался с пустыми руками, а в приемной его ждали яростные депутации женщин с детьми. В октябре 1996 года после очередной бесплодной поездки в Москву профессор Нечай застрелился. Директор был избран коллективом, но ничем коллективу помочь не мог. Его посмертную записку засекретили, известна лишь последняя фраза: "Прошу провести поминки за счет невыданной мне зарплаты". На похороны приехал Явлинский, который прежде контактов с ВНИИТФ не имел. Политик при скоплении народа говорил бравшие за душу речи и обещал новому директору всяческую поддержку. Академик Аврорин вспоминает, что поначалу пытался дозвониться до Явлинского, но его не соединяли - видать, не по чину. Потом рукой махнул, Григорий же Алексеевич интереса к Снежинску более не выказывал.
Самоубийство Нечая - позор новейшей российской истории. Кто виноват в его гибели? Несомненно, виноваты реформаторы, потому что цена шоковой терапии оказалась непомерной. Виноваты застойные годы, когда дряхлеющее руководство проспало перемены в мире. Виноват Хрущев, который прописал закрытым городам губительную стратегию. Вывод на будущее? Лучшее в мире оружие - еще не гарантия того, что будешь жить достойно и по-человечески.
Опала пророка
Создателя ядерного центра Кирилла Щелкина называют "самым неизвестным среди заслуженных". В атомном проекте Щелкин по иерархии стоял сразу за Курчатовым и Харитоном. Из всех создателей атомной бомбы ближе всех к Курчатову был Щелкин, оба вышли из среды провинциальной интеллигенции и смотрели на мир родственно. Буквальных совпадений вплоть до смерти в 57 лет в судьбе Курчатова и Щелкина так много, что отдает мистикой. От Сталина Курчатов и Щелкин получили все мыслимые награды. У Хрущева оба попали в опалу. Однажды Щелкин стал перечить Хрущеву, и тот убежал с совещания с криками: "Этот считает себя умнее всех! Через год проверю, как он работает!" Щелкин сроки не срывал, но письма в ЦК ругательные писал. Принципиальное расхождение было в том, что Хрущев делал ставку на мегабомбы и дошел до "Кузькиной матери" в 100 Мт, а Курчатов и Щелкин были сторонниками малых зарядов. Кроме того, они считали, что необходимо активно заниматься гражданской тематикой, а испытания в атмосфере следует запретить. Эти расхождения попахивали политикой. Жизнь доказала, кто был прав, но сила редко бывает на стороне правды. В итоге Щелкин оказался единственным многократным Героем Соцтруда, кому при жизни не поставили памятник на родине. Нет, было еще исключение - Сталин.
Хрущев относился к идеям Щелкина нетерпимо, как потом к абстракционистам. Хрущев не разрешил превратить Челябинск-70 в наукоград, ограничил его исключительно военной тематикой, прихлопнул пионерские работы по радиационной медицине, строительство ускорителя и даже школу молодых физиков. Щелкин не мог угомониться и из принципа вычеркнул своего министра из списка лауреатов Ленинской премии. Щелкин хотел уйти к Курчатову, чтобы заниматься мирным термоядом, но и этого Хрущев не допустил, а персональную пенсию сократил вдвое. Трижды Героя Соцтруда в 49 лет выдавили из отрасли, большей частью он сидел дома. Через несколько лет система отыгралась на другом трижды Герое - Сахарове, близком друге Щелкина, еще отчаяннее. Но к моменту расставания со Снежинском Щелкин успел поставить институт на ноги.
Считается, что человек выбирает профессию. И часто ошибается. Но бывает, что профессия выбирает человека и она никогда не промахивается, - это случай Кирилла Щелкина. И теперь это случай Георгия Рыкованова, хотя, думаю, подчиненные нередко стонут от его жесткости. Если бы надо было приписать человеческие черты ядерному боеприпасу, следовало бы просто написать портрет директора - ощущение силы, надежности, окончательной и почти религиозной решимости. Его дед из староверов, прошел четыре войны. Директор полагает, что его профессия, которая сводится к тому, чтобы войн больше не было, - продолжение судьбы деда. Во время испытаний на Новой Земле он стал седым, как дед, которого белые вели на расстрел. Однако в соответствии с современными реалиями директору приходится искать ядерному центру новые гражданские применения. Их в избытке - радиационная медицина, лазеры, светодиоды, топливные элементы, а потенциал такой, что помощи от всяких "Роснано" не надо. Загвоздка в том, что нет людей, которые горели бы желанием ради "гражданки" пожертвовать военной тематикой, которая будоражит воображение и волнует кровь...
У Дома молодежи в Снежинске установлен большой глобус. Художник заботливо очертил континенты, но могло случиться так, что этот шар свалился бы на любой из них. Потому что на самом деле это не глобус, а оболочка для последнего и самого сильного ядерного заряда, испытанного в атмосфере, мощностью в 24 Мт, то есть больше тысячи Хиросим.
- Жалко, испытания отменили. Хочется силу атома увидеть, чтоб рвануло по-настоящему. Одними расчетами сыт не будешь, - говорит инженер-исследователь и молодежный лидер Константин Кацман. В свободное от расчета ядерных боеприпасов время он занимается бодибилдингом и накачался до такой степени, что не идет по лестнице, а перелетает через ступени. Кажется, что если не поправить дело, рубашка на Кацмане выстрелит пуговицами. Кроме ядерного взрыва, ему хочется, чтобы в городе построили боулинг. Какое желание сильнее, я не выяснил.
кАзлыЦитата:
Сообщение от Tkachenko
Академик Алиханов и советский Атомный проект
Некоторые факты из биографии
Родился 4 марта 1904 г. в г. Ганджа в семье машиниста Закавказской железной дороги. После окончания Коммерческого училища поступил в Тифлисский политехнический институт на химический факультет, но не учился, так как вынужден был работать в Гандже в Центротрамоте в качестве телефониста и помощником шофёра. В 1923 г. переехал в г. Ленинград и поступил на 1 курс химического факультета II Ленинградского политехнического института. В 1929 г. я окончил физико-механический факультет по специальности „физика“ и был приглашён на работу по совместительству в Физико-механический институт в качестве заведующего рентгеновской лабораторией“.
(Из автобиографии А.И. Алиханова).
Начало работ по Атомному проекту
При организации в августе 1945 г. Технического совета Спецкомитета ГКО академик Абрам Исаакович Алиханов был утверждён в должности его учёного секретаря. С 27 августа 1945 г. по 9 апреля 1946 г. под руководством Б.Л. Ванникова, председателя Техсовета, и Алиханова проведено 26 заседаний, на которых были заслушаны доклады по основным проблемам Атомного проекта. Если о роли Алиханова как директора Лаборатории № 3 хорошо известно, то информация о его деятельности в 1945–1953 гг. в качестве учёного секретаря Технического совета Спецкомитета, а затем члена НТС ПГУ практически не публиковалась.
Так, на заседании Технического совета Спецкомитета 5 сентября 1945 г. были заслушаны доклад И.В. Курчатова и его сотрудника Г.Н. Флёрова, а также содоклад А.И. Алиханова „О состоянии научно-исследовательских и практических работ Лаборатории № 2 по получению плутония-239 методами „котёл уран-графит“ и „котёл уран-тяжёлая вода“. В этих основополагающих докладах представлена программа действий на ближайший период по организации производства делящихся материалов для атомной бомбы. В констатирующей части решения Техсовета отмечалось: „Наиболее близкими по осуществлению по срокам подготовки сырья и возможностям изготовления оборудования являются следующие методы: в первую очередь — метод „котёл-графит“, во вторую очередь — метод диффузии, в третью очередь — метод „котёл-тяжёлая вода“, позволяющий получить плутоний-239 через 3 года, поскольку для запуска котла необходимо построить заводы получения тяжёлой воды, что займёт не менее года и ещё столько же по времени для производства необходимого количества тяжёлой воды“.
В решении Техсовета, в частности, записано:
Бюллетень о атомной энергии №3, 2004
Хранитель атомной бомбы
Владимир Губарев (журналист)
Первый научный руководитель Российского Федерального ядерного центра „Челябинск-70“ Кирилл Иванович Щёлкин (1911–1968).
Именно он взорвал нашу первую атомную бомбу. И вторую тоже. И третью. И все остальные, вплоть до термоядерной. Другим не доверили, только ему — Кириллу Ивановичу Щёлкину.
Он был другом и соратником Курчатова, вместе с ним, Харитоном, Зельдовичем и Сахаровым получал звёзды Героя Социалистического труда. Их было у него три! Щёлкин создал „Челябинск-70“ — второй ядерный центр на Урале, который не только стал конкурентом „Арзамаса-16“, но и по многим позициям опередил его.
И вдруг, это было в сентябре 1960 года, научный руководитель и главный конструктор „Челябинска-70“, член-корреспондент АН СССР, трижды Герой Социалистического труда К.И. Щёлкин уходит со всех постов. Его полностью отлучают от проблем, связанных с созданием ядерного оружия, более того, лишают права не только получать информацию в этой области, но даже посещать ядерные центры, в которых проработал большую часть своей жизни.
Что же произошло? По официальной версии, здоровье Кирилла Ивановича Щёлкина резко ухудшилось и он попросил освободить его от занимаемых должностей. Не могу сказать, что оснований для такого утверждения не было. Умер Игорь Васильевич Курчатов — слишком дорого достались ему создание первого промышленного реактора и получение плутония для атомной бомбы. Безрассудное отношение к собственному здоровью, работа под лозунгом „бомбу любой ценой“, столь популярным в конце 1940-х годов, начали сказываться спустя десять лет. Медики били тревогу: инфаркты, инсульты, раковые заболевания обрушились на создателей атомного оружия. Конечно, Щёлкин не стал исключением. Но тем не менее уход его из „Атомного проекта“, столь резкий и неожиданный, нельзя объяснить только ухудшением состояния здоровья. Причины здесь гораздо глубже.
К началу 1960-х годов наступило „горячее время“. Ядерные испытания шли непрерывно, создавались всё более мощные заряды и „изделия“. В сущности, происходило то, что чуть позже назовут „ядерным безумием“. Против него выступили сами создатели сверхмощного оружия во главе с А.Д. Сахаровым. Насколько мне известно, Кирилл Иванович Щёлкин тоже не соглашался с таким развитием „Атомного проекта“. К сожалению, пока документов, подтверждающих или опровергающих его точку зрения, я не обнаружил (возможно, он заявил об этом устно), но из рассказов соратников и учеников Щёлкина вольно или невольно напрашивается вывод о том, что он был против испытания мощных и сверхмощных ядерных зарядов.
Почему? Для ответа на этот вопрос нужно вернуться в то время, когда атомное оружие в нашей стране только начинали создавать.
Говорят, экспериментатором нужно родиться. Пример Щёлкина — тому подтверждение. Ещё будучи аспирантом Института химической физики в Ленинграде, он провёл ряд оригинальных исследований и сложных экспериментов. Особенно его интересовали горение и детонация газов. Щёлкин будто чувствовал, что газодинамика лежит в основе создания ядерного оружия, и шёл навстречу своей судьбе. В 1938 году он защитил кандидатскую диссертацию и стал старшим научным сотрудником. Работу над докторской прервала война. В июле 1941 года Щёлкин добровольцем ушёл в народное ополчение. Вряд ли судьба уберегла бы его, если бы Президиум Академии наук СССР не обратился к Сталину с просьбой вернуть из армии наиболее одарённых учёных. Верховный главнокомандующий поддержал Академию, и среди тех, кого отозвали с фронта, оказался молодой учёный Кирилл Щёлкин.
В ноябре 1946 года Щёлкин защитил докторскую диссертацию на тему „Быстрое горение и спиновая детонация газов“. Эта его научная работа прямого отношения к атомной бомбе не имела, но тем не менее сыграла определяющую роль в его дальнейшей судьбе. Когда подбирали специалиста, на которого можно было бы возложить всю экспериментальную отработку атомной бомбы, выбор пал на Щёлкина. В „Атомный проект“ его взяли благодаря академику Н.Н. Семёнову. Случилось это в марте 1947 года. Щёлкин сразу стал заместителем научного руководителя и заместителем главного конструктора ядерного центра „Арзамас-16“, то есть „левой“ и „правой“ рукой Ю.Б. Харитона.
Известно, что его принял Сталин и они долго беседовали один на один. Кирилл Иванович открыто вспомнил об этом разговоре лишь однажды. Это было вечером 29 августа 1949 года, в день первого успешного взрыва атомной бомбы, когда ведущие учёные, конструкторы и испытатели отмечали это грандиозное событие.
Испытатель В.И. Жучихин.
Работавший со Щёлкиным долгие годы В.И. Жучихин вспоминает:
„Тогда впервые мы услышали из уст Кирилла Ивановича о том, каким образом формировался коллектив нашего института. Занимались этим делом по личному поручению Сталина высокопоставленные чиновники ЦК КПСС. Они отобрали известных учёных, партийных руководителей и директоров крупных производств — тех, кто зарекомендовал себя как талантливый организатор и высококвалифицированный специалист. Однако Щёлкин, которому Сталин предоставил право принимать окончательное решение по кадрам по своему усмотрению, почти все кандидатуры отверг. Он считал, что, если собрать под одной крышей заслуженных деятелей науки и видных руководителей, они скорее заведут междоусобную полемику, нежели объединят свои усилия в работе. Щёлкин решил, что поиском подходов к решению совершенно новой для всех очень сложной атомной проблемы должны заниматься молодые учёные. Они не испорчены именитым положением, им присущи задор, смелость, желание рискнуть, а без этих качеств в данном случае нельзя было обойтись“.
Как известно, огромное количество данных об атомной бомбе было получено по линии разведки из Америки. Только Кириллу Ивановичу из этого „разведывательного пирога“ достались „крохи“. Эксперимент не спрячешь в потайном контейнере, не провезёшь через границы, не переправишь по радиосвязи. Его нужно было ставить „с нуля“, а потому испытательный отдел, возглавляемый Щёлкиным, быстро расширялся: если в марте 1947 года в нём кроме начальника числился один лишь Виктор Жучихин, то уже через год здесь работали и учёные, и конструкторы, и инженеры, и высококлассные механики и рабочие.
В середине 1948 года испытатели провели первый эксперимент с натурным зарядом, в котором будущую плутониевую начинку заменял алюминиевый керн. Первый опыт, естественно, был неудачный: „шарик“ превратился в бесформенную массу, что свидетельствовало о непонимании процесса развития фронта ударной волны и неотработанности фокусирующих элементов. Второй опыт, третий — снова неудачи. В то время на многочисленных испытательных площадках „Арзамаса-16“ что-то постоянно взрывалось и ломалось.
Из воспоминаний В.И. Жучихина: „Меня каждый раз поражал необычайный оптимизм Щёлкина. Казалось, его больше радовал отрицательный результат, нежели положительный. После очередного срыва он говорил нам: всё идёт хорошо, в науке не бывает так, чтобы новое давалось в руки само собой, хочешь получить желаемый результат, нужно попотеть, а если сразу все идёт хорошо — ищи ошибку в своей работе. И эта, казалось бы, странная логика всегда подтверждалась на практике“.
В конце концов, группа испытателей под руководством К.И. Щёлкина добилась поставленной цели: алюминиевый керн, имитирующий ядерный заряд, после взрыва остался целым и сохранил идеальную форму. Это означало, что „обжатие“ шарика проходило равномерно. Керн разогревался до белого каления, и испытатели — высший шик! — прикуривали от него папиросы…
Так выглядела 37-метровая металлическая башня в центре опытного поля Семипалатинского полигона перед испытанием атомной бомбы РДС–1.
Напряжение возрастало с каждым днём. Щёлкин понимал, что результат первого испытания атомной бомбы во многом будет зависеть от него и его команды. Интересная деталь: когда забирали бомбу из сборочного цеха, чтобы везти на полигон, именно Щёлкин последним расписался „в её получении“, взял, так сказать, под свою ответственность. Потом над ним подшучивали: а куда ты дел атомную бомбу, за которую расписался? В документах полигона до сих пор значится, что за такое-то „изделие“ (следует номер и шифр) ответственен К.И. Щёлкин.
В день испытания, 29 августа 1949 года, в 4 часа утра бомбу подняли на башню. Через час началось снаряжение заряда капсюлями-детонаторами. Первый поставил Кирилл Иванович, а остальные, под его контролем, Г.П. Ломинский и С.Н. Матвеев. В 5 часов 40 минут снаряжение заряда было закончено. Последним башню покинул Щёлкин.
Много лет атомным и термоядерным изделиям присваивали индекс „РДС“. Как только не расшифровывали эти три буквы! Появилась даже такая версия: „Ракетный двигатель Сталина“. На самом деле „РДС“ — это „Россия делает сама“. Так предложил назвать бомбу К.И. Щёлкин ещё до её взрыва. Берия доложил Сталину, тот „благословил“, и „изделия“ среди прочих шифров и номеров приобрели индекс „РДС“.
Все заметили, как волновался К.И. Щёлкин в те минуты, когда осуществлял подрыв первой атомной! Рядом с ним на столе стоял флакон валерьянки, и по бункеру распространялся её устойчивый запах… Но всё кончилось благополучно. Ядерный гриб над Семипалатинским полигоном возвестил о начале новой, атомной, эры в СССР.
Как ни странно, все, кто контактировал с Кириллом Ивановичем в то время, запомнили его по-разному. Вот, к примеру, свидетельство одного из его ближайших сотрудников:
„Он был скуп на похвалу, но внимание его к каждому сотруднику было видно всем. Когда Кирилл Иванович был доволен людьми, результатами их работы, на лице его сияла радость. Неудовольствие, вызванное, как правило, неисполнительностью или нечестностью подчинённых, обычно выражал словами: „Я-то на вас надеялся, а вы меня подвели“. Даже самые чёрствые люди воспринимали такие замечания значительно острее, чем грубый разнос или даже наложенное взыскание“.
По-иному воспринимали Щёлкина военные на полигоне. Инженер-полковник С.Л. Давыдов вспоминает:
„Щёлкина я увидел тогда впервые и не знал, что до прихода в КБ он занимался наукой в Институте химической физики. Первое впечатление от встречи было не в его пользу. Высокий, широкоплечий, полный, с громадными кистями рук, с массивной коротко стриженной головой на толстой шее, с крючковатым носом и вызывающе дерзким выражением больших круглых глаз, с походкой вразвалку, в неимоверно свободном пиджаке, в широченных брюках, болтающихся вокруг ног, и в сандалиях, в сдвинутой набок шляпе с загнутыми вниз полями он меньше всего походил на учёного. Да и угловатая манера держаться и разговаривать, бесцеремонность обхождения с людьми вызывали настороженность и отрицательное отношение к нему. Правда, при дальнейшем общении эти его черты отступили на второй план, и я всё больше проникался уважением к Кириллу Ивановичу, но первое впечатление не проходило“.
Щёлкин не умел заботиться о том, чтобы его „хорошо воспринимали“, и, возможно, пренебрежение к собственному виду и манерам, на что больше всего обращали внимание партийные и государственные чиновники, сказалось на его дальнейшей судьбе. Кирилл Иванович предпочитал идти напролом, если видел, что интересы дела и государства требуют именно этого.
В середине пятидесятых К.И. Щёлкин выступил инициатором создания второго ядерного оружейного центра на Урале и стал его первым научным руководителем. Почему он настоял на таком решении? Об этом мне рассказал нынешний научный руководитель „Челябинска-70“ академик Е.Н. Аврорин:
— Раньше не очень было принято задавать вопросы, а когда ситуация изменилась, я поинтересовался у Ю.Б. Харитона: с какой целью организовали второй институт — чтобы сохранить хотя бы один ядерный центр в случае войны или чтобы между ними было соревнование? Харитон сказал, что, по его мнению, с самого начала было понятно, что элемент соревновательности полезен и необходим. По крайней мере, он и Щёлкин это хорошо понимали.
„Челябинск-70“ стал дублёром „Арзамаса-16“, — продолжил свой рассказ академик Аврорин. — Между двумя ядерными центрами завязалось соревнование, своеобразная конкуренция. Кирилл Иванович Щёлкин стал научным руководителем и главным конструктором „Челябинска-70“ и в течение самых трудных первых пяти лет возглавлял его. Игорь Васильевич Курчатов ему очень доверял. Щёлкин был великолепным физиком. В нашей области его идеи до сих пор развиваются. Занимаясь детонацией, он обнаружил не известные ранее явления, названные впоследствии „детонациями Щёлкина“… Вообще, на руководителей „Челябинску-70“ везло. Среди них не было высокомерных людей, они жили в коллективе, много внимания уделяли образованию и воспитанию сотрудников. Рабочая атмосфера всегда была творческой, интересной“.
Академик Л.П. Феоктистов, много лет проработавший и в „Арзамасе-16“, и в „Челябинске-70“, тоже интересовался историей „Атомного проекта“. Вот его мнение:
„О причинах разделения старого „объекта“ и возникновения нового можно только догадываться. Назывались стратегические соображения: два — не один, подальше от западных границ. Но, думается, истинная причина создания второго ядерного центра более прозаична: нужен был конкурент, чтобы „старый кот не дремал“. Собственно говоря, такое было не внове. Во всех сложных производствах стремились исключить монополизм: в авиации, ракетостроении, на морском флоте. В довольно подробных „Воспоминаниях“ А.Д. Сахарова не нашлось места, чтобы оценить творческие достижения нашего института. Он пишет: „Сложные взаимоотношения со вторым „объектом“ во многом определили наш „быт“ в последующие годы… Министерские работники между собой называли второй „объект“ „Египет“, имея в виду, что наш — „Израиль“…“ Что можно сказать по этому поводу? О такой терминологии острословов министерства или кого-то другого я и, думаю, многие мои товарищи впервые узнали из книги А.Д. Сахарова.
В начале 1960-х годов по совершенно не ясным до настоящего времени причинам репрессии подвергся научный руководитель „Челябинска-70“, очень сильный учёный и организатор Кирилл Иванович Щёлкин… Я не помню, чтобы подобная участь постигла кого-либо из научного руководства КБ–11. И Сахаров (в своё время) и Харитон имели доступ к самым высоким ступенькам власти, тогда как возможности руководителей „Челябинска-70“ всегда были значительно более ограниченными…“
Пожалуй, сегодня уже можно более или менее точно сказать, что именно позиция К.И. Щёлкина в вопросе о судьбе ядерного оружия сыграла свою роль в освобождении его от работы „по состоянию здоровья“. В то время разработки А.Д. Сахарова положили начало „эре сверхмощных зарядов“. Её кульминацией стало повергшее весь мир в ужас испытание 50-мегатонной бомбы на Новой Земле 30 октября 1961 года. Шла работа и над 100-мегатонным зарядом, по мощности в несколько тысяч раз превосходящим бомбу, сброшенную на Хиросиму. Появление 100-мегатонного заряда поставило планету на грань мировой войны во время Карибского кризиса. „Ядерное безумие“ властвовало над миром. Диссонансом звучал голос одного из создателей советского ядерного оружия Кирилла Ивановича Щёлкина, который утверждал, что необходимо иметь лишь небольшие ядерные заряды: „Разве для такого большого города, как Москва, недостаточно взорвать бомбу мощностью 20 или 50 килотонн, чтобы деморализовать население, подавить связь, управление? Преимущество небольших зарядов огромно. Их при необходимости мы сделаем вместе с ракетой у нас на Урале, в тех же Каслях“.
Мнение К.И. Щёлкина противоречило доктрине того времени, и от него избавились. Уже не было И.В. Курчатова, который конечно же не допустил бы увольнения Щёлкина, а другие руководители „Атомного проекта“ видели в нём лишь конкурента и „неуживчивого“ человека. Обстановка в мире изменилась лишь в 1963 году, когда был подписан договор между СССР, США и Великобританией о введении моратория на испытания ядерного оружия в трёх средах — в атмосфере, в космосе и под водой. Правда, нельзя сказать, что впоследствии оно неукоснительно соблюдалось обеими сторонами.
После увольнения Кирилл Иванович Щёлкин жил в Москве, был профессором Московского физико-технического института. Мало кто из студентов знал, что им преподаёт человек, который на заре атомного века во время испытаний последним уходил от атомных и термоядерных „изделий“.
Однажды, это было в 1968 году, я пригласил Кирилла Ивановича в Дом журналистов на встречу с научными обозревателями центральных газет. Формальным поводом для приглашения послужила его книга „Физика микромира“, которую учёный только что написал. Несколько раз мы пытались завести разговор об атомном оружии, но ни единого слова о нём Кирилл Иванович так и не сказал…
Я провожал его к машине.
— Извините, — сказал он, — я не имею права говорить об оружии. Но обещаю, когда это будет возможно, я расскажу всё подробно…
Пожалуй, это единственное обещание, которое он не смог выполнить. Через несколько дней К.И. Щёлкина не стало.
Оружие, которое себя исчерпало
Л. П. Феоктистов
академик РАН
1. В Арзамас, к «академику Харитонову»
В год окончания войны, осенью 45-го, я стал студентом Московского университета. Учился на физическом факультете, но не могу сказать, чтобы физика нравилась мне больше математики. На третьем курсе встал вопрос о выборе специализации. После некоторых колебаний я подал заявление на кафедру математической физики. А через несколько дней меня вызывают в партком и настоятельно рекомендуют заняться ядерной физикой. Я поначалу противился. Тогда мне заявляют открытым текстом:
— У вас очень хорошие биографические данные. Родители оба из крестьян, русские, отец партийный работник…
А я знай свое — физику с математикой мне подавай.
Продолжение
Продолжение
Окончание
.Цитата:
Сообщение от Билли БонсОчень интересная книжка под названием "Когда Россия будет иметь атомную бомбу?". Издание Государственного издательства иностранной литературы 1948 года. В ней американские специалисты Хогертон и Рэймонд доказывают, что при нашем уровне экономики и техническом развитии у нас атомная бомба должна появиться не ранее 1954 года (а мы испытали первую атомную бомбу через год после выхода этой брошюры в 1949 году).
Подробно описываются все сложности при производстве бомбы. Становится ясно, почему членство в ядерном клубе могут позволить себе только очень высокоразвитые державы. Вот, например, выдержка: "...наиболее трудной проблемой была разработка "перегородки". Эта перегородка имеет, примерно, около ста миллионов отверстий на квадратный дюйм - отверстий настолько малого размера, что их невозможно увидеть..."
Скачать можно отсюда
Игорь Евгеньевич Тамм как создатель атомного оружия.
Из воспоминаний физиков Арзамаса-16.
Академик РАН Ю. Б. Харитон
доктор физико-математических наук В. Б. Адамский
доктор физико-математических наук Ю. А. Романов
кандидат физико-математических наук Ю. Н. Смирнов
Нет никакой возможности рассказать в этой статье о многообразных чертах выдающейся личности Игоря Евгеньевича Тамма. Остановиться на его крупнейших открытиях в области физики элементарных частиц и физики твёрдого тела. Отразить его редкостное человеческое обаяние, мужество и принципиальность, рассказать о его интереснейших альпинистских походах, о роли в развенчании Лысенко, о взаимоотношениях с учёными и многом другом.
Не сомневаемся, что обо всех этих сторонах личности и о жизни Тамма написано другими авторами этого номера журнала. Позволим себе сосредоточиться на роли Игоря Евгеньевича в создании первой советской водородной бомбы.
Эта роль долго замалчивалась по режимным соображениям. В литературе можно было встретить лишь туманные упоминания о периоде жизни Тамма (1950–1953) в закрытом городе Арзамас-16. Однако для многих были очевидны тесные контакты И.Е. Тамма с руководителем советской атомной программы И.В. Курчатовым.
Игорь Евгеньевич по тогдашним меркам был человеком весьма „сложных“ анкетных данных. И вряд ли стоит сомневаться, что его вовлечение в атомные дела было не только следствием его высочайшей научной репутации, но, очевидно, и сильной поддержки со стороны Игоря Васильевича.
В лесу под Арзамасом-16. Фото Ю.Б. Харитона
„Я догадываюсь,— вспоминает Е.Л. Фейнберг,— что привлечение Игоря Евгеньевича состоялось только благодаря удивительным качествам Игоря Васильевича. Ведь на моих глазах в сентябре 1943 года прошли выборы в академики на одно вакантное место по специальности „экспериментальная физика“. Были два претендента — А.И. Алиханов и И.В. Курчатов. У Алиханова были обвораживающие черты личности и он умел просто и очень убеждающе рассказывать про свою физику. Игорь Евгеньевич был его — а не Курчатова — горячим поклонником. Поэтому он развил бешеную агитацию, чтобы избрали Алиханова. И преуспел: академиком стал Алиханов! Тогда правительство ввело дополнительное место, на которое и избрали Курчатова… При этих условиях Игорь Васильевич мог бы быть обижен на Игоря Евгеньевича и это сказалось бы на их взаимоотношениях. Но для Курчатова — человека широких взглядов и здравого понимания — главным всегда было дело, и он сознавал, что такая большая сила, как Тамм, не может оставаться в стороне. Результат получился, конечно, блестящий!“
По постановлению правительства в 1948 г. для расширения исследований по водородной бомбе была создана специальная группа под руководством И.Е. Тамма в Физическом институте Академии наук СССР. К этому времени в течение нескольких лет проблемой водородной бомбы уже занимался коллектив Я.Б. Зельдовича в Институте химической физики.
В 1958 году И.Е. Тамм, П.А. Черенков и И.М. Франк получили Нобелевскую премию по физике
Вскоре молодые ученики И.Е. Тамма — А.Д. Сахаров и В.Л. Гинзбург — предложили две кардинальные идеи. Эти идеи и легли в основу первого термоядерного заряда — „слойки“,— испытанного 12 августа 1953 г.
Дела продвигались настолько успешно, что Игорь Евгеньевич весной 1950 г. вместе с А.Д. Сахаровым и Ю.А. Романовым переехал работать на объект — в нынешний Арзамас-16. Он был зачислен в штат сотрудников объекта с 23 марта 1950 г.
Как было заведено, Игорь Евгеньевич 8 апреля 1950 г. заполнил здесь стандартную анкету и составил краткую автобиографию, где указал, что „в ВКП(б) не состоял“. А на вопрос, „состоял ли в других партиях, в каких именно, с какого и по какое время“, ответил: „с 1915 г. по апрель 1918 г. был меньшевиком-интернационалистом“. Он написал, что в 1913–1914 гг. учился в Эдинбургском университете в Англии, что бывал в зарубежных научных командировках. В анкете указано также: „Владею хорошо английским, французским, немецким, владею слабо украинским, итальянским, голландским“. В его автобиографии читаем: „В 1941 году ввиду тяжёлой болезни матери и инвалидности моей сестры Татьяны отец с моей матерью и сестрой не смог эвакуироваться из Киева. При немцах он работал на заводе „Большевик“ техническим переводчиком. Мать моя умерла в 1943 году. В 1944 году отец и сестра Татьяна были привлечены к ответственности по обвинению в том, что они были „фольксдойче“. Сестра три месяца находилась под арестом, после чего она была освобождена и обвинение с неё и отца было снято… Брат мой Леонид Евгеньевич Тамм, инженер-химик, в 1936 году был арестован и осуждён на 10 лет по 58 статье. Умер в заключении в 1942 году…“
Да, Игорю Евгеньевичу „везло“ на выдающихся учеников. Но выдающихся учеников не бывает без выдающихся учителей. Тамм был не только великим учителем. Он был великим учёным и гражданином.
Лев Петрович Феоктистов - ученый, гражданин, мыслитель
Л. П. Феоктистов.
Фото из архива семьи Аврориных.
Лев Петрович Феоктистов родился 14 февраля 1928 года в семье служащих. После окончания в 1951 году физического факультета МГУ он был направлен на работу во Всероссийский научно-исследовательский институт экспериментальной физики (Арзамас-16); с 1955 года его трудовая деятельность продолжилась во Всероссийском научно-исследовательском институте технической физики (Челябинск-70). В этих научных учреждениях Министерства среднего машиностроения он в течение 27 лет работал над теоретическими и практическими проблемами ядерных и термоядерных вооружений.
Уже первые работы Льва Петровича внесли существенный вклад в создание первой водородной бомбы современного типа, которая в 1957 году была испытана и передана на вооружение Советской Армии. Его дальнейшие теоретические исследования были направлены на совершенствование и миниатюризацию ядерных и термоядерных зарядов, что в конечном итоге позволило создать принятые на вооружение системы с разделяющимися головными частями и достигнуть ядерного паритета с США. Исследования Л.П. Феоктистова позволили также создать малогабаритные артиллерийские ядерные заряды большой мощности. Впоследствии такого рода заряды эффективно использовались для тушения мощных пожаров на нефтяных скважинах.
Во время работы во ВНИИЭФ Л.П. Феоктистову удалось раскрыть, природу мощного электромагнитного импульса, который наблюдается при воздушных испытаниях ядерного оружия.
В начале своей деятельности он под руководством Я.Б. Зельдовича и Д.А. Франк-Каменецкого активно участвовал в исследованиях термоядерной детонации. Используя то обстоятельство, что энергия ядерных реакций (в отличие от химических) позволяет существенно, в десятки и сотни раз, сжать вещество перед фронтом горения, Л.П. Феоктистов нашёл новые конструктивные схемы детонации. Результаты его теоретических исследований позволили создать новые типы ядерных зарядов, в которых была радикально снижена радиоактивность продуктов деления и которые были пригодны для использования в мирных целях.
Особое внимание Льва Петровича привлекало использование энергии ядерных взрывов для научных исследований. Он был инициатором и участником ряда физических опытов по изучению свойств вещества в экстремальных условиях, по воздействию излучений ядерного взрыва на материалы и по исследованиям термоядерного горения и термоядерной детонации.
В целом результаты работы Льва Петровича Феоктистова во ВНИИЭФ и ВНИИТФ внесли решающий вклад в создание „ядерного щита“, который и в те, уже далёкие, времена, и особенно сейчас обеспечивал и обеспечивает саму возможность существования нашей Родины.
В конце 70-х годов Лев Петрович Феоктистов по личному убеждению оставил разработки в области военного атома. В 1978 году он становится сотрудником Института атомной энергии им. И.В. Курчатова, где им были начаты работы по теоретическому обоснованию и созданию химического лазера высокой мощности принципиально нового типа. В этом лазере генерируемый световой поток сам инициирует химическую реакцию, обеспечивающую накачку активных атомов. В 2000 году уже в ФИАН Л.П. Феоктистовым с сотрудниками был осуществлён физический пуск химического лазера на основе эффекта самоинициирования.
Другим важнейшим теоретическим результатом, полученным Л.П. Феоктистовым в Курчатовском институте, является открытие стационарной нейтронно-делительной волны, которую теперь называют волной Феоктистова.
В 1986 году Лев Петрович был неформальным руководителем научного штаба по исследованию причин и разработке мер по ликвидации Чернобыльской аварии.
С 1988 года и до конца жизни Л.П. Феоктистов заведовал отделом лазерного термоядерного синтеза Отделения квантовой радиофизики Физического института им П.Н. Лебедева. Здесь Лев Петрович совместно с Н.Г. Басовым продолжил исследования различных вариантов ядерных и термоядерных реакторов, начатые им ещё во время работы во ВНИИТФ. Благодаря этим исследованиям появилась концепция гибридного реактора, в котором подкритический реактор подсвечивается термоядерными нейтронами, получаемыми в результате лазерного синтеза. В частности, Л.П. Феоктистовым был предложен двухкаскадный вариант реактора, сочетающий в себе быстрый маломощный реактор-усилитель с энергетическим тепловым, в котором можно ожидать коэффициента усиления термоядерной энергии до 5000 раз.
Ещё одним важным направлением его научных интересов в последние годы стало исследование электромагнитного излучения, которое возникает при быстрых переходах в системах, обладающих внешними электрическими и магнитными полями (ферромагнетики, сегнетоэлектрики, сверхпроводники с током и др.). На основании этих исследований разработан новый мощный источник импульсного электромагнитного излучения.
Через всю научную деятельность Льва Петровича красной нитью проходило желание снизить риски, связанные с ядерной энергетикой, создать ядерный реактор, который был бы безопасен по физическим соображениям, и в этом направлении ему удалось далеко продвинуться, предложив несколько концепций безопасного реактора. Кроме того, им был предложен рад подходов, позволяющих существенно снизить экологическое загрязнение, обусловленное функционированием атомных электростанций. В последние годы он также активно работал над проблемой создания ядерной энергетики, не позволяющей распространяться ядерному оружию.
Несмотря на сильную вовлечённость в исследования военного атома, Л.П. Феоктистов всегда выступал за радикальное сокращение атомного оружия вплоть до полной его ликвидации. Этим он постоянно занимался, будучи членом правления Российского комитета Пагуошского движения учёных.
Обширной и многогранной была научно-организационная деятельность Л.П. Феоктистова. Он был председателем экспертного совета ВАК СССР, заместителем председателя правления Всесоюзного общества „Знание“, членом редколлегии журнала „Квантовая электроника“.
Л.П. Феоктистов был создателем научной школы по физике высоких плотностей энергии, вёл большую работу по подготовке научных кадров высокой квалификации для научно-исследовательских центров страны. До последних дней он заведовал кафедрой Московского инженерно-физического института.
Заслуги Л.П. Феоктистова перед Отечеством получили высокую оценку. Он Герой Социалистического Труда (1966 г.), лауреат Ленинской (1958 г.) и Государственной (1978 г.) премий, награждён двумя орденами Ленина, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденом Октябрьской Революции и орденом „За заслуги перед отечеством“ IV степени. В 1966 году он был избран членом-корреспондентом АН СССР, а в 2000 году — действительным членом Российской академии наук. Лев Петрович являлся также почётным гражданином г. Снежинска (бывший Челябинск-70) и членом ряда иностранных академий.
Лев Петрович был удивительно разносторонним человеком. Он любил литературу и сам писал книги. Его скромность, деликатность, чувство юмора притягивали к нему людей. Общение с ним всегда доставляло радость.
Имя Льва Петровича Феоктистова, великого учёного великой страны, навсегда останется вписанным в историю России.
Е.Н. Аврорин, О.Н. Крохин
О фундаментальных физических исследованиях во Всероссийском научно-исследовательском институте экспериментальной физики
1. Введение
Настоящая статья открывает цикл материалов, посвященных работам в Российском федеральном ядерном центре — Всероссийском научно-исследовательском институте экспериментальной физики (РФЯЦ-ВНИИЭФ) в области физики высоких плотностей энергии. Исторически развитие многих областей этой науки неразрывно связано с исследованиями в области создания ядерного и термоядерного оружия.
РФЯЦ-ВНИИЭФ был создан 9 апреля 1946 г. Главной задачей института являлись сначала разработка первой советской атомной бомбы, затем — первых образцов термоядерного оружия и в дальнейшем — создание опытных образцов ядерных и термоядерных зарядов различных типов и назначения. В рамках нашей основной деятельности был получен целый ряд фундаментальных физических результатов.
Российский федеральный ядерный центр — ВНИИ экспериментальной физики является крупнейшим в стране научно-исследовательским институтом, решающим сложные задачи оборонного, научного, а также хозяйственного значения. Институт внёс определяющий вклад в решение задач создания ядерного и термоядерного оружия в нашей стране, ликвидацию атомной монополии США. Деятельность института обеспечила достижение ядерного равновесия в период холодной войны и способствовала балансу сил в мире, который удержал человечество от глобальных военных конфликтов.
Во ВНИИЭФ работали такие выдающиеся учёные, как И.В. Курчатов, Ю.Б. Харитон, Я.Б. Зельдович, А.Д. Сахаров, Н.Н. Боголюбов, М.А. Лаврентьев, И.Е. Тамм, Г.Н. Флёров, Е.А. Негин, С.Г. Кочарянц, А.И. Павловский, Ю.А. Бабаев, СБ. Кормер и др., создавшие в институте многое из того, чего достигла и чем гордится отечественная наука. В институте созданы и развиваются крупные школы физиков, математиков, конструкторов, технологов, химиков.
Главная задача ядерного центра сегодня — обеспечение и поддержание надёжности и безопасности ядерного оружия России.
РФЯЦ ВНИИЭФ обладает мощными расчётной, экспериментальной, испытательной, технологической и производственной базами, позволяющими оперативно и качественно решать возлагаемые на него задачи.
В состав РФЯЦ-ВНИИЭФ входят несколько институтов: теоретической и математической физики, экспериментальной газодинамики и физики взрыва, ядерной и радиационной физики, лазерно-физических исследований, центр высоких плотностей энергии, а также конструкторские бюро и тематические центры, объединённые общим научным и административным руководством.
Высокий научно-технический потенциал позволяет РФЯЦ-ВНИИЭФ расширять сферу исследований и разработок и быстро внедряться в новые области высоких технологий, получать и успешно осваивать научные результаты мирового уровня, проводить уникальные фундаментальные и прикладные исследования. Это позволяет связывать будущее нашего института с его преобразованием в Национальный центр безопасности Российской Федерации.
Первая атомная бомба СССР. Ядерный заряд испытан 29 августа 1949 г. на Семипалатинском полигоне. Мощность заряда 22 кт тротилового эквивалента.
Первая тактическая серийная атомная бомба. Испытана в 1953 г. на Семипалатинском полигоне. Мощность заряда 30 кт тротилового
эквивалента.
Первая водородная бомба. Заряд испытан 12 августа 1953 г. на Семипалатинском полигоне. Мощность заряда 400 кт тротилового
эквивалента.
Здание Института теоретической и математической физики РФЯЦ-ВНИИЭФ.
2. Газодинамика
В прикладном плане газодинамические исследования РФЯЦ-ВНИИЭФ определялись и определяются решением различных задач имплозии делящихся материалов энергией взрыва химических взрывчатых веществ (ВВ).
К фундаментальным результатам в этой области, прежде всего, относятся:
- определение уровней кумуляции энергии взрыва ВВ в условиях сферически симметричных, осесимметричных и трёхмерных нагружений металлов и выводы о степени устойчивости такой кумуляции;
- реализация точности схождения ударной волны в центре сферических и осесимметричных систем на уровне < 0.003 размера системы;
- достижение уровней сжатия металлов в имплозивных системах более чем в 7 раз по отношению к их начальной плотности.
Газодинамические исследования связаны с серией работ по определению уравнений состояния многих веществ в области ударно-волновых нагружений, в том числе при давлениях до уровня ~ 10 ТПа.
Следует также особо выделить выводы об особенностях кумуляции энергии в выраженных несимметричных условиях газодинамических течений, которые лежат в основе решения задачи ядерной взрывобезопасности ядерного оружия.
В РФЯЦ ВНИИЭФ детально исследован целый ряд вопросов физики детонационных процессов, включая возбуждение детонации, устойчивость её распространения и процесс передачи детонации через инертные экраны. В этой области сформулирована система критериев устойчивости и/или трансформации процессов.
Хотя система газодинамических исследований основана, прежде всего, на физических экспериментах (постановка которых и средства диагностики также разработаны в нашем институте), в РФЯЦ-ВНИИЭФ развиты прецизионные методы физико-математического моделирования газодинамики, включая трёхмерное (3D) моделирование. Можно сказать, что теория и эксперимент в этой области у нас прекрасно дополняют и обогащают друг друга.
Мы традиционно являемся одним из мировых лидеров газодинамических исследований в этой области и обязаны сохранить это лидерство, что требует поддержки созданных во ВНИИЭФ научных школ и систематического обновления экспериментальной базы.
Какая фундаментальная проблема не решена в этой области? Я бы отметил газодинамический термоядерный синтез.
Эта проблема вылилась в крупное направление исследований в середине 1950-х годов, так как представлялось очень заманчивым "зажечь" термоядерное горючее в условиях кумуляции в нём энергии взрыва ВВ. С тех пор проведено более ста крупных экспериментов, однако проблема не решена и, по-видимому, ещё далека от решения. Уровни сжатия центральных металлических оболочек достигают в этих условиях более 50, а плотность термоядерного горючего превышает 100 г на кубический сантиметр. Возможно, здесь мы имеем дело с принципиальным развитием неустойчивостей, уменьшение которых пока находится за пределами наших практических возможностей.
3. Радиационная газодинамика
Это направление фундаментальных исследований связано, прежде всего, с задачами разработки термоядерных зарядов. Здесь в основе лежит принцип радиационной имплозии, предполагающий:
- выход значительной части энергии при взрыве ядерного заряда (первичного модуля) в виде рентгеновского излучения;
- транспортировку энергии рентгеновского излучения к термоядерному модулю;
- имплозию термоядерного модуля с помощью энергии "доставленного" рентгеновского излучения.
Реализация каждой из трёх составных частей этого принципа основана на радиационной газодинамике.
Взрыв ядерного заряда, в котором основная часть энергии выделяется в нейтронно-ядерных реакциях в делящемся веществе, сопровождается трансформацией этой энергии в энергию рентгеновского излучения и тепловую энергию вещества, находящиеся в локальном термодинамическом равновесии (а также в кинетическую энергию среды). В веществе осуществляется перенос рентгеновского излучения, которое испускается с поверхности делящегося материала и далее распространяется внутри внешних областей первичного модуля.
Очевидно, что этот механизм существенно зависит от фундаментальных характеристик — пробегов рентгеновских квантов, на которых осуществляется их взаимодействие с веществом. Для веществ типа урана определяющее значение имеют процессы фотопоглощения и дискретно-дискретные переходы.
Исследования этой стадии процесса проводились в рамках как приближения лучистой теплопроводности, так и спектральной кинетики. В РФЯЦ-ВНИИЭФ был создан ряд физико-математических моделей радиационной газодинамики, которые адаптировались к вычислительным возможностям своего времени. В настоящее время мы используем ЗD-модели в приближении лучистой теплопроводности и двумерные (2D) модели на основе спектрального кинетического уравнения переноса излучения, объединённые с уравнениями газодинамики.
Работы по расчёту пробегов излучения в различных средах в течение длительного времени выполнялись по нашим заданиям в Институте прикладной математики Академии наук. Сейчас применительно к новым вычислительным возможностям у нас созданы прецизионные программы вычисления спектральных пробегов излучения для различных веществ и условий, а также алгоритмы вычисления групповых и усреднённых пробегов в соответствии с потребностями моделей радиационной газодинамики.
Исследования процессов радиационной газодинамики позволили осуществить управление переносом рентгеновского излучения внутри первичного модуля и резко повысить качество модулей как источников энергии для радиационной имплозии, что было исключительно важно для практики.
Вторая часть принципа радиационной имплозии в основном связана с исследованиями в моделях радиационной газодинамики процессов отражения и прохождения рентгеновского излучения через слоистые конфигурации различных материалов, часто представляющих собой многоэлементные геометрические фигуры со сложной динамикой. Практическим результатом этих исследований было определение количества энергии, поступающей для радиационной имплозии термоядерных модулей. Если на первой стадии основным требованием являлась максимизация количества энергии рентгеновского излучения, выходящего из первичного модуля, то на второй стадии таким требованием стала минимизация потерь энергии.
Третья часть принципа радиационной имплозии связана с исследованиями трансформации энергии рентгеновского излучения в поле давления, обжимающего термоядерный модуль. Это поле, которое является сложным результатом процесса распространения излучения в различных материалах, имеет осесимметричную структуру. Для получения приемлемых результатов сжатия термоядерного модуля необходимо преобразование осесимметричных граничных условий с целью достижения симметричного характера имплозии. Решение этой задачи требует управления потоками излучения и газодинамическими потоками как высокотемпературной, так и низкотемпературной высокоплотной плазмы, что обеспечивается в рамках 2D-моделей радиационной газодинамики.
Следует отметить, что особенности "граничных условий" таковы, что имплозия термоядерного модуля может быть как относительно устойчивой, так и неустойчивой. Существуют важные практические приложения, в которых процессы имеют трёхмерный характер, в связи с чем у нас развиты ЗD-модели радиационной газодинамики. Отмечу, что уровень давлений радиационной имплозии, который определяет сжатие термоядерных модулей, составляет несколько сотен ТПа, а в процессе имплозии реализуются сжатия, при которых в несколько десятков раз превышается начальная плотность используемых веществ.
Основную роль в решении этих проблем играют методы физико-математического моделирования, что определяется как особенностями информации, полученной при испытаниях термоядерных зарядов, так и отсутствием таких возможностей в настоящее время. Крупнейшим экспериментальным результатом явилось определение "зон устойчивости" радиационной имплозии термоядерных модулей, а также определение физических факторов, выводящих за пределы этих зон.
Подчеркну, что радиационная газодинамика представляет собой выдающийся пример того, как фундаментальная научная дисциплина обеспечила проектирование конструкций, в которых переплелись сложнейшие физические процессы, в отношении ключевых параметров которых экспериментальные данные были крайне ограничены. Колоссальные практические достижения, полученные на основе радиационной газодинамики, сделали нас, безусловно, лидерами в этой области, по крайней мере наши исследования находятся на одном уровне с исследованиями в США.
Какие проблемы мне представляются в связи с этим крайне важными?
Прежде всего, нам необходимо усилить экспериментальную базу для моделирования в лабораторных условиях особенностей физических процессов, которые имеют ту же природу, что и их аналоги в условиях радиационной имплозии. Такими установками являются мощные лазеры, разрабатываемые для целей лазерного термоядерного синтеза. В нашем институте действуют два прототипа такой установки, но их энергия недостаточна для осуществления необходимого модели*рования. Требуется лазер с энергией ~ 1 МДж.
Установки этого класса существуют в США и во Франции, строятся в Великобритании и КНР. Хотя проект по созданию мощного лазера в интересах экспериментального исследования фундаментальных параметров радиационной имплозии был представлен нами в 1990-е годы, его реализация ещё не началась. Мы очень обеспокоены нашим отставанием, хотя вплоть до середины 1990-х годов ВНИИЭФ входил в этой области в число мировых лидеров. В последний год принципиальное решение о создании во ВНИИЭФ лазерной установки мегаджоульного уровня принято Президентом Российской Федерации.
4. Термоядерное горение
В нашем институте было разработано устройство (термоядерный заряд РДС-бс), в котором 12 августа 1953 г. впервые было реализовано горение термоядерного горючего. Это устройство, которое разрабатывалось как модель мощной "водородной" бомбы, широко известно под названием "слойки" А.Д. Сахарова. В рамках этого проекта был решён ряд фундаментальных задач.
Устройство представляло собой систему из чередующихся слоев термоядерного материала (дейтерид-тритид лития и дейтерид лития) и урана с различным содержанием изотопа U-235 и обеспечивало их газодинамическую имплозию. Остановлюсь на этом подробнее, так как данное устройство можно рассматривать как физическую установку для осуществления импульсной термоядерной реакции.
Во-первых, для первоначального нагрева термоядерного материала обеспечивался ядерный взрыв центрального ядра из U-235. При этом для зажигания термоядерного материала было важно, чтобы он также подвергался процессу имплозии. Во-вторых, при установлении изотермического режима между термоядерным материалом и окружающим ураном происходило дополнительное сжатие термоядерного материала вследствие выравнивания давлений (известно как процесс "сахари*зации"). В-третьих, горение термоядерного материала происходило в режиме термодинамического равновесия между излучением и веществом. В-четвёртых, деление урана "термоядерными" нейтронами обеспечивало дополнительное возрастание температуры среды и ускорение термоядерных реакций, затем дополнительное деление урана и т.д.
Следует отметить, что "слоёный" термоядерный заряд рассматривался в 1946-1947 гг. Э. Теллером в США. Однако такой заряд никогда в США не был создан. Одним из факторов, повлиявших на это, были ограниченные возможности масштабирования энерговыделения, другим являлся фундаментальный фактор — возможное развитие неустойчивостей при имплозии слоёной системы на начальной стадии её горения.
В нашей разработке придавалось большое значение вопросам обеспечения прецизионности газодинамической имплозии, и эксперимент подтвердил отсутствие значимого влияния газодинамических неустойчивостей на термоядерное горение.
Проблема масштабирования энерговыделения была решена на пути радиационной имплозии. Когда в 1954 г. возможности этого принципа были осознаны, у нас уже фактически был создан прототип термоядерного модуля, которым явилась центральная часть РДС-бс. Теперь в новых условиях многократно более мощной имплозии термоядерный модуль существенно увеличил энерговыделение (в качестве термоядерного материала использовался дейтерид лития). Этот принцип был реализован 22 ноября 1955 г. в испытании РДС-37. Существенно, что влияние гидродинамических неустойчивостей на термоядерное горение не проявилось и при переходе к этому новому виду имплозии.
В дальнейшем в натурных испытаниях термоядерных зарядов различных типов стали встречаться случаи, в которых термоядерное горение не соответствовало расчётным результатам. Со временем при совершенствовании физико-математических моделей и росте вычислительных возможностей в ряде случаев было обнаружено сильное возрастание крупномасштабных гидродинамических неустойчивостей, приводивших к снижению эффективности термоядерного горения.
В рамках программы создания термоядерных зарядов были получены весьма совершенные образцы, которые и сегодня составляют основу ядерного сдерживания и по качеству заведомо не уступают американским аналогам.
Какую проблему хотелось бы здесь отметить? Не все результаты натурных испытаний термоядерных зарядов получили последовательное физическое объяснение. Это означает, что не все особенности термоядерного горения в подобных устройствах до конца поняты, и мы работаем над дальнейшим совершенствованием физико-математических моделей в этой области. Подчеркну, что одновременно для этого требуется дальнейший рост вычислительных возможностей.
5. Бустинг
Фундаментальным достижением физики высоких плотностей энергии явилось осуществление зажигания и устойчивого режима горения тритий-дейтериевой (TD) смеси в ядерных зарядах, известного как бустинг. С практической точки зрения, это привело к существенному прогрессу в габаритно-массовых параметрах ядерных зарядов, к повышению их безопасности и устойчивости работы в условиях определённых воздействий.
Физически это очень сложный режим, поскольку зажигание TD-смеси осуществляется при относительно низких температурах, реализуемых на начальной стадии ядерного взрыва, а сама TD-смесь к этому моменту представляет собой сложную гетерогенную структуру с окружающим её делящимся материалом. Исключительную роль в решении этой задачи играют газодинамические исследования, в том числе с помощью радиографических методов. Именно радиографические эксперименты показали, что при выполнении определённых критериев потенциально неустойчивый режим имплозии TD-смеси и окружающего её делящегося материала может быть реализован в виде устойчивого конечного состояния.
Реализация бустинга тесно связана с методами физико-математического моделирования, и у нас разработан целый ряд методик, сочетающих прецизионные расчёты в полуфеноменологической постановке. Отмечу, что на основе газодинамических исследований и методов физико-математического моделирования нами разработан ряд способов управления бустингом. Эти возможности управления имеют исключительную практическую ценность.
Здесь я обозначу одну существенную проблему. Конфигурация "критической" области, определяющая бустинг, является принципиально трёхмерной. Для её достаточно точного определения необходимы трёхмерные программы газодинамики, включающие в себя описание детонации ВВ, а учёт особенностей горения этой конфигурации требует трёхмерных расчётов радиационной газодинамики и нейтронно-ядерного взаимодействия. В связи с необходимостью учёта специфических характеристик "критической" области для этого необходимы существенно более мощные вычислительные возможности, чем те, которыми мы пока располагаем.
6. Термоядерное инициирование
Фундаментальные трудности осуществления инерциаль-ного термоядерного синтеза хорошо известны. В РФЯЦ ВНИИЭФ эта проблема была частично решена. В этих целях сферическая система, содержавшая термоядерное горючее и не содержавшая делящихся материалов, была подвергнута в 1962 г. радиационной имплозии. В результате удалось обеспечить зажигание термоядерного материала с небольшим энерговыделением. В том же 1962 г. было проведено ещё два успешных эксперимента, в которых было обеспечено термоядерное инициирование дейтерида лития. При этом термоядерная инициирующая система (ТИС) использовалась для зажигания других слоев термоядерного горючего.
Это было очень крупное достижение, основанное на фундаментальных выводах об исключительной роли симметрии обжатия ТИС и возможности её практического обеспечения.
Сама идея ТИС в рамках радиационной имплозии была сформулирована в 1954 г., и вскоре был проведён ряд экспериментов по её практической реализации. Все они оказались неудачными. Проведённый анализ зажигания ТИС позволил сформулировать гипотезу о том, что уровень симметрии, приемлемый для имплозии делящихся материалов, недостаточен для имплозии с зажиганием термоядерных инициирующих систем. Реализация выводов из этой гипотезы и привела к успеху.
В дальнейшем было разработано значительное количество ТИС различных видов, которые нашли важное практическое применение. Здесь я упомяну только об их принципиальном значении для осуществления ядерных взрывов в мирных целях.
Отработка термоядерных инициирующих систем и развитие моделирования позволили установить прецизионные критерии их зажигания, учитывающие особенности их имплозии, используемые материалы и другие факторы.
7. Нейтронно-ядерные процессы
К фундаментальным исследованиям нейтронно-ядерных процессов в РФЯЦ-ВНИИЭФ исторически относятся, прежде всего, работы по определению критических масс делящихся материалов в различных конфигурациях. Эти работы начались одновременно с разработкой первой атомной бомбы РДС-1 и продолжаются до сих пор. Исследования опираются как на эксперименты, проводимые на критмассовых стендах, так и на современные расчётные методы моделирования. Хотя критические массы основных делящихся материалов давно известны с очень высокой точностью, иногда возникают новые вопросы, вызванные использованием специальных материалов.
Другое направление исследований связано с кинетикой развития цепной реакции в системах различного типа и в условиях различного нейтронного воздействия, что, в свою очередь, является также одной из основ решения вопросов ядерной взрывобезопасности. Базой для этих исследований явились эксперименты по определению сечений деления, упругого и неупругого рассеяния, числа вторичных нейтронов и спектров нейтронов деления, которые были широко развёрнуты в нашем институте в первой половине 1950-х годов. Специальные программы работ в этой области проводились в рамках создания первого термоядерного заряда РДС-бс. В дальнейшем производились неоднократные уточнения этих основополагающих "констант" в новых экспериментах.
В условиях бустинга к фундаментальным вопросам относится взаимодействие термоядерных нейтронов с делящимися материалами. Эти же вопросы существенны и для режимов горения термоядерных модулей.
Важнейшая стадия — горение бустированных и термоядерных зарядов — требует комплексного рассмотрения процессов радиационной газодинамики, термоядерного горения и нейтронной кинетики в многокомпонентных средах. В настоящее время мы используем в этих целях ряд 2D-программ.
Мы располагаем целым рядом методик расчёта переноса нейтронов в сложных гетерогенных конфигурациях и прецизионными системами спектральных и групповых нейтронных констант для всех изотопов, с которыми связана наша работа.
8. Неравновесные процессы
Наша работа непосредственно связана с исследованиями ряда неравновесных процессов. Приведу несколько примеров.
В условиях термоядерного горения может реализоваться режим, в котором не успевает установиться, с одной стороны, термодинамическое равновесие между электронами и ионами, а с другой стороны — между электронами и излучением. Такой режим был неоднократно реализован и зафиксирован экспериментально, и для его описания у нас разработаны специальные физико-математические модели.
В условиях термоядерного горения даже при установлении термодинамического равновесия существует определённая вероятность того, что быстрые частицы, рождённые в термоядерных реакциях, могут вступать в новые термоядерные реакции до своей термализации. С целью изучения этого процесса у нас был проведён специальный комплекс исследований, результаты которого внедрены в модели и используются на практике.
Характерной является ситуация, в которой плотность потока энергии рентгеновского излучения значительно превышает равновесную плотность потока, соответствующую температуре среды, а спектр потока рентгеновского излучения существенно отличается от планковского. Эти обстоятельства также учтены в программах радиационной газодинамики.
9. Заключение
Мы не можем представить наиболее яркие примеры работ, о которых говорилось выше. В то же время эти исследования сопровождались научным поиском и получением результатов, которые являются вполне открытыми. Некоторые из них непосредственно относятся к решению наших основных оружейных задач, некоторые частично связаны с ними. В публикуемых в этом выпуске УФН статьях наши ведущие специалисты представили результаты таких открытых исследований. Надеюсь, что эти статьи дают достаточно полное представление о ряде конкретных особенностей наших научных работ.
В создании и развитии новых научных направлений, связанных с работами РФЯЦ ВНИИЭФ, на протяжении 65 лет принимало участие большое число выдающихся специалистов и корифеев отечественной науки. Я не привожу имён, поскольку любая выборка персоналий не будет достаточно представительной. Можно сказать, что мы говорим о науке РФЯЦ-ВНИИЭФ в целом.
50-мегатонный взрыв над Новой ЗемлёйВ. Б. Адамский,
Ю. Н. Смирнов
Виктор Борисович Адамский (род. 1923) — участник Великой Отечественной войны. С 1950 г. — сотрудник теоретических секторов в Арзамасе-16, возглавляемых Я.Б. Зельдовичем и А.Д. Сахаровым. Когда к 1963 г. переговоры между СССР, США и Англией о запрещении испытаний ядерного оружия зашли в тупик, В.Б. Адамский выступил с важным конструктивным предложением, которое, благодаря усилиям А.Д. Сахарова и Е.П. Славского, стало известно Н.С. Хрущёву и очень быстро привело к подписанию Договора о запрете ядерных испытаний в трёх средах.
Юрий Николаевич Смирнов (род. 1937) с 1960 по 1963 гг. был сотрудником теоретического сектора в Арзамасе-16, возглавляемого А.Д. Сахаровым и занимавшегося разработкой и совершенствованием термоядерного оружия. Затем он непосредственно участвовал в советской программе по использованию подземных ядерных взрывов в мирных целях. В настоящее время ведущий научный сотрудник Российского научного центра „Курчатовский институт“. Автор ряда важных публикаций по истории советского атомного проекта.
30 октября 1961 г. за подписью министра среднего машиностроения Е.П. Славского и Марщала Советского Союза К.С. Москаленко в Москву ушла телеграмма. Министр и главнокомандующий ракетных войск страны рапортовали об испытании советской термоядерной бомбы беспрецедентной мощности:
„Москва. Кремль. Н.С. Хрущёву.
Испытание на Новой Земле прошло успешно. Безопасность испытателей и близлежащего населения обеспечена. Полигон и все участники выполнили задание Родины. Возвращаемся на съезд“ [1].
В Москве, в только что построенном и впервые открывшем двери огромном Кремлёвском Дворце съездов уже две недели проходил XXII съезд КПСС. 30 октября шёл предпоследний день его работы.
Утром 30 октября делегаты съезда единогласно приняли сенсационное решение — „признать нецелесообразным дальнейшее сохранение в Мавзолее саркофага с гробом И.В. Сталина…“ [2, т.3, с. 122].
И тем же утром в 11 ч. 32 мин. над Новой Землёй на высоте 4000 м над поверхностью суши была взорвана бомба мощностью в 50 млн. т. тротила.
Световая вспышка была настолько яркой, что, несмотря на сплошную облачность, была видна даже на тысячекилометровом удалении. Клубящийся гигантский гриб вырос до высоты 67 км. К моменту взрыва, пока на огромном парашюте бомба медленно опускалась с высоты 10 500 м до расчётной точки подрыва, самолёт-носитель Ту-95 с экипажем и его командиром майором Андреем Егоровичем Дурновцевым уже был в безопасной зоне. Командир возвращался на свой аэродром подполковником, Героем Советского Союза.
Славский и Москаленко, будучи делегатами съезда, специально ранним утром в день эксперимента прилетали на северный полигон, чтобы наблюдать за подготовкой и осуществлением взрыва. С расстояния в несколько сотен километров от эпицентра, находясь на борту самолета Ил-14, они увидели фантастическую картину. Впечатление довершила встряска от настигнувшей их самолет ударной волны.
Одна из групп участников эксперимента с расстояния в 270 км от точки взрыва увидела не только яркую вспышку через защитные затемнённые очки, но даже почувствовала воздействие светового импульса. В заброшенном посёлке — 400 км от эпицентра — были порушены деревянные дома, а каменные лишились крыш, окон и дверей.
На многие сотни километров от полигона в результате взрыва почти на час изменились условия прохождения радиоволн и прекратилась радиосвязь. Находившиеся на аэродроме на Кольском полуострове под Оленьей создатели бомбы и руководители эксперимента во главе с председателем Государственной комиссии генерал-майором Н.И. Павловым в течение 40 мин. не имели ясного представления о том, что же произошло и в каком состоянии экипажи самолёта-носителя и сопровождавшего его самолёта-лаборатории Ту-16. И только когда появились первые признаки радиосвязи с Новой Землёй, с командного пункта под Оленьей запросили открытым текстом информацию о высоте подъёма облака. В ответ сообщили: около 60 км. Стало ясно, что конструкция бомбы не подвела.
Сверхмощные ядерные взрывы в США и СССР
как проявление научно-технической и государственной
политики в годы холодной войны
академик РАН Ю.А. ТрутневОб авторах:
доктор физико-математических наук В.Б. Адамский
кандидат физико-математических наук Ю.Н. Смирнов
Адамский Виктор Борисович 1923г.р., главный научный сотрудник Всероссийского научно-исследовательского института экспериментальной физики (Арзамас-16). Работает во ВНИИЭФ с 1950 г., один из ветеранов-создателей отечественного ядерного оружия. Участник разработки 50-мегатонной термоядерной бомбы и её испытания 30 октября 1961 года. Известен своим вкладом в подготовку Московского договора о запрещении ядерных испытаний в трёх средах. Один из научных руководителей и участников программы создания ёмкостей с применением подземных ядерных взрывов и опытов по наработке трансплутониевых элементов взрывным методом. Автор многих публикаций по истории советского атомного проекта.
Смирнов Юрий Николаевич 1937 г. р., ведущий научный сотрудник Российского научного Центра „Курчатовский институт“. В 1960–1963 гг. работал в группе А.Д. Сахарова (Арзамас-16). Участник разработки 50-мегатонной термоядерной бомбы и её испытания 30 октября 1961 года. Один из инициаторов программы глубинного сейсмического зондирования с помощью подземных ядерных взрывов. В 1968–1974 гг. участвовал в обосновании и подготовке 14 „мирных“ взрывов. При проведении 11 из них (для глубинного сейсмического зондирования) был заместителем председателя государственной комиссии. Автор многих публикаций по истории советского атомного проекта, в том числе в соавторстве с В.Б. Адамским, а также с академиками РАН Ю.Б. Харитоном, Е.А. Негиным, Ю.А. Трутневым.
Трутнев Юрий Алексеевич 1927 г. р., первый заместитель научного руководителя Всероссийского научно-исследовательского института экспериментальной физики (Арзамас-16), академик РАН, Герой Социалистического Труда. Работает во ВНИИЭФ с 1950 г. Один из самых ярких, выдающихся создателей отечественного ядерного оружия. Соавтор идей, которые легли в основу схемы конструирования современных термоядерных зарядов и их „чистых“ вариантов для применения в мирных целях. Один из инициаторов разработки сверхмощных термоядерных зарядов. Инициатор и участник разработки 50-мегатонной термоядерной бомбы и её испытания 30 октября 1961 года. Является научным руководителем перспективных разработок, связанных с совершенствованием ядерного оружия и повышением его безопасности.
______________________________________________________________________________
Иногда со стороны может показаться, что разработчики ядерного оружия в Арзамасе-16 только то и делали, что создавали и взрывали большие бомбы. Это совсем не так.
История советского термоядерного оружия начиналась со „слойки“ Андрея Сахарова. Затем, 22 ноября 1955 года, состоялось испытание заряда, в котором для обжатия термоядерного узла использовалось излучение. В этой работе принимало участие множество людей и вклад каждого специалиста был весом. Идея принадлежит Андрею Сахарову, Юрию Трутневу и Якову Зельдовичу.
Далее в СССР развитие термоядерного оружия пошло по нескольким направлениям.
По одному из них велись работы во ВНИИТФ, в Снежинске. Несколько направлений сложилось в Арзамасе-16.
Принципиально новый подход предложили Ю.Н. Бабаев и Ю.А. Трутнев. Это было многообещающее предложение с точки зрения уменьшения габаритов, повышения удельной мощности и того, что называют миниатюризацией. Речь не шла о совсем маленьких размерах. Но теперь заряды реально становились оружием: их можно было ставить на те или иные носители. Новый заряд 23 февраля 1958 г. был успешно испытан. В течение года на базе этой идеи была сконструирована довольно большая серия зарядов различных калибров, в том числе на тот период и самый маленький из них.
Проверка нового принципа могла состояться ещё в 1957 году. Помешало неожиданное обстоятельство. В СССР запустили спутник, страна ликовала, а в это же время один из зарядов на полигоне отказал. Министр Ефим Славский распорядился: „Хватит нам отказов, давайте отложим немного …“ Сахаров и Трутнев обратились за помощью к Игорю Курчатову: всё равно в этом направлении двигаться придётся. Хотя и с задержкой, испытание состоялось. Выступая 3 февраля 1959 г. на XXI съезде КПСС и оценивая результаты испытаний минувшего года, Курчатов заявил: „… эти испытания оказались весьма успешными. Они показали высокую эффективность некоторых новых принципов, разработанных советскими учёными и инженерами. В результате Советская Армия получила ещё более мощное, более совершенное, более надёжное, более компактное и более дешёвое атомное и водородное оружие.“
Серия зарядов 1958 года, а затем и дальнейшие разработки во время моратория (его недолговечность чувствовалась всеми) привели к тому, что к 1961 году у нас оказалось разработанным довольно большое количество изделий, и мы вышли на испытания. В том же 1961 г. Трутнев обратился к Сахарову с предложением создать 100-мегатонную бомбу. Цели были вполне определённые: её испытание должно было показать наши возможности и возможности уже проверенных принципов. С другой стороны, показать человечеству: столь мощный взрыв означал бы, что возможны ещё более мощные заряды, а это угрожало человечеству гибелью.
В 1961–1962 годах у нас было много таких испытаний, которые заложили идеи на будущее. В частности, в дальнейшем они позволили создать заряды предельной „чистоты“. Первое их применение — создание озера Чаган на Семипалатинском полигоне, когда взрывом была образована воронка глубиной 90 метров, диаметром около 500 метров и объёмом порядка 7 миллионов кубических метров. Кроме этого первого (внутреннего) водоёма образовался за счёт перекрытия русла реки насыпной плотиной ещё и внешний водоём объёмом около 10 миллионов кубических метров.
Палитра американских и советских ядерных испытаний
Ядерные испытания в США и СССР преследовали разнообразные цели. Но приоритетной задачей всегда оставалось совершенствование ядерного оружия. Сверхмощные взрывы, проведённые обеими странами, стали не только вехами технологического продвижения вперёд. В отношении потенциального противника они являлись также актом устрашения. Наиболее впечатляющие эксперименты подобного класса представлены в таблицах 1 и 2.
Кроме шести взрывов сверхбольшой мощности (Е > 10 Мт, Таблица 2) СССР провёл 22 воздушных испытания мегатонного класса (1,5 Мт < E < 10 Мт), которые были осуществлены в период 1955–1962 гг. Все они, за исключением взрыва 22 ноября 1955 г. под Семипалатинском, были проведены на полигоне Новая Земля.
Соединённые Штаты, помимо указанных в таблице 1 сверхмощных взрывов, реализовали в период 1954–1962 гг. ещё 24 воздушных эксперимента мегатонного класса (1Мт < E < 8,5 Мт), используя для этой цели баржи, самолёты, ракеты или же проводя взрывы на поверхности земли.
Сверхмощные американские испытания были проведены в 50-е годы. Советские супервзрывы пришлись на начало 60-х, чему, естественно, есть своё объяснение. Ниже мы коснёмся этой темы.
Общая картина ядерных испытаний, проведённых в США и СССР, сводится к следующему.
Программа США за 47 лет (первый взрыв состоялся 16 июля 1945 г., последний — 23 сентября 1992 г.) включает 1056 ядерных испытаний (с учётом двух взрывов в 1945 году в Японии, 27 экспериментов в мирных целях и 24 ядерных испытаний, проведённых на Невадском полигоне совместно с Великобританией). Общее число взорванных ядерных зарядов и устройств 1151. Из них 1116 было взорвано в военных целях. Полное энерговыделение всех ядерных испытаний США оценивается в 180 Мт.
Программа СССР за 41 год (29 августа 1949 — 24 октября 1990) включает 715 ядерных испытаний (124 из них было проведено в интересах народного хозяйства страны). Таким образом, в среднем, СССР ежегодно проводил около 17 испытаний (США — 22). В общей сложности эта программа потребовала 969 ядерных зарядов и устройств, из которых 796 были взорваны в военных целях. Полное энерговыделение всех ядерных испытаний СССР составило 285,4 Мт.
Таким образом, в ходе 1771 испытания суммарная мощность ядерных устройств, взорванных двумя странами, превысила 460 Мт, из которых 205 Мт — или 45% — приходятся на 12 сверхмощных советско-американских взрывов, приведённых в таблицах 1 и 2.
В США и СССР были созданы чудовищные арсеналы нового оружия. Затраты на создание ядерного потенциала и гигантской инфраструктуры, прямо или косвенно задействованной на его поддержание, а также меры для обеспечения безопасности в атомную эпоху обошлись Соединённым Штатам в сумму около 4 триллионов долларов. Надо полагать, эквивалентные затраты выпали на долю и Советского Союза. Беспрецедентным расходам сопутствовало, однако, не повышение реальной безопасности для каждой из сторон. Напротив, в годы холодной войны мир не раз оказывался на грани всеобщей катастрофы. Но страх перед угрозой взаимного уничтожения удержал горячие головы от рокового шага. То есть в этом отношении ядерное оружие сыграло положительную роль.
Неизбежность сверхмощных взрывов
Первый в истории взрыв атомного устройства в США 16 июля 1945 года и атомная бомбардировка Японии потрясли современников. Человечество вступило в новую эпоху. Ничего подобного мир не знал, и, естественно, эти взрывы воспринимались как сверхмощные. Соединённым Штатам казалось: цель достигнута и можно остановиться.
Действительно, с лета 1945 года до весны 1948-го США произвели только два атомных эксперимента мощностью по 21 кт каждый. Ни один из них не способствовал совершенствованию атомного оружия: это были взрывы бомб образца 1945 года. Они должны были ответить на вопрос, как повлияет атомное оружие на планы развития военно-морского флота. Но уже тогда Эдвард Теллер ставил условием своей работы в Лос-Аламосе проведение 12 испытательных взрывов в год (реальность дала 22!).
Как бы там ни было, в 1948 году Соединённые Штаты осуществили три новых эксперимента. Ситуация резко изменилась, когда стало известно, что 29 августа 1949 года Советский Союз ликвидировал монополию США на новое оружие.
Уже в 1951 году США провели 16 экспериментов. Разработчики стремились сделать габариты оружия минимальными, а, с другой стороны, добиться максимального выгорания дорогостоящего ядерного „горючего“. Эти противоречивые цели толкали на расширение полигонных экспериментов: они позволяли определить оптимальные параметры нового оружия. И приближали эру оружия водородного.
Итак, с первых шагов ядерной гонки в обеих странах акцент был сделан прежде всего на программах опытных взрывов. Их проведение открывало путь для совершенствования зарядов и увеличения их мощности. Разумеется, прежде чем появлялось принципиально новое решение, старались „выжать“ максимум из уже известной конструкции: увеличение мощности достигалось обычными усовершенствованиями, а также размещением в изделии возможно большего количества делящегося вещества. Советские разработчики в своё время даже рассматривали вариант атомного заряда, больше чем на порядок превышающий по мощности уже испытанные отечественные заряды. Но о его реальном изготовлении всерьёз не думали и эту откровенно прямолинейную конструкцию окрестили „Дураком“: экстенсивный путь (в особенности при развитии новой техники) никогда не выглядел привлекательным.
В США, однако, прошли и этот путь: мощность заряда King, испытанного 15 ноября 1952 года, составила 500 кт и целиком определялась реакциями деления. Политическая подоплёка была проста: „… единственно возможный путь для Америки гарантировать собственную безопасность состоял в том, чтобы создать намного более мощную бомбу, чем имели русские“. Примечательно — эксперимент состоялся, хотя двумя неделями ранее был проведён сверхмощный термоядерный взрыв Mike. Понятие „супервзрыв“ приобрёло новый смысл.
Тем не менее, для американской программы разработки термоядерного оружия оказались важными уже испытания 1951 года. „Удивительной случайностью было то, что идея инициирования под воздействием импульса, генерируемого излучением, уже была, хотя без осознания заложенного в ней потенциала, применена до появления работы Улама-Теллера 1951 г. в качестве одного из элементов схемы ядерного устройства George … Так что вариант схемы Улама, предложенный Теллером, явился как бы экстраполяцией уже осуществлённой схемы передачи энергии атомной бомбы к термоядерному устройству, осуществлённой в эксперименте“ (Д. Хирш и У. Мэтьюз). George был испытан 8 мая 1951 года. Его мощность составила 225 кт.
Таким образом, осознание возможностей „идеи инициирования под воздействием импульса, генерируемого излучением“, пришло после взрыва George.
Принцип Улама-Теллера привёл к форсированному осуществлению эксперимента Mike, который состоялся 31.10.52. Мощность его поражала воображение — 10,4 Мт. Это был первый термоядерный супервзрыв в современном понимании этого термина.
Однако термоядерное оружие в США появилось позднее: 28 февраля 1954 года было взорвано экспериментальное термоядерное устройство Bravo мощностью 15 мегатонн. „Это устройство уже было приспособлено для доставки самолётом к цели и, таким образом, стало первой большой американской водородной бомбой“ ( Herbert F . York ).
Видимо, поддавшись азарту и стремясь сделать оружие огромной разрушительной силы, Соединённые Штаты следом проводят ещё два супервзрыва — Romeo и Yankee мощностью 11,0 и 13,5 мегатонн, которые также были готовы для использования в военных целях (см. таблицу 1). Игра мускулами требовала информационной поддержки. И 7 апреля 1954 г. американское правительство „официально раскрыло тайну, выпустив кинофильм о взрыве Mike, производивший весьма сильное впечатление“ (Р. Лэпп).
В результате в США появился монстр — сверхмощная бомба MK 17, состоявшая на вооружении в середине 1950-х годов. Она весила 19 050 кг и достигала 7,37 м в длину. К слову, ещё в 1949 г. американцы провели испытание бомбы весом 19 050 кг в районе сухого озера Мьюрок, штат Калифорния. Таким образом, когда в Советском Союзе была создана 100-мегатонная бомба, испытанная над Новой Землёй 30.10.61 в варианте 50 мегатонн, её параметры (длина около 8 м, диаметр 2,1 м и вес, примерно, 26 т) уже нельзя было считать беспрецедентными.
Супериспытания (кроме взрыва советской 50-ти мегатонной бомбы и, возможно, эксперимента Mike), перечисленные в таблицах 1 и 2, сопровождались значительным радиационным загрязнением окружающей среды. Трагедия, разыгравшаяся с японскими рыбаками после взрыва Bravo, вызвала острый резонанс в мире. Таковы были реальности холодной войны между двумя ядерными гигантами.
Подобные взрывы проводились, чтобы снарядить мощными зарядами существовавшие тогда средства доставки и чтобы одновременно произвести должное впечатление на потенциального противника. „Атому предстояло стать универсальной сдерживающей силой. Сверхбомбы, или стратегическое оружие, должны были предотвратить мировую войну“ (Р. Лэпп). Большие мощности рассматривались тогда как необходимость, чтобы преодолеть неточности доставки заряда к цели. Наконец, справедливо отмечают, что сказывалась и психология ядерной гонки: чем больше — тем лучше, чтобы оказать впечатление на людей. Наконец, чтобы продемонстрировать предполагаемое „превосходство“ и получить финансирование.
Сверхмощные взрывы: заказчики и исполнители
Появлению сверхмощных зарядов способствовала их относительная дешевизна, политический расчёт и профессиональный энтузиазм разработчиков. Наивно полагать, что, скажем, Никита Хрущёв сам навязал советским ядерщикам создать 100-мегатонную бомбу. Всё случилось на встрече в Кремле 10 июля 1961 года, когда при обсуждении вопроса о выходе СССР из моратория на ядерные испытания руководители Арзамаса-16 доложили о возможности разработать подобную конструкцию. Другое дело, что Хрущёв немедленно „ухватился“ за неё: „Пусть 100-мегатонная бомба висит над капиталистами, как Дамоклов меч!“
Интерес к сверхмощным зарядам со стороны разработчиков носил характер именно увлечения, не продиктованного глубоко продуманными стратегическими соображениями: преобладало стремление дойти в том или ином техническом направлении до предельных характеристик. Независимо от того, насколько осмыслен, оправдан и практически применим экстремальный вариант.
Состязательность с Западом стимулировала. Влияние оказывало и соревнование между двумя ядерными центрами страны. Оно особенно проявилось в серии испытаний 1961–1962 годов. Соперничество между коллективами вызывало даже большее эмоциональное напряжение, чем ощущавшееся абстрактно соревнование с заокеанскими конкурентами. Ведь выигравшая сторона получала „приз“: её заряд принимался для оснащения того или иного носителя, в серию. Соревнование становилось очень жёстким. Оно заставляло руководителей институтов добиваться разрешения министерства на фактически дублирующие испытания. Такая практика была выгодна и высшим чиновникам ведомства. Она возводила их, а также представителей министерства обороны, на роль арбитров. Оба конкурирующие института работали в высшей степени профессионально, и заряды получались с высокими характеристиками, но, случалось, близкими друг к другу. Поэтому выбор между ними определялся „политическими“ соображениями, когда необходимо было поддержать разумный баланс между конкурентами.
Простор для увеличения мощности термоядерного оружия открывался и по другой причине: суперзаряды не становились супердорогими. Высокую стоимость имеют, в основном, уран-235, плутоний-239 и тритий. Другие компоненты, например, уран-238 и дейтерий, обеспечивающие наращивание мощности, недороги. Не возрастают заметно и расходы на изготовление заряда. Поэтому затратный механизм, который обычно сдерживает стремление к неумеренному росту характеристик технических изделий, здесь отсутствовал.
Наконец, воодушевляло „встречное движение“: советское руководство видело в ядерной мощи страны козырную карту, сильнейший аргумент в политике противостояния Западу. Это особенно проявилось в 1961–1962 гг.
Высшие власти Советского Союза в лице Никиты Хрущёва считали полезным продемонстрировать могущество СССР в период берлинского и назревавшего Карибского кризиса. Он лично нацелил разработчиков ядерного оружия на проведение серии испытаний, чтобы подчеркнуть жёсткость позиции Советского Союза в сложившейся напряжённой ситуации. Подразумевалось также (и об этом говорилось), что супервзрывы в атмосфере, сопровождаемые рядом эффектов, которые будут зарегистрированы многими наблюдательными станциями в мире, увеличат всеобщее ощущение опасности, страха перед ядерным оружием и усилят движение за его запрещение.
Советские разработчики ядерного оружия, как уже отмечалось, понимали: действовавший мораторий — временное, конъюнктурное явление. И продолжали интенсивно работать впрок. Предчувствуя скорую серию испытаний, они предложили новые конструкции ядерных и термоядерных зарядов, которые в ряде случаев имели принципиальное значение и даже заложили будущее для советских подземных испытаний. К концу моратория основная часть расчётно-теоретических разработок была выполнена в металле и могла быть испытана. Это позволило полигонным службам сразу взять высокий темп.
Естественно, сверхмощным взрывам на Новоземельском полигоне уделялось особое внимание. Какие-либо ограничения на мощность испытываемых зарядов здесь практически отсутствовали: населённые территории находились на большом удалении. Беспокоила только остаточная радиоактивность — при воздушном взрыве она не локализуется и рассеивается по всей атмосфере. При этом к радиоактивности трития и осколочной радиоактивности продуктов взрыва добавляется радиоактивность, наведённая нейтронами на азоте воздуха.
Для эпохи сверхмощных взрывов было характерно какое-то чудовищное смещение акцентов во взаимоотношениях двух великих держав — лидеров противостоящих блоков. Господствовало извращённое сознание: борьба между ними важнее общечеловеческих интересов. В большинстве аналитических оценок и планов политического и технологического характера приоритет отдавался направлениям, обеспечивавшим „победу“, даже если она оборачивалась бедой для всего человечества. Как-то забывался обоюдоострый характер ядерного оружия: радиоактивные осадки, распространяясь повсеместно, не щадят ни жертву, ни агрессора. Обе противостоящие стороны очень медленно „выздоравливали“ от такого подхода. Испытания 1961–1962 годов стали своеобразным апофеозом, а сверхмощный 50-мегатонный взрыв в этой серии сыграл особую роль.
Наши разработчики ядерного оружия, конечно, понимали ультраварварский характер зарядов большой мощности, способных в ядерной войне уничтожить не только отдельные страны и народы, но и вообще всю человеческую цивилизацию. Среди них были люди высокой и технологической, и гуманитарной культуры. Достаточно назвать Юлия Харитона, Якова Зельдовича, Андрея Сахарова. Но и они, поддаваясь чувству технологической эйфории, с энтузиазмом работали над изобретением и совершенствованием ядерных зарядов, увлекаясь, по выражению Э. Ферми, „хорошей физикой“.
Но главным побудительным мотивом было другое. „Мы исходили из того, — говорил Андрей Сахаров, — что эта работа — практически война за мир. Работали с большим напряжением, с огромной смелостью … Со временем моя позиция во многом менялась, я многое переоценил, но всё-таки я не раскаиваюсь в этом начальном периоде работы, в которой я принимал с моими товарищами активное участие … Я считаю, что в целом прогресс есть движение, необходимое в жизни человечества. Он создаёт новые проблемы, но он же их и разрешает… Я надеюсь, что этот критический период человеческой истории будет преодолён человечеством. Это некий экзамен, который человечество держит. Экзамен на способность выжить“.
В те годы в нашей памяти ещё были живы ужасы второй мировой войны. И довольно часто в ходе наших обсуждений, когда речь шла об усилении работы, раздавались голоса: „Мы не хотим повторения 1941 года!“
Рекордный советский взрыв
Испытание 30 октября 1961 года над Новой Землёй 100-мегатонной термоядерной бомбы (в варианте половинной мощности) стало знаковым событием для всей многолетней программы испытаний советского ядерного оружия. В какой-то мере появление такой бомбы было спровоцировано и тем, что в начале 1960 г. в иностранной печати появились публикации о возможности создания супербомбы мощностью в 1000 мегатонн.
Рассказы о создании 50-мегатонной бомбы, её технических параметрах, обстоятельствах испытания, а также поисках возможного применения опубликованы. Мы остановимся на основных моментах.
В этом событии, как в фокусе, сошлись профессиональный азарт, политическая интрига, возможности государства, безумие ядерной гонки и пережитый миром шок. Конечно, всегда интересно узнать точку зрения авторитетного профессионала, каким является Л.П. Феоктистов, об этой супербомбе: „Вскоре стало ясно, что речь идёт не о каком-то сверхоткрытии, а всего лишь об увеличении веса, габарита. Но зачем? Дело в том, что тенденция на наращивание мощности таким простым способом представлялась нам тривиальной — с одной стороны, и ненужной — с другой“. Однако оценивать такую бомбу и её испытание только по одному какому-то признаку нам представляется упрощением.
На вопрос „зачем?“ ответил Андрей Сахаров. Именно он назвал запланированный взрыв „гвоздём программы“, а в отчёте по результатам испытаний собственноручно написал: „Успешное испытание заряда … доказало возможность конструировать на этом принципе заряды практически неограниченной мощности“.
Конструкция бомбы была совсем не простой. Хотя она и основывалась на уже известных принципах, можно было ожидать всего — вплоть до сильного снижения мощности (см. опубликованные здесь воспоминания А.Д. Сахарова). Но наши специалисты сделали так, что бомба сработала безупречно.
Беспрецедентное событие изначально готовилось как многоплановое „действо“, в котором доминантой, безусловно, был политический аспект: произвести на потенциального противника максимальное впечатление и показать, что мы тоже „не лыком шиты“. Никто тогда не гнался за рекордом. Но то, что это было рассчитанной политической демонстрацией, подкреплённой технической компетентностью и умением — факт. Фактом является и то, что были предприняты максимальные меры, чтобы исключить отрицательные последствия взрыва. И в самом деле: „Испытание 30.10.61 является уникальным достижением, позволившим совместить, казалось бы, несовместимое. С одной стороны речь шла о проверке работы заряда с номинальной мощностью в 100 Мт с беспрецедентными поражающими возможностями. А с другой стороны, в результате не полномасштабного испытания с энерговыделением в 50 Мт удалось исключить значимые радиоактивное загрязнение и разрушения на площадках полигона и сколько-нибудь сопоставимое с масштабом взрыва воздействие на окружающую среду. Это испытание наиболее ярко демонстрирует достигнутую к 1961 году степень развития технологии ядерных испытаний СССР“ (Ядерные испытания СССР, т. 2, стр. 6).
Взорванная бомба никогда не являлась оружием и военного значения не имела. Это был акт разовой силовой демонстрации, сопутствовавшей конкретным обстоятельствам политической кухни, „большой игре“ на устрашение между сверхдержавами. Это было единичное изделие, конструкция которого при полной „загрузке“ ядерным горючим и при сохранении тех же габаритов позволяла достигнуть мощности даже в 100 мегатонн. Столь ужасающий взрыв в боевых условиях мгновенно породил бы гигантский огненный смерч, который охватил бы территорию, близкую по площади, к примеру, всей Владимирской области России.
Рекордный взрыв стал одной из кульминаций эпохи холодной войны и одним из её символов. Он занял место в Книге рекордов Гиннеса. Перекрывать его когда-либо в будущем ещё более мощным взрывом вряд ли потребуется человечеству. В отличие от всемирно известной, но ни разу не стрелявшей русской Царь-пушки, отлитой в 1586 году Андреем Чоховым и установленной в московском Кремле, небывалая термоядерная бомба потрясла мир. Она по праву может называться Царь-бомбой. Её взрыв отражал политический темперамент Хрущёва и был дерзким ответом на призыв Организации Объединённых наций к Советскому Союзу воздержаться от проведения подобного эксперимента. В дни подготовки к празднованию 50-летнего юбилея атомной отрасли страны, организаторы выставки в Москве спросили Трутнева, не порекомендует ли он какой-либо экспонат. И в ответ услышали: „В столице есть Царь-пушка, которая никогда не стреляла, и Царь-колокол, который никогда не звонил. Возьмите макет нашей сверхбомбы … Тогда в Москве будет и Царь-бомба, которая никогда не была на вооружении армии“. Но это предложение так и не было реализовано.
Теперь макеты советской супербомбы выставлены в музеях ядерного оружия в Сарове (Арзамас-16) и Снежинске (Челябинск-70) и до сих пор привлекают всеобщее внимание посетителей.
Испытание 30 октября 1961 г. со всей наглядностью продемонстрировало глобальный характер воздействия мощного ядерного взрыва на атмосферу Земли: резкое повышение фона трития в атмосфере, перерыв на 40–50 минут радиосвязи в Арктике, распространившаяся на сотни километров ударная волна.
Взрыв невероятной мощи показал всеразрушительность и бесчеловечность созданного оружия массового уничтожения, достигшего апогея в своём развитии. Человечество, политики должны были осознать, что в случае трагического просчета победителей не будет. Как бы ни был изощрён противник, у другой стороны найдётся сокрушительный ответ.
Огромная мощность должна была вызвать и вызвала тревогу во всём мире: ядерное оружие угрожает будущему человечества. Возникало понимание того, что это оружие должно быть взято под международный контроль, формы которого хотя ещё и не найдены, но их надо искать и реализовывать. Действительно, не сразу, но постепенно был заключён ряд соглашений и по ограничению испытаний ядерного оружия.
Конечно, к необходимости таких соглашений мировая общественность и правительства мировых держав пришли в результате осмысления последствий от многих испытаний. Этому способствовал и беспрецедентный взрыв 30 октября 1961 г.
Еще раз подчеркнём: суперзаряды и их испытания прежде всего были рассчитаны на сдерживание, на исключение гибельной для всех войны. В этом смысле миниатюризация ядерных зарядов потенциально могла сыграть прямо противоположную роль. Естественно, подобные заряды разрабатывались и, например, „самое главное достижение Челябинска-70 в военной области … в миниатюризации“ (Л.П. Феоктистов). Интерес к миниатюризации, к сожалению, сохраняется: китайское правительство заявило, что „КНР уже давно, с семидесятых-восьмидесятых годов, располагает технологиями создания нейтронной бомбы и миниатюризации ядерных зарядов“ (А. Кириллов).
По любой военной логике, чем меньше масштаб того или иного военного средства, тем ниже уровень военного руководителя, принимающего решение о его применении. На это обращал внимание даже министр атомной отрасли Ефим Славский, обладавший хорошим „мужицким“ здравым умом. Его совсем не радовали успехи в миниатюризации ядерных зарядов, которыми могли гордиться разработчики. Он как-то с большой тревогой выразился в том смысле, что дело может дойти до того, что решение о применении ядерного заряда сможет принимать командир взвода. Даже на заседании Совета обороны страны в 1979 году под председательством Леонида Брежнева он выступил, хотя и безуспешно, в пику министру обороны Дмитрию Устинову, который „проталкивал“ новый вид артиллерийских ядерных боеприпасов. Отметив, что этот боеприпас ни в коем случае нельзя доверять ни командиру дивизии, ни тем более командиру полка, Славский сказал: „Ядерное оружие, как бы его не называли, остаётся ядерным оружием и ответственность за него нельзя перекладывать на людей, которые в боевых условиях могут оказаться не в состоянии обеспечить требуемую степень обращения с ядерным оружием“ (Б.В. Литвинов, „Самородок“).
Московский договор о запрещении ядерных испытаний в трёх средах сделал проведение супервзрывов невозможным. Интерес к ним упал и в связи с повышением точности средств доставки зарядов к цели. Супервзрывы перешли в категорию явлений исторического порядка, которые требуют осмысления и моральной оценки.
В то же время созданный 50-мегатонный заряд демонстрировал могущество человека: взрыв по своей мощи был явлением уже почти космического масштаба. Нельзя исключить — потребность в подобном заряде может возникнуть, чтобы отклонить траекторию крупного метеорита или какого-либо другого небесного тела при угрозе его опасного столкновения с нашей планетой. До создания ядерных зарядов большой мощности и надёжных средств их доставки, ныне тоже разработанных, человечество было беззащитно в подобной, хотя и маловероятной, но всё-таки возможной ситуации.
