Цитата:
После «Сharlie»
Расстрел редакции «Charlie Hebdo» вызвал вполне предсказуемую реакцию в России. Либеральная публика ужасалась злодеяниям террористов и восхищалась европейскими ценностями, охранители и ревнители традиций, напротив, злорадствовали (чего стоят хотя бы статьи Егора Холмогорова и Максима Соколова в «Известиях»). Ни те, ни другие, однако, не удосужились всерьез проанализировать ситуацию, а заодно и разобраться в том, почему именно этот еженедельник стал объектом террористической атаки, что в нем публиковалось и что конкретно вызвало ярость нападавших.
Справедливости ради надо заметить, что и западная пресса не задавалась подобными вопросами. Больше того, почти все комментаторы, выступавшие в связи с трагедией на французском или американском телевидении, старательно обходили этот вопрос. И несложно понять почему.
Вообще-то с культурой сатирического рисунка во Франции дела давно уже обстоят неважно.
За долгие годы, в течение которых я читаю французскую прессу, я не могу вспомнить ни одной карикатуры, которая была бы смешной или хотя бы остроумной. В этом плане французским изданиям далеко до британских, российских и даже американских. Если вы хотите насладиться знаменитым «галльским остроумием», то искать его надо совершенно в другом месте.
Однако даже на этом фоне «Charlie Hebdo» выделялся крайней агрессивностью, грубостью и пошлостью. Собственно, там и публиковали картинки, которые в других, более «репутационных» изданиях размещать бы не стали. Юмор заменялся прямыми оскорблениями. Причем оскорбления эти были ещё и откровенно расистскими. Тут немаловажную роль играет визуальный ряд. Если вы сравните внешний образ араба-мусульманина, создаваемый авторами «Charlie Hebdo» с образом еврея в «творчестве» карикатуристов Третьего Рейха, то вряд ли вам удастся даже сыграть в детскую игру «найди десять различий». И в том и в другом случае весь юмор состоит в гротескном преувеличении некоторых черт семитской внешности вроде кривых губ и длинных носов, что создает ощущение очевидного уродства, дегуманизируя изображаемого персонажа, противопоставляя его «нормальному человеку», «цивилизованному европейцу», с которым должен ассоциировать себя потребитель подобной продукции.
Редакция «Charlie Hebdo» неоднократно заявляла, что она не выступает против исламской религии. И это чистая правда. В их издании не было ни грана антирелигиозной, материалистической или атеистической пропаганды в том смысле, в каком она понималась идеологами Просвещения. Нет, журнал не нападал на исламскую религию, он оскорблял и унижал мусульман. В этом отношении очень показательна известная картинка, где плачущий Мухамед жалуется, что его последователи — идиоты.
Социальный подтекст этих картинок тоже вполне понятен. В современных западных обществах раса слишком явно сцеплена с классом.
Идеология белого превосходства тесно сплетается с уверенностью в классовой исключительности. «Неправильно» живущие низы общества, не разделяющие либеральных ценностей элиты, предстают перед нами быдлом, уродами, идиотами. И, естественно, представляют угрозу для общества не потому, что они угнетены, унижены и эксплуатируемы, а потому что сами ни на что не годны и не готовы смириться со своим положением.
За пошлость и хамство, конечно, не убивают. И публикация расистских карикатур не может быть оправданием для вооруженного нападения на редакцию. Но есть ещё одна деталь, существенно меняющая общую картину. Дело в том, что умеренные мусульманские организации неоднократно жаловались на «Charlie Hebdo» и подавали в суд. Однако французский суд вставал на сторону издания, демонстративно игнорируя все аргументы обиженных. А представители редакции издевательски заявляли, что у их оппонентов просто «нет чувства юмора».
В итоге получилось и в самом деле совсем не смешно: 17 трупов, причем пятеро погибших вообще не имели отношения к изданию. Кстати, трех убитых террористов в этот счет почему-то не включают, хотя они тоже французские граждане.
Общество, естественно, осуждает убийц. Но само брать на себя ответственность за произошедшее не готово. А между тем, если бы суд проявил большую принципиальность в отношении карикатур «Charlie Hebdo», если бы коллеги и общественное мнение осудили бы хамские и расистские публикации журнала, конфликт не дошел бы до крайности, страсти бы успокоились, и карикатуристы, скорее всего, остались бы живы.
Самое ужасное, что теперь, после терактов публикации подобного рода не только нельзя публично осуждать, наоборот, они становятся своего рода образцом и стандартом для «свободной прессы», понижая уровень журналистской ответственности ниже любого допустимого минимума.
В этом смысле террористы сработали именно на тот порядок и на ту идеологию, против которой формально выступают. И в этом плане катастрофические последствия их действий не сводимы даже к потере человеческих жизней. Ущерб от теракта гораздо больше.
Под лозунгом «защиты свободы слова» в Европе разворачивается беспрецедентная кампания по борьбе с инакомыслием. Сейчас любой, кто высказывает мнения, отличные от пропагандируемых крупнейшими масс-медиа и политической элитой, может быть заклеймен как пособник террористов и противник «наших ценностей». В лучшем случае, он будет подвергнут остракизму и маргинализирован, в худшем — ему грозят судебные преследования. Те самые, которых избежали авторы расистских карикатур.
На политическом уровне европейская олигархия использовала трагедию по максимуму. Ей удалось впервые за многие десятилетия организовать во Франции и ряде других стран массовую уличную мобилизацию не против проводимой политики, а в поддержку существующего порядка. И что ещё более поразительно — в поддержку полиции. По парижским улицам, где 30—40 лет назад бушевали молодые анархисты, выкрикивавшие антиполицейские лозунги, теперь гуляли достопочтенные граждане с плакатами «Je suis policier» (Я — полицейский!).
Тут надо прямо сказать, что анархистская пропаганда ненависти к полицейским ничего хорошего не дает, а рядовой гражданин как минимум знает, что далеко не «все копы — свиньи». Но одно дело по-человечески, уважительно относиться к людям в полицейской форме, а совсем другое — устраивать шествия в защиту государственного репрессивно-идеологического аппарата, который, entre nous, и так неплохо себя защищает.
Кстати, встает вопрос: отчего уличная мобилизация была столь массовой? Как бы ни было жаль погибших, совершенно очевидно, что 17 жертв, даже по масштабам благополучного европейского Запада, это всё-таки не национальная трагедия. Понятно, что тысячи убитых мирных жителей в Донецке или жертвы бомбежек на Ближнем Востоке не могут претендовать на такое же сочувствие цивилизованной публики, как белые французы. Тем более, если большая часть из них — журналисты. Но даже корпоративная солидарность прессы не может объяснить столь масштабной кампании, какую спровоцировала трагедия «Charlie Hebdo». Совершенно ясно, что здесь сработал политический интерес элит. Причем не какой-либо партии или группировки, а именно олигархии в целом. Тот редкий случай, когда «консолидация элит» проявляется на практике.
Марш под лозунгом «Я — Charlie» (Je suis Charlie), возглавленный ведущими политиками, дал малопопулярным во Франции Франсуа Олланду и Ангеле Меркель возможность продефилировать по парижским бульварам в первых рядах многочисленной толпы сторонников, о чем они за месяц до того не могли и мечтать.
Телевизионные камеры старательно выискивали в толпе черные или арабские лица, но общий вид шествия не оставлял сомнений — на улицы вышел благополучный буржуазный средний класс, заявляющий о готовности защищать свои привилегии, которые теперь стали называться «ценностями».
Значит ли это, будто Франция теперь консолидирована? Ничуть нет. Она расколота как никогда прежде. И раскол этот не культурный, не расовый и не религиозный, а классовый. Только классовая принадлежность в сегодняшней Европе слишком часто маркируется цветом кожи. Другая Франция, не вышедшая на Площадь Республики в Париже, и прекрасно сознающая, что она ну никак не Charlie, напугана и растеряна. Но она так или иначе напомнит о себе. Причем на фоне позорного молчания левых, поддержку получит скорее всего «Национальный Фронт» Марин Ле Пен — единственная крупная французская партия, не приглашенная к участию во всеобщей консолидации. Уже на прошлых выборах, вопреки стереотипам либеральной прессы, за Ле Пен голосовало растущее число людей в бедняцких иммигрантских арабских кварталах Марселя. Теперь этот процент, скорее всего, удвоится.
Буржуазные левые чувствуют себя очень комфортно в мире либеральных ценностей и не хотят ни находить общий язык с жителями этих кварталов, ни просто понять их. Но политическая цена вопроса это даже не будущность подобных политиков, это будущее Европы и Франции.
Вот со всем изложенным выше я практически полностью согласна.
А дальше - внимание! - плавно вплетается понимание автором "ценностей" в России и, главное, этому пониманию придаётся некоторое направление, из чего "вдумчивый читатель"(тм), видимо, должен сделать определённые выводы в отношении собственной страны. (Негра)
Толерантность, политкорректность и прочие либеральные ценности для современного Запада играют сегодня примерно ту же роль, что традиционализм и православные ценности в сегодняшней России. И дело не только в том, что в обоих случаях мы имеем дело с, говоря философским языком, «дискурсом гегемонии», оправдывающим существующий порядок. Речь идет о гораздо более масштабной интеллектуальной и культурной катастрофе, когда дискуссия о явлениях заменяется спором о понятиях, а вместо анализа интересов мы получаем абстрактный разговор о «ценностях». Набор этих ценностей может быть разным в зависимости от культурно-исторических особенностей данной страны — поэтому во Франции ставка делается на лицемерную толерантность, в России на такую же лицемерную ханжескую патриархальность, а польские и центрально-европейские элиты колеблются между различными вариантами публичного лицемерия. Но принципиально общим является нарастающая репрессивность политики, основанной на публичном утверждении «ценностей».
Во всех случаях от нас требуется безусловное признание господствующей идеологии в качестве условия, чтобы тебя самого признали полноценным членом общества, принадлежащим к «телу» государства. Во Франции нужно быть Charlie (не будучи карикатуристом), в России — «православным» (не обязательно верующим), в Польше следует одновременно признавать католические традиции и западные либеральные ценности (не задумываясь о противоречиях между ними). В Саудовской Аравии следует делать вид, будто ты соблюдаешь требования средневекового ислама. Про современную Украину в этом контексте лучше и вовсе не вспоминать…
Разумеется, ценности у людей и общества меняются под влиянием опыта и социальных перемен. Но в том-то и значение «пропаганды ценностей», чтобы не допустить перемен, чтобы закрепить существующий порядок вещей как единственно им соответствующий. Ценности возникают не на пустом месте, они обслуживают те или иные интересы, практики, процессы, организуют и упорядочивают их. Ценности необходимы. Но не в качестве социальной программы для общества и государства. (А для чего? На стенку повесить в качестве украшения?!! - Негра)
Логика нормативных ценностей иррациональна. А потому, какие-бы тактические победы ни записывали в свой актив сторонники той или иной идеологии, им будет противостоять такая же система абстрактных идей, победить которую в споре они не в состоянии, ибо ни та, ни другая сторона не может привести в свою пользу конкретные, рациональные аргументы. Идя по этому пути, мы всё больше отдаляемся не только от решения конкретных социальных, экономических, политических и даже культурных вопросов, но лишаем себя даже возможности эти вопросы внятно и корректно сформулировать.
Но реальность всё равно заявит о себе и заставит с собой считаться. Экономический кризис обрушивает и «дискурс о ценностях», заставляя не говорить не о том, как всё должно быть, а разбираться с тем, что есть. Трезво и честно.
И для того, чтобы хотя бы начать это трезвый и честный разговор, надо не побояться открыто и громко сказать то, чего не хотят слышать правящие олигархии. «Я не Charlie!»
Je ne suis point Charlie!
Текст свернут. нажмите + чтобы посмотреть 
