Взгляд из Франции
…Присоединив Эльзас к Франции, Людовик XIV воскликнул: “Какой прекрасный сад!” За обладание этим “садом” на протяжении веков велись многочисленные войны. Географическое положение на границе с Германией и исторические перипетии наложили на эту область отпечаток взаимопроникновения двух очень разных культур — французской и немецкой, что дает знать о себе в часто встречающихся там немецких фамилиях, южногерманском диалекте, да и в облике городов. Один из них — Сульц, лежащий в долине Рейна у подножия Вогезских гор, стал родовым гнездом Дантесов. Первым из этого семейства здесь обосновался в 1720 году Жан-Анри Антес. Управляющий чугуноплавильным заводом, человек предприимчивый, он создал в 1730 году королевскую мануфактуру по производству холодного оружия. Это предприятие не только приумножило его состояние, но и принесло дворянское достоинство, подтверждавшееся гербом с тремя перекрещенными, перевязанными лентой шпагами на геральдическом щите и приставкой “де” к фамилии.
Отсюда приверженность последующих поколений Дантесов династии Бурбонов, за что в годы революции их дом был секвестрирован и превращен в тюрьму, в которой содержалась и его хозяйка — жена находившегося в эмиграции внука Жана-Анри, будущего деда Жоржа-Шарля Дантеса. Когда новая революция 1830 года свергла Карла X Бурбона и на трон взошел “король-буржуа” Луи-Филипп Орлеанский, Жорж Дантес, обучавшийся в военном училище Сен-Сир, следуя семейной традиции, примкнул к возглавлявшимся герцогиней Беррийской заговорщикам, пытавшимся вернуть престол старшей ветви Бурбонов. Заговор провалился, и молодому шуану, как называли участников контрреволюционных мятежей, пришлось отправиться за пределы Франции.
Так он покинул Сульц, уезжая в далекую Россию, где Николай I предоставлял убежище сторонникам Бурбонов, и где его двоюродная бабка, урожденная графиня Вартенслебен, была замужем за графом А. С. Мусиным-Пушкиным.
...Подобно сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока...
В Сульц он и возвратился, разжалованный после дуэли в солдаты и высланный из России. Вместе с ним приехали его жена Екатерина, сестра Наталии Николаевны Пушкиной, и оставшийся на несколько лет не у дел, хлопотавший тогда о его усыновлении Луи де Геккерен, чью фамилию, принятую еще в Петербурге, Дантес передаст своим потомкам (в 1950-е годы они вернули себе и прежнюю фaмилию, именуясь с тех пор де Геккерены-д’Антесы).
Сульц, чье название происходит от старогерманского слова, означающего соляной источник, чистенький, симпатичный городок, насчитывающий около пяти тысяч жителей, что на тысячу человек превышает численность его населения в первой половине XIX столетия. В центре — площадь, созданная в бытность Жоржа Дантеса мэром, когда он, следуя примеру префекта Парижа барона Оссманна, прокладывавшего в столице просторные авеню, снес квартал старых домов, перестроил здание мэрии и водрузил над фонтаном статую святого Мориса, которому посвящена местная церковь. Среди достопримечательностей городка — церковный, объявленный памятником национального значения орган XVIII века и несколько преувеличенно громко называемый замком дом Дантесов — путеводители по Эльзасу упоминают о дуэли Пушкина с одним из его обитателей.
Замок — трехэтажное, с башенкой на углу (одна из примет местной архитектуры) здание под высокой островерхой крышей выходит на улицу Жана Жореса (другие времена — другие песни), но торцом смотрит на улочку, и сейчас носящую имя его бывших владельцев. Уже несколько лет дом необитаем. Устарела и вывеска с надписью “Отель, ресторан Замок д’Антесов” у ворот, ведущих с противоположной стороны дома в сад с вековыми деревьями. Некогда за садом простирались сельскохозяйственные угодья, принадлежавшие Дантесам, как и прикупленное ими в XIX веке соседнее здание командорства Мальтийского ордена.
Нас поджидает Жан-Пьер Браун, хозяин магазина по продаже станков, перешедшего к нему от последнего из живших в Сульце де Геккеренов-д’Анте-
сов — барона Марка. Заранее оповещенный о нашем приезде, он вызвался показать замок, который знает не понаслышке.
Его отец и мать жили в замке с 1928 года. Папа, рассказывает он, был садовником, мама — кухаркой. Когда в 1939 году началась война и господин барон Марк с домочадцами уехали из занятого германскими войсками Эльзаса, они остались сторожить замок. Сам он в нем родился, вырос, женился и провел большую часть жизни, так что “прикипел кожей к этим стенам” и теперь, достигнув семидесятилетнего возраста, испытывает ностальгию как по ним, так и по семье де Геккеренов-д’Антесов.
К сожалению, продолжает Жан-Пьер, после войны дела барона Марка шли все хуже. Принадлежавшая ему торговая фирма обанкротилась и, чтобы покрыть долги, его недвижимость была выставлена на распродажу, что свело бедного господина барона раньше времени в могилу. Он умер в 1979 году, а его жена и пятеро детей покинули Сульц. Несколько лет в замке находилось училище, готовившее персонал по обслуживанию гостиниц, а при нем отель с рестораном, но года два назад все это закрылось, и сейчас мэрия ведет переговоры с фирмой, намеревающейся открыть в замке отель и ресторан с прежним названием.
У Жана-Пьера с собой ключи, и он предлагает осмотреть замок изнутри. На нижнем этаже большой зал под сводами, служивший, судя по оставшейся в нем мебели, гостиничным холлом. Над каменной, в два пролета лестницей, ведущей на второй этаж, высечена дата: 1605. Похоже, что эти своды и лестница — то немногое, что осталось внутри от первоначальной, предшествовавшей Дантесам постройки. Во всяком случае — пристроенное в XVIII веке к основному зданию двухэтажное крыло, в котором “жили барон Жорж с баронессой Катериной”, полностью перепланировано. Там, где была анфилада комнат, во всю длину второго этажа, тянется коридор с дверями гостиничных номеров, выходящих окнами в сад. Один номер, на месте “спальни баронессы Катерины”, с балконом — в узоре решетки гербы д’Антесов и де Геккеренов, между ними монограмма Жоржа де Геккерена. Теперь и в этой комнате стоит стандартная гостиничная кровать.
То, что сохранилось в Сульце от убранства замка, мы увидели в Музее местной истории. Семейству Дантесов в музее отведен целый зал. В витрине — бронзовое с эмалью православное распятие, очевидно, из имения Гончаровых Полотняный завод. Самовар, наверное, тоже привезен из России. Столовая посуда. Письменный прибор... Сюда же перенесены две печи XVIII века — одна облицована фаянсовыми, с синими рисунками изразцами, другая — чугунная, с фамильным гербом, отлита на заводе первого поселившегося в Сульце д’Антеса. И еще одно изделие из чугуна — мужская фигура в полный рост с прикрепленным на уровне сердца деревянным кругляшом, служившая Жоржу мишенью при стрельбе из пистолета. Хранитель музея мадемуазель Дос Сантос спешит заверить нас, что эта фигура датируется 1840-ми годами и, следовательно, отношения к дуэли с Пушкиным не имеет. И все же...
Несколько семейных портретов. Среди них вырезанные из черной бумаги силуэты Луи де Геккерена и его “так называемого — по выражению Пушкина — сына”. Гравированные портреты Дантеса, заметно раздобревшего, с усами и бородкой. Портрет старшей дочери Жоржа и Екатерины — полная дама Матильда-Евгения, в замужестве Метман. Официальная дата ее рождения — 19 октября 1837 года, ставится некоторыми исследователями преддуэльной истории под сомнение. Подозревают, что влюбленная в Дантеса Екатерина Николаевна была уже беременна до объявленной в ноябре 1836 года помолвки, и рождение дочери зарегистрировали с таким расчетом, чтобы выдержать девятимесячный срок после состоявшегося 10 января 1837 года венчания. Если так, то знал ли о ее беременности Пушкин? Это придало бы дополнительную значимость мотивам, побудившим его отказаться в ноябре от первого, посланного Дантесу вызова на дуэль. Тогда, переговорив в кабинете с секундантами, Пушкин вернулся в столовую, где семья сидела за столом и, обращаясь к Екатерине, сказал: “Поздравляю, вы невеста; Дантес просит вашей руки”. А о нем самом заметил: “Каков!”
Большой, написанный маслом, портрет, на котором художник Анри Бельц запечатлел в 1841 году баронессу Катерину де Геккерен. Белое платье, подчеркивающее стройность талии и оставляющее открытыми плечи. Спавший с них, придерживаемый рукой, отороченный горностаем, палантин. В другой, изящно опущенной руке, лорнет. Серьезно-доброжелательное выражение лица под строго расчесанными на прямой пробор волосами. Таков образ, в котором должна была выступать в Сульце жена представителя молодого поколения Дантесов, что бы там ни говорили о их внезапном приезде. А пересудов на этот счет в маленьком провинциальном городке было, по-видимому, немало.
Нет, дело не в дуэли. Это теперь в городском музее Пушкину посвящен отдельный стенд. Но тогда в Сульце вряд ли слышали имя русского поэта, а дуэли во Франции были заурядным явлением. Куда большее значение в глазах того круга людей, к которому принадлежали Дантесы, имело то, что Жорж явился под отчий кров без чинов, не нажив собственного состояния. Да к тому же под другой фамилией. И это при живом-то отце, человеке известном — члене Генерального совета департамента Верхний Рейн и депутате парламента.
Вглядываясь в портрет баронессы Катерины, пытаюсь представить себе, как складывалась здесь жизнь этой участницы разыгравшейся в Петербурге трагедии. Перед отъездом, ослепленная своей влюбленностью в Дантеса, она заявила, что “прощает Пушкина”. Правда, отповедь тетки Е. И. Загряжской образумила ее и привела в слезы. В Сульце отец Жоржа предоставил ему с женой только кров и стол, и в письмах, посылавшихся в Россию, Екатерина постоянно напоминала об обещанных братом Дмитрием ежегодных пяти тысячах рублей в счет ее доли имущества Гончаровых, дела которых шли из рук вон плохо. Когда она в 1843 году безвременно умрет, Луи де Геккерен, сообщая родным о ее кончине, не преминет напомнить об образовавшейся четырехгодовой задолженности, что вызовет негодование наших отечественных авторов, опубликовавших эту переписку. У нас и сейчас имеют довольно смутное представление об имущественных отношениях в буржуазном обществе, не говоря о национальных различиях в характере семейных связей.
Трое первых детей Жоржа и Катерины были девочками, а для продолжения рода, будь то аристократического или буржуазного, требовался мальчик. По местному обычаю баронесса ходила босой за пять километров в соседнее селение Тиренбах молиться чудотворному образу Девы Марии о даровании сына. Рождение долгожданного мальчика стоило ей жизни. Она скончалась от послеродовой горячки.
Я привез из Сульца книгу — изданный там небольшим тиражом сборник материалов по истории города. Несколько статей в нем посвящено семейству Дантесов. Среди них очерк Клода де Геккерена-д’Антеса (младший брат Марка, Клод, умер в 1996 году). Обыгрывая название игральной карты “червонная дама” (по-французски “la dame de coeur” — “cердечная дама”), он писал: “У Пушкина есть замечательная повесть “Пиковая дама”. Я всегда мечтал написать другую — “Сердечная дама”. Этой сердечной дамой была Катерина де Геккерен-д’Антес, урожденная Гончарова”. По его мнению, она была единственной из трех сестер, “искренне ценившей гений русского поэта”, подтверждение чему он видел в ее хранившихся в семье Дантесов, альбомах с переписанными пушкинскими стихами.
“Злые языки утверждали, — продолжает барон Клод, — что ее неблагодарная внешность была противоположностью исключительной красоте Натали Пушкиной. Прекрасный портрет, написанный Бельцем, свидетельствует о благородном и светлом изяществе модели. Нежные записки, которые писал ей Жорж д’Антес, когда стал ее женихом и позже мужем, благоговейно сохраняемые в <семейных> архивах, показывают, что Катерина умела заслужить любовь. То, что после несчастной дуэли она поддерживала постоянную связь со своей русской семьей, включая Натали (известна лишь одна, короткая и сдержанная, приписка Наталии Николаевны в письме их брата Дмитрия. — Н. П.), доказывает чистоту и искренность ее чувств. Рассказ о ее кончине сульцского врача доктора Веста удостоверяет, что даже перед лицом смерти Катерина оставалась сердечной и милосердной женщиной и до, и после того, как дала своему нежно любимому супругу стоившего ей жизни сына (Жоржа де Геккерена-младшего). Так она оправдала доверие Тиренбахской Богоматери, оказавшей ей милость произвести на свет младенца мужского пола, младшего брата трех очаровательных девочек”.
И тут же, казалось бы, без связи с предыдущим: “Из уст отца я слышал трогательную историю. Живя в Париже, мой прадед однажды вечером был вместе с сыном на театральном представлении. В тени ложи рядом со сценой Жорж д’Антес заметил женщину, которую сразу узнал. Она сохраняла весь блеск своей красоты. И тогда он сказал моему деду: “Видишь ту даму в ложе? Так вот, малыш, это твоя тетя Натали”. Спустя годы после драмы Жорж д’Антеc имел право растрогаться при воспоминании о женщине, блеск и очарование которой заставляли биться в молодости его сердце. Как мужчина, он обладал таким же темпераментом, как и Пушкин. Но он был способен подавить свой чувственный пыл, чтобы не оскорблять той, кого любил больше всех. Дуэль Пушкина с д’Антесом была полным абсурдом. Но, увы, в той драме “правил бал” Сатана — сообщник злых светских соглядатаев! Сатана не желает покровительствовать простому человеческому счастью и не терпит соперничества вечной женственности. Той вечной женственности, что потрясает влюбленных мужчин, красивых или некрасивых, поэтов или воинов”.
Итак, поэт и воин, при этом один красивый. Можно, конечно, усомниться в глубине чувств Дантеса к Екатерине Гончаровой, если даже намерение жениться на ней, как утверждал Луи де Геккерен, действительно существовало до первого, взятого назад Пушкиным, вызова на дуэль. Впрочем, мало ли заключавшихся по расчету браков выглядели вполне респектабельными и благополучными? А любовь свояченицы Пушкина служила Дантесу алиби в глазах его потомков и, видимо, содействовала созданию в семье культа баронессы Катерины, отдавшей жизнь ради продолжения их рода.
Поведанная бароном Клодом “трогательная история” известна и в иной версии, исходившей от его деда — сына Жоржа Дантеса. В газете “Новое время” от 12 июня 1899 года была напечатана заметка ее парижского корреспондента “Беседа с бароном Геккерен-Дантесом-сыном”:
“— Встречался ли когда-нибудь отец ваш с Натальей Николаевной после дуэ-
ли? — спросил я.
— Один раз здесь, в Париже. Мне было 12 лет и я шел с отцом по rue de la Paix. Вдруг я заметил, что он сильно побледнел, отшатнулся назад, и глаза его остановились. Навстречу нам шла стройная блондинка, с начесами a la vierge. Заметив нас, она тоже на мгновение остановилась, сделала шаг в нашу сторону, но потом обогнула нас и прошла мимо, не взглянув. Отец мой все стоял, как вкопанный. Не отдавая себе отчета, с кем он говорит, он обратился ко мне:
— Знаешь, кто это? Это — Наташа.
— Кто такая Наташа? — спросил я.
Но он уже опомнился и пошел вперед.
— Твоя тетка, Пушкина, сестра твоей матери.
Это имя ударило меня в сердце. С раннего детства я помнил старый зеленый мундир с красным воротником, который я видел однажды, правый рукав его был продран и на нем виднелись следы запекшейся крови. Мне сказали, что в этом мундире отец мой дрался на дуэли с дядей Пушкиным и был ранен...”
Если даже обе версии — не больше чем семейная легенда, они служат отрицательным ответом на вопрос, задававшийся исследователями дуэльной истории, встречалась ли Наталия Николаевна с Дантесом, будь то в Париже, в Вене, где служил Геккерен, или в Бродзянах — имении австрийского дипломата Фризингофа, за которого вышла замуж Александра Гончарова. Его потомки не преминули бы рассказать об этом.
Для правнука Жорж Дантес “не был денди, охотником за хорошенькими женщинами или, при случае, за пожилыми мужчинами, о чем бесконечно и сурово твердили его хулители... Впрочем, — признает он, — когда речь идет о русских комментаторах, понимаешь их горечь. Чего только ни сказали бы мы, французы, если бы наш гениальный Виктор Гюго погиб от пули славянина... из-за женщины или политической ссоры на почве оскорбления личности самодержца Николая I”.
Упоминание имени Гюго и российского самодержца может показаться неожиданным, но это намек на другую историю, к которой оказался причастен Жорж Дантес. За казалось бы лояльными словами в адрес “русских комментаторов” кроется скандал, противопоставивший Дантеса классику французской литературы, “нанесшему оскорбление” Луи-Наполеону, назвав его, в отличие от Наполеона Великого, Наполеоном Малым.
Чтобы понять, о чем на этот раз идет речь, обратимся к другим статьям изданного в Сульце сборника. Они дополняют небезынтересными подробностями сведения о Дантесе, приводившиеся его внуком Луи Метманом и опубликованные П. Е. Щеголевым в книге “Дуэль и смерть Пушкина”. Знакомясь с ними, мы словно листаем новые главы романа в духе Бальзака, герой которого, французский эмигрант, потерпев крах в стремлении сделать в России военную карьеру, осуществляет на родине куда более амбициозные, чем прежде, замыслы.
Возвращение Дантеса из России “не было триумфальным”, признается в одной из статей сборника. Несколько лет он предпочитал оставаться в тени. Однако времени даром не терял и, пристроившись к окружению популярного в округе, оппозиционного правительству короля Луи-Филиппа, деятеля, исподволь создавал себе репутацию либерала, что не помешает ему стать в годы Второй Империи не только мэром Сульца, но и сенатором.
Еще в 1846 году, то есть при короле Луи-Филиппе, Дантес выставил свою кандидатуру от оппозиции на выборах в палату депутатов, но потерпел поражение, которое, однако, позже сумел обернуть в свою пользу. В 1848 году, как только из Парижа пришла весть о свержении Луи-Филиппа и провозглашении Франции республикой, он поспешил в Кольмар, главный город департамента, где, ссылаясь на участие в выборах двухгодичной давности, добился назначения в комитет, отбирающий кандидатов на должности в республиканской администрации. Самолично включив себя в их список, Дантес выдает его за официально утвержденный. Избирательная комиссия замечает фальсификацию, но она сходит Дантесу с рук. Отбросив на время титул барона и дворянскую частицу “де” перед фамилией Геккерен, под которой он выступает, Дантес называет себя “землевладельцем” или еще скромнее — “виноградарем”, а при обсуждении кандидатур заявляет: “Я плебей, я предан новым институтам. Если бы на выборах 1846 года мой мандат призвал меня в Париж, я бы помог совершить революцию”. Чтобы доказать свою приверженность ее идеалам, Дантес жертвует 500 франков, значительную по тем временам сумму, в фонд готовившейся в поддержку республики рабочей забастовки.
Избранный в Учредительное собрание, Дантес становится одним из его секретарей и членом комитета по иностранным делам. Голосуя с правыми, он активно поддерживает Луи-Наполеона вначале как президента республики, а после государственного переворота — императора под именем Наполеона III. Луи Метман отрицал существование записок Дантеса о его политической деятельности. Но Клод де Геккерен-д’Антес упоминает “письменный отчет” прадеда об участии в государственном перевороте. Было бы интересно с ним познакомиться и потому, что в мае 1852 года Дантес, выполняя по поручению Луи-Наполеона секретную миссию по выяснению отношения европейских монархов к его намерению провозгласить себя императором, встретился в Берлине и с Николаем I. За успешное выполнение этой миссии Дантес будет вознагражден креслом сенатора.
К тому периоду и относится эпизод внутриполитической борьбы во Франции, столкнувшей Дантеса с Гюго — “этим великим поэтом, одновременно наполеонистом и республиканцем, которого выводили из себя правые взгляды его эльзасского коллеги”, как с сарказмом пишет барон Клод.
Гюго, будучи депутатом Учредительного, затем Национального собрания, действительно поддерживал Луи-Наполеона в качестве президента республики, но решительно восстал против его авторитарных поползновений. Во Франции едва ли не каждому школьнику известно стихотворение Гюго “17 июля 1851 года, сходя с трибуны”. В тот день в Национальном собрании проходило бурное заседание, на котором пересматривалась конституция. Гюго выступил на нем со страстной четырехчасовой речью в защиту демократических свобод от угрозы, исходившей справа. В стихотворении есть такие строки:
Все эти господа, кому лежать в гробах,
Толпа тупая, грязь, что превратится в прах.
В авторском примечании к стихотворению в числе правых депутатов, неистовствовавших в ходе его выступления, Гюго называет и Дантеса, добавляя, что теперь он сенатор с 30 тысячами франков жалованья. Барон Клод пытается представить дело таким образом, что поэт просто “завидовал жалованью, которое получал бывший кавалергард в качестве сенатора”. Между тем, гражданская позиция Гюго, отказавшегося впоследствии принять объявленную Наполеоном III амнистию, заставила его провести в изгнании почти двадцать лет.
Здесь следует заметить, что при всей популярности Гюго в нашей стране, он известен у нас главным образом как прозаик — автор замечательных романов. Для французов он прежде всего гениальный поэт. И выдающийся общественный деятель. Вокруг его личности еще при жизни начала складываться легенда. Экспозиция парижского музея “Дом Виктора Гюго” показывает, в отличие от наших литературных музеев, не только его жизнь и творчество, но и “миф, созданный коллективным воображением”, что отнюдь не умаляет его величия. Роден, воплощая этот миф в пластическую форму, создавая памятник Гюго, изобразит его с головой мыслителя и обнаженным торсом Атланта, способного принять на свои плечи, если не небесный свод, то Французскую Республику.
Что касается Дантеса, то у нас нет оснований сомневаться в приобретенной им с годами политической сноровке и деловой хватке. Не случайно Карл Маркс отозвался о нем как об “известнейшем выкормыше Империи”. Проспер Мериме, изучивший русский язык и переводивший Пушкина, так описывал одно из его выступлений в сенате: “...появился Геккерен (убийца Пушкина), атлетического сложения, с немецким акцентом, с тяжелым видом; не знаю, сам ли он сделал свою речь, но произнес он ее превосходно и со сдержанной силой, производящей впечатление...”
К тому времени, когда в результате франко-прусской войны Вторая империя бесславно пала, Дантес, входивший в число учредителей и членов административных советов ряда кредитных банков, железнодорожных и морских транспортных компаний, промышленных и страховых обществ, был весьма состоятельным человеком.
Апологетически относящийся к Дантесу составитель сульцского сборника оправдывает его поведение как в дуэльной истории, так и на политическом поприще. “После кончины супруги, — пишет он, — Жорж-Шарль посвятил себя политической жизни. Как мэр он был очень активен и позволительно задаться вопросом, сравнялся ли с ним кто-либо или сравнится в будущем”.
На городском кладбище Сульца, в конце идущей от входа дорожки, за высоко поднятым к небу распятием, металлическая решетка выгораживает участок с двадцатью могилами нескольких поколений Дантесов. Небольшой общий памят-
ник — траурная урна на постаменте. Одинаковые массивные кресты над одинаковыми беломраморными плитами. Только на самых последних захоронениях надгробия гранитные.
Надпись на плите с именем Катерины баронессы д’Антес де Геккерен гласит, что урожденная баронесса(!) де Гончарофф скончалась 15 октября 1843 года в возрасте 32 лет. Известно, что Гончаровы не имели титула, и Екатерина Николаевна была на три года старше мужа, родившегося в 1812 году. Перед лицом вечности, как бы извиняясь за тщеславие предков, недавно на могильную плиту поставили маленькую, цветного мрамора, дощечку с ее именем без приписывавшегося Гончаровым баронского титула и подлинными датами ее жизни (1809—1843). На могиле лежали две свежесрезанные розы. Возможно, их принес Жан-Пьер Браун, желая показать русским, что в Сульце не забывают их соотечественницу.
Барон Луи де Геккерен. Он вернулся в семью Дантеса в 1875 году после отставки с занимавшегося им более тридцати лет поста нидерландского посланника в Вене. Умер в 1884 году, когда ему было почти 93 года.
Барон Жорж-Шарль де Геккерен-д’Антес. Умер в 1895 году в возрасте 83 лет.
Рядом могила его младшей дочери Леони-Шарлотты (1840—1888), умершей душевнобольной. Говорили, что Пушкина она боготворила в буквальном смысле слова, превратив свою комнату в келью и молясь на его портрет. С отцом не разговаривала, назвав его убийцей. Кажется, существование этой несчастной женщины было единственным подлинным наказанием, постигшим Дантеса.
…В заключение — одно давнее, относящееся к 80-м годам XIX века высказывание о Дантесе. В те годы он, живя в собственном особняке на авеню Монтень, в районе Елисейских полей, нередко проводил вечера в аристократическом клубе “Cеркль эмпериаль”. Писатель, член Французской Академии Поль Эрвьё (1857—1915), слывший безжалостным обличителем высшего общества, писал, что, встречая в его салонах “этого рослого, с великолепной выправкой одинокого старца”, он говорил себе: “Вот тот, кто принес смерть Пушкину, а Пушкин принес ему бессмертие, как Эфесский храм тому, кто его разрушил”.
http://www.peoples.ru/state/criminal/dantes/
Текст свернут. нажмите + чтобы посмотреть
...появился Геккерен (убийца Пушкина), атлетического сложения, с немецким акцентом, с тяжелым видом; не знаю, сам ли он сделал свою речь, но произнес он ее превосходно и со сдержанной силой, производящей впечатление...
Ответить с цитированием