Кто такая Волочкова?
Злость и скепсис белгородских студентов не получается назвать явлением исключительно местным или возрастным. Социологи, эксперты, да и сами священнослужители отмечают в последнее время повсеместный рост антиклерикальных настроений. Такое ощущение, будто какая-то невидимая сила наклонила социальную плоскость: симпатизирующие церкви люди скатываются к равнодушию, равнодушные — к ненависти, а ненавидящие — к радикализму.
С момента интронизации патриарха Кирилла основной тезис его выступлений — Русская православная церковь прошла этап строительства и восстановления, теперь наступает период всеобщего воцерковления, второго Крещения Руси. Звучит красиво. Вот только реальность эти ожидания жестоко обламывает: с каждым годом у патриархии все меньше взаимопонимания не только с обществом, но даже с собственным духовенством.
В процессе подготовки этого репортажа мы побывали в семи городах страны, и почти везде наши встречи со священнослужителями и активными мирянами принимали вид тайных диссидентских посиделок на кухнях-трапезных. Речь не о какой-то внутрицерковной оппозиции — мы общались с людьми вполне системными, большинство из них на выборах патриарха поддерживало Кирилла. Сегодня они исполнены в лучшем случае фатализма, в худшем — тревожного пессимизма. И еще: эти люди абсолютно уверены, что конфиденциальная беседа с журналистом — единственный способ донести до высшего руководства правду, не попав под репрессии.
Одна из бесед началась так:
— А вы не знаете случайно, кто такая Волочкова?
— Ну, есть такая… медиабалерина.
— Говорят, она недавно по телевизору сказала, что Русская православная церковь — это лицемерная и коррумпированная организация.
— Возможно. А что?
— А то, что я с ней абсолютно согласен. Еще немного — и спастись в миру будет проще, чем в монастыре. Монахи искушаются самодурством архиереев, архиереи — своей неограниченной властью, священники — необходимостью выстраивать слишком неформальные отношения с бизнесом и чиновниками. Все это было и раньше, но тогда у церкви были тактические задачи: надо было строиться, восстанавливаться — и можно было пойти на временные компромиссы. Теперь же мы хотим воцерковлять Россию, а такие дела делаются только по логике сердца и без всяких компромиссов. Теперь церкви нужны не исполнители, а настоящие духовные авторитеты — такие, какими были отец Иоанн Кронштадтский или святитель Николай Сербский. А где их взять при таком внутрицерковном устройстве?
— Когда пришел новый патриарх, нам казалось: вот сейчас что-то изменится, у церкви откроется второе дыхание, — продолжают мысль в монастырской трапезной на другом конце страны. — Но прошло два года, и большинство надежд развеялось. Образ действий святейшего стал более-менее понятен. У него сильный крен в великие дела, в этом смысле он похож на Путина: вот Мюнхенскую речь произнести — это да, а грамотно реформировать лесную отрасль — дело десятое. И логика дальнейших действий святейшего становится вполне предсказуемой: если невозможно прославить себя по совокупности малых заслуг, значит, придется постоянно повышать планку амбиций по спасению отечества и человечества — продавливать введение армейских священников, собирать Всеправославный собор, встречаться с папой римским. А что в это время происходит в сердцах человеческих, уже неважно. Кстати, с капелланами очень характерная история вышла. Вот продавили в Минобороны этот институт — и что? Служить за одну зарплату в армии никто не хочет, сейчас эта затея с треском провалится, и это будет первый очень серьезный звоночек.
— Мы заигрались в медиаигры, в «православный реванш», в спасение России, — это уже мирянин, очень уважаемый в одной из южных епархий. — Даже термин такой появился — «медиастарчество». Громкие заявления, шашни с рокерами и байкерами, конечно, могут кого-то очаровать, но это будут незрелые плоды, долго такие люди в церкви не задержатся. Реальное миссионерство — это не карусель, которую можно включить, а самому рядом постоять. Это прежде всего духовный труд над собой. Слова назидают, а примеры влекут. Я вообще не знаю, как вы будете писать обо всем этом: то, что мы хотим донести до патриархии, — это абсолютно банальные евангельские истины, а кто про них будет читать?
— Мне сегодняшнее положение церкви напоминает СССР 80-х годов, — подхватывает его духовник. — Страна изверилась, а наверху говорят о «мировой революции». Из церкви сегодня идет мощный отток верующих, которые обманулись в своих ожиданиях. В нашей семинарии количество желающих поступать уменьшилось вдвое. В монастырях раньше было по двадцать постригов в год, сегодня — единицы. Уже встает вопрос о «замораживании» некоторых обителей — в них просто некому служить. Помните, в позапрошлом году в Москве проходил крестный ход в день памяти равноапостольных Кирилла и Мефодия? Церковь организовывала его своими силами, и пришли порядка трех тысяч человек. Это был шок, никто не ожидал, что будет так мало. Тогда на следующий год к организации мероприятия подключились власти, сбором народа занимались префектуры, и на крестный ход пришли пятьдесят тысяч. Но те, кто пришел сам, по-настоящему, были в ужасе: они словно на советскую демонстрацию 7 ноября попали. Собственно, почему наши иерархи все плотнее сближаются с властью? Их тоже можно понять: им просто не на кого больше опираться, вот и приходится хвататься за административный ресурс. Вытянуть из этого падения церковь могут лишь реальные духовные лидеры, но, чтобы они появились, нужно перестраивать систему в их пользу.
На самом деле перестройка системы в последнее время происходит, и очень активная, но пока заметна ставка лишь на бюрократические методы управления. За последний год количество всевозможных запросов, анкет и отчетов увеличилось настолько, что настоятелям церквей приходится нанимать специальных людей для бумажной работы. Дело доходит до абсурда. В некоторых епархиях от священников требуют отчеты о количестве участников крестных ходов, фотографии окрещенных и отпетых. А в церковном лексиконе появилось новое слово — «алиби».
— Посмотрите, мне тут на днях снова анкету из Москвы прислали, — секретарь одной из епархий отчаянно улыбается. — Там спрашивается: «Какова мера эффективности вашей работы по профилактике алкоголизма?» Вот что я должен тут написать? Десять бросили, тридцать спились?
В одном ряду с бумажным цунами — новый приходской устав, который свел к минимуму роль самой общины; введение при каждом храме штатных должностей социального работника, миссионера и катехизатора; а также пересмотр финансовых взаимоотношений в пользу патриархии, что уже спровоцировало бегство капитала из церковного оборота во всевозможные благотворительные фонды доверенных лиц. Одни называют эту реформу «путинизацией» церкви, другие считают, что патриарх выстраивает сис*тему по католическому образцу. Но в чем сошлись большинство наших собеседников, так это в том, что потерь от такой «перестройки» будет больше, чем приобретений.
— Это отчаянная попытка заменить административными механизмами нехватку личностей, — считает один из них, на этот раз из Сибири. — Да, у католиков схема управления гораздо более жесткая, чем у православных, но там эта жесткость мотивирована финансово, там очень многие священники фактически превратились в чиновников, которым платят и с которых требуют. Хорошо это или плохо — большой вопрос, но католики хотя бы могут достаточно долго продержаться на такой бюрократической волне: Ватикан очень богат. А Русская православная церковь, что бы о ней ни говорили, бедна. И поэтому она жива ровно до тех пор, пока в ней есть духовно сильные наставники и искренне верующие миряне. Таких людей до сих пор еще много, но новая система выстраивается против них. Эти попытки все заформализовать и закаруселить стремительно остужают духовенство, многие постепенно становятся функционерами. А к функционерам люди не потянутся, исчезнут благотворители, и в конце концов наша церковь деградирует не только духовно, но и экономически. Еще какое-то время она может продержаться как «министерство нравственности» при «Единой России», но в конце концов и ей перестанет быть нужна.
— И какой вы видите из этого выход?
— Нас спасет кризис. Я очень надеюсь, что Господь пошлет стране какое-нибудь серьезное испытание. Думаю, что в XXI веке его долго ждать не придется.
