Лев Петрович Феоктистов - ученый, гражданин, мыслитель





Л. П. Феоктистов.
Фото из архива семьи Аврориных.



Лев Петрович Феоктистов родился 14 февраля 1928 года в семье служащих. После окончания в 1951 году физического факультета МГУ он был направлен на работу во Всероссийский научно-исследовательский институт экспериментальной физики (Арзамас-16); с 1955 года его трудовая деятельность продолжилась во Всероссийском научно-исследовательском институте технической физики (Челябинск-70). В этих научных учреждениях Министерства среднего машиностроения он в течение 27 лет работал над теоретическими и практическими проблемами ядерных и термоядерных вооружений.


Уже первые работы Льва Петровича внесли существенный вклад в создание первой водородной бомбы современного типа, которая в 1957 году была испытана и передана на вооружение Советской Армии. Его дальнейшие теоретические исследования были направлены на совершенствование и миниатюризацию ядерных и термоядерных зарядов, что в конечном итоге позволило создать принятые на вооружение системы с разделяющимися головными частями и достигнуть ядерного паритета с США. Исследования Л.П. Феоктистова позволили также создать малогабаритные артиллерийские ядерные заряды большой мощности. Впоследствии такого рода заряды эффективно использовались для тушения мощных пожаров на нефтяных скважинах.


Во время работы во ВНИИЭФ Л.П. Феоктистову удалось раскрыть, природу мощного электромагнитного импульса, который наблюдается при воздушных испытаниях ядерного оружия.


В начале своей деятельности он под руководством Я.Б. Зельдовича и Д.А. Франк-Каменецкого активно участвовал в исследованиях термоядерной детонации. Используя то обстоятельство, что энергия ядерных реакций (в отличие от химических) позволяет существенно, в десятки и сотни раз, сжать вещество перед фронтом горения, Л.П. Феоктистов нашёл новые конструктивные схемы детонации. Результаты его теоретических исследований позволили создать новые типы ядерных зарядов, в которых была радикально снижена радиоактивность продуктов деления и которые были пригодны для использования в мирных целях.


Особое внимание Льва Петровича привлекало использование энергии ядерных взрывов для научных исследований. Он был инициатором и участником ряда физических опытов по изучению свойств вещества в экстремальных условиях, по воздействию излучений ядерного взрыва на материалы и по исследованиям термоядерного горения и термоядерной детонации.


В целом результаты работы Льва Петровича Феоктистова во ВНИИЭФ и ВНИИТФ внесли решающий вклад в создание „ядерного щита“, который и в те, уже далёкие, времена, и особенно сейчас обеспечивал и обеспечивает саму возможность существования нашей Родины.


В конце 70-х годов Лев Петрович Феоктистов по личному убеждению оставил разработки в области военного атома. В 1978 году он становится сотрудником Института атомной энергии им. И.В. Курчатова, где им были начаты работы по теоретическому обоснованию и созданию химического лазера высокой мощности принципиально нового типа. В этом лазере генерируемый световой поток сам инициирует химическую реакцию, обеспечивающую накачку активных атомов. В 2000 году уже в ФИАН Л.П. Феоктистовым с сотрудниками был осуществлён физический пуск химического лазера на основе эффекта самоинициирования.


Другим важнейшим теоретическим результатом, полученным Л.П. Феоктистовым в Курчатовском институте, является открытие стационарной нейтронно-делительной волны, которую теперь называют волной Феоктистова.


В 1986 году Лев Петрович был неформальным руководителем научного штаба по исследованию причин и разработке мер по ликвидации Чернобыльской аварии.


С 1988 года и до конца жизни Л.П. Феоктистов заведовал отделом лазерного термоядерного синтеза Отделения квантовой радиофизики Физического института им П.Н. Лебедева. Здесь Лев Петрович совместно с Н.Г. Басовым продолжил исследования различных вариантов ядерных и термоядерных реакторов, начатые им ещё во время работы во ВНИИТФ. Благодаря этим исследованиям появилась концепция гибридного реактора, в котором подкритический реактор подсвечивается термоядерными нейтронами, получаемыми в результате лазерного синтеза. В частности, Л.П. Феоктистовым был предложен двухкаскадный вариант реактора, сочетающий в себе быстрый маломощный реактор-усилитель с энергетическим тепловым, в котором можно ожидать коэффициента усиления термоядерной энергии до 5000 раз.


Ещё одним важным направлением его научных интересов в последние годы стало исследование электромагнитного излучения, которое возникает при быстрых переходах в системах, обладающих внешними электрическими и магнитными полями (ферромагнетики, сегнетоэлектрики, сверхпроводники с током и др.). На основании этих исследований разработан новый мощный источник импульсного электромагнитного излучения.


Через всю научную деятельность Льва Петровича красной нитью проходило желание снизить риски, связанные с ядерной энергетикой, создать ядерный реактор, который был бы безопасен по физическим соображениям, и в этом направлении ему удалось далеко продвинуться, предложив несколько концепций безопасного реактора. Кроме того, им был предложен рад подходов, позволяющих существенно снизить экологическое загрязнение, обусловленное функционированием атомных электростанций. В последние годы он также активно работал над проблемой создания ядерной энергетики, не позволяющей распространяться ядерному оружию.


Несмотря на сильную вовлечённость в исследования военного атома, Л.П. Феоктистов всегда выступал за радикальное сокращение атомного оружия вплоть до полной его ликвидации. Этим он постоянно занимался, будучи членом правления Российского комитета Пагуошского движения учёных.


Обширной и многогранной была научно-организационная деятельность Л.П. Феоктистова. Он был председателем экспертного совета ВАК СССР, заместителем председателя правления Всесоюзного общества „Знание“, членом редколлегии журнала „Квантовая электроника“.


Л.П. Феоктистов был создателем научной школы по физике высоких плотностей энергии, вёл большую работу по подготовке научных кадров высокой квалификации для научно-исследовательских центров страны. До последних дней он заведовал кафедрой Московского инженерно-физического института.


Заслуги Л.П. Феоктистова перед Отечеством получили высокую оценку. Он Герой Социалистического Труда (1966 г.), лауреат Ленинской (1958 г.) и Государственной (1978 г.) премий, награждён двумя орденами Ленина, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденом Октябрьской Революции и орденом „За заслуги перед отечеством“ IV степени. В 1966 году он был избран членом-корреспондентом АН СССР, а в 2000 году — действительным членом Российской академии наук. Лев Петрович являлся также почётным гражданином г. Снежинска (бывший Челябинск-70) и членом ряда иностранных академий.


Лев Петрович был удивительно разносторонним человеком. Он любил литературу и сам писал книги. Его скромность, деликатность, чувство юмора притягивали к нему людей. Общение с ним всегда доставляло радость.


Имя Льва Петровича Феоктистова, великого учёного великой страны, навсегда останется вписанным в историю России.


Е.Н. Аврорин, О.Н. Крохин


---------- Добавлено в 15:39 ---------- Предыдущее было в 15:38 ----------

Академик Харитон в нём не ошибся

Аркадий Бриш, ВНИИ автоматики, заслуженный деятель науки и техники России

— Аркадий Адамович, насколько мне известно, вы были у самых истоков атомного проекта. С чего всё начиналось?

— Я был привлечён к разработке ядерного оружия в 1947 году. Когда я приехал в КБ–11 (ныне это Саров), то там было ещё мало специалистов в этой области. Я окончил физический факультет МГУ, потом была война, в которой я участвовал, многое забылось. И когда приехал на объект — встретился с совершенно новой тематикой. Я участвовал в разработке первой атомной бомбы, затем в разработке водородной бомбы. С 50-го года приступил к разработке новой автоматики инициирования реакции деления. В 54-м году уже были испытания бомбы РДС–5.

В 55-м я был переведён в филиал КБ–11 — в КБ–25, в Москву. Сейчас это ВНИИ автоматики, который занимается ядерными боеприпасами, приборами автоматики, то есть активно участвует в создании ядерного оружия нашей страны. Сначала я был замначальника лаборатории, потом заместителем главного конструктора Духова, а в 64-м стал сам главным конструктором. С 97-го года являюсь почётным научным руководителем.

— Когда вы познакомились с Феоктистовым и какое он на вас произвёл впечатление?

— Со Львом Петровичем Феоктистовым я встретился в 51 -м году. Он был в наборе „второго поколения“ и сразу включился в разработку первой „слойки“ Сахарова, а потом РДС–37 — более совершенного ядерного заряда. Лев Феоктистов произвёл на меня впечатление очень образованного человека. Доброжелательный, умница, весёлый, душа компании. Красивый внешне, физически здоровый, очень раскрепощённый. Я объясняю это тем, что, в отличие от нас, испытывавших какой-то страх перед начальством, у Феоктистова этот страх отсутствовал с самого начала. Может, потому, что отец Льва был крупным партийным работником.

— Но я думаю, что Лев Петрович сложился и как учёный, и как личность не только благодаря отцу?

— Безусловно. Знания Феоктистов получил прекрасные, природные данные помогли ему сразу включиться в разработку оружия. По существу, в 55-м году мы получили паритет с США по качеству оружия, а в 60-х годах сравнялись и по количеству. В 54-м году была испытана новая автоматика, в разработке которой я принимал самое прямое участие. Льва Петровича очень уважали Зельдович, Сахаров, Харитон, но в 55-м его уже отправили на Урал. Потом я встречался с ним только на совещаниях. Он был очень обаятельным. Я любил слушать его выступления, поскольку он всегда был очень краток, чёток, интересно говорил. И как человек был очень интересен.

— А когда состоялась ваша последняя встреча?

— Десятого февраля 2002 года я поехал в гости к семье Харитона, в те дни отмечалось 100-летие со дня рождения Юлия Борисовича. Я подъехал к дому, вижу — стоит у подъезда Лев Петрович, какой-то грустный. Мы расцеловались, и я спросил, в чём дело. Он ответил, что сердце сжимает, трудно дышать. Мы поговорили минут десять. А четырнадцатого, в ночь на свой день рождения, Феоктистов умер. У меня такое впечатление, что у него уже тогда, десятого февраля, всё началось, произошло резкое ухудшение здоровья.

— Как вы думаете, почему Лев Петрович решил вернуться из Челябинска-70 в Москву?

— В Челябинске-70 Феоктистов работал до 78-го года. Когда он уходил оттуда, я встретился с ним на научно-техническом совете по ядерному оружию. И он сказал: „Решил я уходить“. Что такое, почему? Он говорит: „Решил, дети уехали в Москву. Работы много сделано. Двадцать восемь лет проработал на объекте, хватит“. В Москве он начал работать в Институте им. Курчатова. Как раз в это время произошла Чернобыльская авария, и он попал в число ответственных за неё, не имея к этому никакого отношения. Потом перешёл в ФИАН и занялся новыми источниками энергии, работал вместе с Олегом Николаевичем Крохиным. Но, когда я его встречал, у меня складывалось впечатление, что он не очень доволен.

— И что, по вашему мнению, влияло на его настроение?

— В мае 2001 года в Снежинске отмечали девяносто лет со дня рождения первого главного конструктора центра Кирилла Ивановича Щёлкина. Был там и Феоктистов. На следующий день собрались теоретики, и я обратил внимание, что Лев Петрович совершенно преобразился. Он был душой компании: шутки, прибаутки. Конечно, двадцать восемь лет работы на Урале не прошли даром. Связи, дружба, уважение. В Москве ему было значительно труднее работать, присутствовала всё время какая-то грусть.

— То есть вы хотите сказать, что Лев Петрович был оторван от родной среды?

— Я работаю в ядерной области пятьдесят пять лет, но не могу забыть те восемь лет на Урале, не могу забыть КБ–11. Я считаю, что да — Льва как бы оторвали от родной среды, и это подорвало его здоровье. В отношении его кончины я слышал, что у него было плохое самочувствие, но он поехал на работу в МИФИ, и ему стало там плохо.

— Что вы считали особенно ценным в научной работе Льва Петровича?

— Вклад Льва Петровича в области фундаментальных предложений по ядерному оружию огромен, как и во всей отрасли. Мы обсуждали на технических совещаниях и ядерные заряды, и автоматику подрыва. К его точке зрения всегда прислушивались, потому что этот человек глубоко разбирался в тончайших вопросах современной физики, в термоядерных взрывах, длительность которых — сто миллионных долей секунды. Очень трудно оперировать такими процессами. Но Лев Петрович эти вещи очень глубоко понимал. У него на всё была своя, оригинальная точка зрения.

— Кого из учёных, работавших в ядерной области, Лев Петрович особенно уважал? Кого считал своими учителями?

— Это, конечно, Яков Борисович Зельдович и Давид Альбертович Франк-Каменецкий. Их он считал учителями, которые очень много в него вложили. Лев Петрович очень высоко ценил научные и конструкторские таланты Ю.Б. Харитона. В 65-м году Феоктистов защищал докторскую диссертацию. Научным оппонетом у него был Харитон. Защищался Феоктистов на Урале, и Юлий Борисович приехал на защиту из Арзамаса-16. Это свидетельствует о том, как Харитон, со своей стороны, глубоко уважал Феоктистова.

— Аркадий Адамович, как вы можете прокомментировать заявление Феоктистова, что „ядерное оружие себя исчерпало“?

— Я думаю, что он как специалист понимал, что исчерпаны в основном все идеи по созданию ядерного оружия. Когда долго занимаешься одним и тем же вопросом, всегда горизонты удаляются. Кажется, что все возможности исчерпаны, как вдруг возникает что-то новое, новые перспективы. Ядерное оружие создано, оно уже существует помимо нас. Многие считают, что должно создаваться оружие третьего поколения. Сейчас энергия ядерного взрыва распространяется во все направления, поэтому только часть энергии доходит до цели. Громадная мощность взрыва используется только частично. Встаёт вопрос: нельзя ли создать направленный взрыв? Серьёзных прорывов здесь пока нет, но наука не может остановиться.

Лев Петрович именно насчёт себя считал, что он исчерпал все идеи. Я же думаю, что пока существуют теоретики, пока существуют объекты, разработка ядерного оружия будет проводиться. Ни одна страна не откажется от ядерного оружия.

— Разве у самих учёных-ядерщиков не возникает вопрос, нужно ли вообще это оружие?

— Конечно, все учёные убеждены, что ядерная война не нужна. В ней погибнет минимум половина человечества. Но как объединить все страны, чтобы они договорились об уничтожении ядерного оружия? У Феоктистова было мнение, что мы всё время догоняем Америку. По всему миру сто двадцать тысяч ядерных боеприпасов, из них примерно половина у нас и в Америке. Поэтому война между Россией и Америкой не может быть ядерной.

Лев Петрович прекрасно понимал, что нельзя взять и уничтожить всё оружие. Пока у нас есть оружие, Америка уважает нашу силу. Но ни одна страна не заинтересована в ядерной войне. Все знают, что это катастрофа.

— Удастся ли нам избежать этой катастрофы?

— Постепенно происходит разборка оружия. Есть специальные комиссии, которые следят за уничтожением боеголовок. Надо жить в надежде, что страны смогут договориться.

Его выделяла необыкновенная артистичность

Евгений Аврорин, научный руководитель РФЯЦ-ВНИИТФ, академик РАН

— Евгений Николаевич, с какого времени вы работаете в Челябинске-70 и как долго знали Льва Петровича Феоктистова?

— В Челябинске-70 я практически со дня его создания, то есть с 1955 года, и с того же времени знаю Льва Петровича. Даже немного раньше, потому что в течение полугода до этого я работал вместе с ним в Арзамасе-16. Наш объект возник по постановлению правительства (октябрь 1954 года). Непосредственно приказ о его создании вышел в апреле 1955 года. А в сентябре в новый центр была послана группа специалистов, которую отобрали в Арзамасе-16. В этой группе были Лев Петрович Феоктистов, Евгений Иванович Забабахин, Юрий Александрович Романов, я и другие наши товарищи.

То место, куда мы прибыли, называлось „21-я площадка“. До неё здесь располагалась лаборатория „Б“, где работали Тимофеев-Ресовский и группа немецких специалистов. Незадолго до того, как мы туда прибыли, лабораторию расформировали. В новом центре сразу создали два теоретических отделения, одно возглавил Забабахин, другое — Романов. На самом деле это разделение было чисто формальным, все теоретики работали вместе. Одним из самых ярких теоретиков был Лев Петрович Феоктистов.

Что его особенно выделяло среди остальных учёных и специалистов, кроме выдающегося таланта физика-теоретика, так это необыкновенная артистичность во всём. Прежде всего в поведении. Он очень хорошо, красиво говорил. Мимика, жестикуляция — всё было очень артистично. И в работе — тот же элемент артистичности, то есть стремление выполнить работу не просто хорошо, но красиво. У него было очень глубокое понимание физики.

Сейчас, к сожалению, очень много физиков, которые знают формулы, умеют ими пользоваться, получают положительные научные результаты с помощью, прежде всего вычислений. У Льва Петровича в высшей степени было развито то, что мы называем научной интуицией. Он чувствовал результат, умел его потом обосновать с помощью строгих теоретических выкладок. Особенно было развито умение предугадать результат с помощью простых оценок. Было просто эстетическим удовольствием наблюдать Льва Петровича у доски. У него в этом были великолепные партнёры. Прежде всего Забабахин, который тоже блестяще готовил свои выступления у доски. Но тот больше стремился к математической строгости. В численных оценках великолепным партнёром был математик Армен Айкович Бунатян. У Льва Петровича всегда было много идей, и он их излагал в очень яркой, увлекательной форме. Во время выступлений за ним часто было трудно уследить, настолько быстро развивалась его мысль.

Помимо работы, Лев Петрович был заводилой во многих делах. Тогда это был очень молодой коллектив, в среднем двадцать с небольшим лет. Лев Петрович стремился сделать жизнь весёлой, интересной. Он участвовал во всех футбольных сражениях, в шуточных спортивных играх. Позже он увлёкся поездками по Уралу, очень полюбил его природу.

Работа, конечно, была очень напряжённой. Именно тогда создавалось термоядерное вооружение Советского Союза. Началось это, собственно, в 55-м году на испытаниях.

— Какое впечатление на вас произвели испытания 1955 года?

— Мы вместе со Львом Петровичем находились примерно в семнадцати километрах от эпицентра. Нас заставили расстелить брезент и лечь на него. У всех были чёрные очки и закопчённые стекла. Мы наблюдали величественное зрелище ядерного гриба. Сверкающий белый шар поднялся выше облачности. Он начал расширяться, потом всё это превратилось в чёрную тучу. Прозвучал приказ об эвакуации, все загрузились в машины…

Вечером это событие отметили — после обсуждения результатов испытания. Все показатели оказались в норме — за исключением того, что взрыв произошёл на одну миллионную долю секунды раньше запрограммированного времени. Когда Ю.Б. Харитон доложил об этом промахе в правительстве, там по этому поводу был смех. Но на самом деле эта ошибка была достаточно серьёзным показателем того, что не всё хорошо прошло. Пришлось в дальнейшем результаты уточнять.

„Торжество“ проходило на квартире, где жил А.Д. Сахаров. Это была неформальная, дружеская вечеринка. Позднее Лев Петрович много раз бывал на испытаниях. Он был инициатором многих работ, которые легли в основу создания нового оружия. И, что ещё более важно, он был инициатором многих технических опытов, которые открывали новые направления, иногда совершенно неожиданные.

— Вы не могли бы привести какой-нибудь пример?

— Например, пытались получить термоядерную вспышку в газообразных дейтерии и тритии. Хотели её использовать для создания промышленных ядерных зарядов. Но оказалось, что это направление имело и военное значение. Косвенным образом эти опыты послужили для создания целого нового поколения ядерного оружия.

По инициативе Льва Петровича проводились опыты по изучению последствий ядерных взрывов, в том числе такой уникальный опыт, как подрыв ядерного заряда, перед этим подвергшегося действию другого ядерного заряда. Эти опыты требовали большой изобретательности, так как в подземных условиях нужно произвести те эффекты, которые происходят при подрыве ядерного заряда либо в вакууме, либо в атмосфере или за пределами атмосферы. Приходилось тщательно продумывать, как ликвидировать фон и всякие побочные эффекты. И сами методы регистрации требовали большой изобретательности. Лев Петрович участвовал во всех экспериментах на Семипалатинском и Новоземельском полигонах.

— В чём выражалась конкуренция между двумя ядерными центрами — Арзамасом-16 и Челябинском-70?

— Первая водородная бомба нового образца была создана в Арзамасе-16 в 1955 году, но между испытательным образцом и серийным оружием существует большая разница. В 1957 году была уже испытана бомба, которую передали на вооружение Советской Армии. Сделана она была именно в Челябинске-70, и группа наших учёных, в том числе Феоктистов, была награждена Ленинской премией. В 70-е годы общее количество зарядов, имеющихся на вооружении армии, более чем на две трети было челябинским, хотя работало у нас втрое меньше специалистов, чем в Арзамасе-16.

Я могу быть, конечно, и необъективным, но считаю, что многие рекордные вещи были созданы именно в нашем институте. Может, это объяснялось молодостью, большей смелостью, что для нашего института было более характерно, чем для Арзамаса. Мы шли на предельные испытания, на грани отказа. У Льва Петровича была такая теория, что хорошо поставленный опыт должен иметь положительный результат в пятидесяти процентах случаев — то есть мы задаём природе вопросы, на которые можно ответить „да“ или „нет“.

— А если положительный результат почти всегда стопроцентный?

— Это первый признак того, что вопрос сформулирован плохо, без напряжения. В принципе, надо ставить предельные опыты, которые учат гораздо большему, чем опыты с заведомо положительным результатом. Мы получили и вооружение, и промышленные образцы с предельными параметрами.

— А со стороны властей не было недовольства по поводу негативных, по их мнению, опытов?

— Конечно, каждый отрицательный результат был предметом разборок. Но оргвыводы делались крайне редко, только в тех случаях, когда срывалось очень важное задание. За всё время это было всего один или два раза и сразу становилось предметом тщательного разбирательства. Опыты с отрицательным результатом обычно повторяли. Мы старались доискаться причин, по которым такие результаты имели место.

— Что, на ваш взгляд, послужило толчком к изменению мировоззрения Льва Петровича?

— Постепенно у многих, работающих в атомной области, стало возникать впечатление, что всё уже сделано. Для Льва Петровича как бы не осталось интересной работы. Что касается перемены его взглядов на ядерное вооружение вообще, то нельзя сказать, что он стал пацифистом. Он признавал, что ядерное оружие — зло, но неизбежное зло. Раз уж оно было создано в США, то нам лучше отвечать созданием ядерного оружия и у нас в стране. Но то, что настало время, когда мир должен стать миром без ядерного оружия, — да, в последние годы такое мнение у него появилось. Но он понимал, что сделать это не так просто. В его мировоззрении не было резкого поворота, это был всё-таки постепенный переход.

— Желание Льва Петровича уехать из Снежинска диктовалось в основном этими причинами?

— Я думаю, что здесь была совокупность причин. Он очень заинтересовался работами по лазерному термоядерному синтезу. Это направление развивалось наиболее интенсивно в ФИАНе. Были и личные причины. Александра Ивановна подталкивала его к переезду в Москву, где в университете учились их дети, Александр и Ирина. Я не думаю, что какие-то пацифисткие ноты сыграли в этом деле решающую роль. На первой конференции по термоядерному синтезу Лев Петрович очень понравился академику Басову, да и не мог не понравиться — он всем нравился. Басов помог Льву Петровичу и при переезде, и в Москве оказал ему огромную поддержку.

— Евгений Николаевич, а что вы знаете о работе Льва Петровича в ФИАНе?

— В Москве у Феоктистова была непростая история. Когда он уже решил переезжать и ходил с этим вопросом и в ЦК, и к министру Славскому, ему сказали, что из Минсредмаша его не отпустят. Его направили сначала в филиал Курчатовского института в Троицк. Там у него не очень сложилось, не нашлось единомышленников. И его перевели в Курчатовский институт в Москве. Но он по-прежнему поддерживал связи с Басовым. И через несколько лет он всё же перешёл туда, куда он хотел с самого начала, — в ФИАН.

— А чем Лев Петрович занимался в Курчатовском институте?

— Разными вещами: лазерным оружием, он был ответственнм за оборонные работы. В ФИАНе он занимался двумя крупными направлениями: лазерным термоядерным синтезом и принципиально новыми схемами безопасных ядерных реакторов. Одна из таких схем заключается в том, что основная часть ядерного реактора представляет собой подкритическую сборку, а до критичности доводится с помощью внешнего источника — небольшого запального ядерного реактора, ускорителя или термоядерного устройства. Этим он начал заниматься ещё в Снежинске.

Один из вариантов — это гибридный реактор, включающий лазерную мишень и подкритичный бланкет, имеющий достаточно высокий коэффициент умножения. Бланкет представляет собой оболочку из низкообогащённого урана, который сам по себе не переходит через критическое состояние. Это резко повышает параметры безопасности, потому что в принципе не может произойти ядерного взрыва. Но всё это, конечно, усложняет конструкцию.

— Поддерживал ли Лев Петрович связи с Челябинском-70 после переезда в Москву?

— Да, связи эти никогда не прерывались. Он очень охотно приезжал на научные конференции, был непременным участником Забабахинских чтений, которые проходят два раза в пять лет. Область научных интересов у Забабахина была очень широкой, поэтому на этих чтениях нетрадиционным образом переплетаются самые разные направления: физика высоких давлений, детонация, лазерный термоядерный синтез, свойства взрывчатых веществ. А объединены они тем, что это всё физика быстропротекающих процессов в экстремальных условиях.

Забабахинские чтения собирают большую аудиторию. В последний свой приезд, осенью 2001 года, Феоктистов очень интересно выступил перед школьниками, которых собрали из окрестных городов. Были отобраны ребята-старшеклассники, которые интересуются физикой, — всего оказалось около шестидесяти школьников. И несколько академиков, в том числе и Лев Петрович, прочли им лекции. Необычайно приятно было смотреть на этих ребят. Мы привыкли слышать, что нынешняя молодежь интересуется только наркотиками. Поэтому было очень приятно видеть умные лица, горящие глаза. Ребята задавали необычайно интересные вопросы.

— Были ли у вас лично какие-то совместные работы со Львом Петровичем после его отъезда?

— В первые годы были — продолжение тех работ, которые он у нас начинал, но потом это прекратилось. К сожалению, остался неосуществлённым проект, который мы хотели сделать втроём с Гуськовым. Мы готовили научную монографию „Некоторые вопросы физики высоких плотностей и энергий“. Сделали много заготовок. Но без Льва Петровича этот проект осуществить невозможно.

Физика и жизнь в разных измерениях

Альберт Васильев, директор Международного центра экологической безопасности Минатома РФ

Мы в долгу перед теми, кто ушёл. И в ещё большем долгу перед теми, кто будет после нас, потому что в суете повседневности мы не находим времени рассказать о замечательных людях, рядом с которыми жили и работали. И учились у них понимать не только физику, но и саму жизнь.

Лев Петрович Феоктистов, несомненно, относился к таким людям. Он сам написал о себе и о тех, с кем работал, две очень хорошие и интересные книги. И в этой книге воспоминаний о нём его друзья и ученики рассказывают то, что сам о себе он не смог или не успел рассказать. Мы уважали его как очень талантливого учёного и любили как обаятельнейшего человека, с которым было приятно общаться и по работе, и просто в обычном кругу. Поэтому мне хочется рассказать о некоторых встречах с ним в счастливые времена совместной работы во ВНИИТФ.

В октябре 1971 года нужно было ядерным взрывом на глубине около 700 метров образовать полость в толстом слое каменной соли для хранения газоконденсата на Дедуровском месторождении в Оренбургской области. Готовились мы к работе основательно. Вместе с заказчиком выбирали мощность заряда. От неё зависели и объём полости, и уровень разрушений на промысле и в ближайших посёлках. Сам заряд был испытан на полигоне осенью 1967 года. А в мае 68-го усиленным вариантом этого первого мирного промышленного заряда ВНИИТФ был потушен аварийный газовый фонтан на Памукском месторождении в Узбекистане.

Уже эти проведённые взрывы не совсем точно описывались нашими расчётами. Поэтому я настаивал на том, что в новом опыте необходимо провести измерение мощности взрыва новым тогда методом „грунтового шара“ (МГШ), разработанным во ВНИИТФ. Наш научный руководитель Е.И. Забабахин, борясь за экономию и денег, и нормочасов на заводе (а затраты производственников, возрастая по мере увеличения объёма и сложности измерений, иногда намного превосходили расходы на изготовление самого заряда!), категорически мне отказал: „Зачем нужны эти измерения, если точность наших расчётов ничуть не хуже?!“ Но внутренний голос говорил мне, что изменения некоторых параметров могут дать результат, отличный от расчётного. Да и опыт на Памуке, где впервые с помощью МГШ были сделаны измерения мощности, не был полностью понятен. Оставались сомнения, поэтому я неоднократно ходил к Евгению Ивановичу и добивался включения МГШ в программу опыта. Тот наконец сдался.

Мощность, измеренная при взрыве, оказалась в два раза выше расчётной. И выше той, что была измерена при взрыве в штольне на полигоне. Отклонение от расчётов вниз обычно воспринималось легче — всегда есть неучтённые „вредные“ факторы, трудные для расчёта. А превышение, да ещё такое! Это значит, что мы не понимаем чего-то существенного в физике заряда.

Замечу, кстати, что газовики от такого нашего отклонения крупно выиграли. Полость взрыва получилась — за те же деньги! — в два раза больше проектной и могла вмещать 50 тысяч тонн конденсата. А последствия взрыва — число треснутых печей в домах и обвалившихся труб — были ниже прогноза. Так что запасённые перед взрывом нашими ремонтными бригадами кирпичи, цемент и шифер даже не были полностью израсходованы, что пошло на пользу ближайшему совхозу.

Во ВНИИТФ для расследования причин отклонения была создана комиссия. Возглавлял её Лев Петрович Феоктистов. Входили в неё представители различных отделений нашего института, ВНИИЭФ, а также Минобороны и Минатома. В комиссию входил и Саша Хлебников. С ним вместе мы работали над зарядом для Памука, в 1970 году он перешёл во ВНИИЭФ. Комиссия тщательно рассматривала все возможные версии, вне очереди проводились расчёты различных возможных вариантов. Тут я фактически впервые работал со Львом Петровичем. Он удивительно чувствовал физику, вникал в тонкости всех расчётов. Заряд был необычный. И по форме, и по составу. Да к тому же работал в окружении грунта, который непосредственно влиял на его основные характеристики.

Лев Петрович в ту пору уже был первым заместителем научного руководителя института, под его руководством и по его идеям разрабатывалось новое поколение зарядов. А он вместе с нами часами обсуждал результаты расчётов, которые проводились в том числе и по его предложениям. Кстати, этот заряд был основан на его идее, которая позволила заметно уменьшить габариты „изделий“ ВНИИТФ. Для мирных зарядов, взрывать которые нужно было в глубоких скважинах, иногда на глубинах более двух километров, это было особенно важно.

В конце концов комиссия пришла к выводу, что никаких ошибок в измерениях нет — ошибка в расчётах. А вот как считать правильно, ещё предстояло разобраться. Началась долгая и сложная работа. Добиться понимания и научиться правильно рассчитывать мощность различных модификаций этого заряда было очень важно. Ведь уже в следующем году с его помощью мы должны были тушить аварийные фонтаны в Туркмении и на Украине, создавать подземные ёмкости для захоронения биологически вредных отходов двух химкомбинатов в Башкирии. И в каждом опыте требовалась своя мощность.

Я предложил вести расчёт энерговыделения методом Монте-Карло, и первая одномерная итерационная версия программы была создана очень быстро. Позднее наши математики создали великолепные программы для двухмерных расчётов шаг в шаг, что позволило значительно расширить наши возможности. Были созданы библиотека малогрупповых констант и новая одномерная схема заряда. Это позволило объяснить результаты и полигонного опыта, и опытов на Памукском и Дедуровском месторождениях. На их основе были выбраны параметры для следующих опытов. Расчёты мощности для этих взрывов были подтверждены измерениями МГШ в пяти последовавших мирных взрывах. И на защите моей диссертации Лев Петрович нашёл очень тёплые и лестные для меня слова, высоко оценив проделанную работу.

Но это было только начало большой работы. Скоро стало ясно, что заплатками в библиотеке ядерных данных уже не обойтись. Нужно заняться созданием настоящей библиотеки ядерных данных — такой, какая уже была в Ливерморе. Меня поддержали и мой непосредственный начальник Е.Н. Аврорин, и начальники математического отделения А.А. Бунатян и отделения экспериментальной физики Ю.А. Зысин. Собрались у Льва Петровича в кабинете. Все понимали, что это очень трудоёмкая работа и для неё потребуется выделить людей. Бунатян спросил в лоб, насколько серьёзно я берусь за эту работу, не брошу ли её на полпути. Я поклялся, что доведём до конца. Наивный, я не знал тогда, как трудна эта работа! Лев Петрович сказал, что давно пора этим заняться, да вот энтузиаста не хватало. Но уж раз такой нашёлся, надо поддержать.

Потом я не раз ходил к нему показывать то, что мы делаем. Жаловался на нехватку экспериментальных данных, так необходимых для корректировки констант. И однажды он сказал: а почему бы вам не создать свою установку, на которой вы можете проводить эксперименты для самых разных систем? Мы посидели, обсуждая разные варианты, и я начал работать над схемой установки, стараясь добиться как можно большего набора возможностей для исследований. Это было уже перед его уходом в Москву. Льва Петровича интересовали гибридные термоядерные бланкеты. Я был тогда под его влиянием и тоже считал, что гибридные бланкеты — это будущее термояда. Поэтому и установка, созданная нами позже, позволяла не только проводить очень точные, эталонные критмассовые измерения, но и исследовать различные гибридные бланкеты.

Эта уникальная установка РОМБ (Разборная опытная модель бланкета) использовала стенд для критмассовых измерений, генератор 14 МэВных нейтронов и большой набор цилиндрических дисков из разных делящихся (высокообогащённый уран и плутоний) и конструкционных материалов. Во ВНИИТФ за 20 последних лет на этой установке выполнено более 300 экспериментов. Около 50 опытов по заказу Лос-Аламосской и Айдахской лабораторий были представлены в специальном формате для публикаций в международном справочнике.

Эта установка работает и сейчас. Она оснащена большим набором деталей из различных, в том числе очень дорогих, материалов, которые сейчас просто невозможно было бы изготовить. А тогда это удалось сделать благодаря помощи главного конструктора Б.В. Литвинова. С его разрешения закупка материалов и изготовление деталей шли за счёт расходов на мирные взрывы — для проведения расчётов по обоснованию их безопасности.

Тут мне хочется вспомнить один эпизод из нашей уральской жизни. Ровно через два месяца после того, как мы потушили фонтан на Памуке — 22 июля 1968 года, у меня родился сын. Узнал я об этом на работе. Посыпались поздравления, даже Евгений Иванович Забабахин зашёл ко мне поздравить. Работать я уже не мог. По нашим традициям такое событие должно было отмечаться сообща и достойно. Позвонил в роддом и узнал, что у жены всё нормально. После этого сел в машину и поехал в сады. Сам я в ту пору был ещё начинающим садоводом, но выручила щедрость соседей — набрали огурцов, клубники и всякой зелени, накопали свежей картошки. Потом, естественно, завернул в магазины, благо в наших закрытых городах снабжение всегда было хорошим.

Домой явился обвешанный сумками. Там меня радостно встретили дочь и тёща, специально к этому времени приехавшая из Москвы. Ну, говорю, Екатерина Гавриловна, готовьтесь. Сегодня будет много гостей. Она заволновалась: когда придут, сколько. Мой ответ её просто потряс. Не знаю сколько — может, двадцать человек, а может, сорок. И уж часов до 11 точно придут. Ошибся я не намного. Последние трое гостей пришли без четверти двенадцать, и из них я знал только одного.

После работы прибежали жёны наших друзей, сообща готовили ужин: варили картошку, жарили котлеты, резали салаты. Потом пошли гости, и моя семилетняя дочь гордо исполняла роль хозяйки.

Пришли Аврорины, Феоктистовы, Мурашкины — мы жили в одном доме. Всем было весело. Пели песни, рассказывали анекдоты и, конечно, поднимали тосты за сына, за жену, за всех нас. И никто не обращал внимания, что не хватает стульев и даже тарелок и вилок. Только добрая моя тёща страдала, видя, как гости садятся на боковины дивана и на ручки кресел и едят по двое из одной тарелки. В Москве такого не увидишь!

После полуночи остались только свои. Часа в два ночи кто-то предложил пойти поспать, но я помню, как Лев Петрович сказал: „А зачем? Нам скоро ехать в аэропорт, давайте уж посидим ещё“. В тот день они улетали на Камчатку — три семьи: Аврорины, Феоктистовы и Мурашкины. Лев Петрович, что называется, пробил эту поездку и очень этим гордился.

Эту историю я потом не раз рассказывал своему сыну. И сейчас вспоминаю её как один из самых счастливых моментов своей жизни. И не только потому, что мы были тогда молоды. При всех недостатках того строя было в нашей жизни много чистого и возвышенного, было меньше меркантильного. И для таких замечательных людей, как Феоктистов, Забабахин, Бунатян, это было поистине звёздное время.

Работы по мирным взрывам — это как бы конверсионная тема для нас — пользовались вниманием и поддержкой. И в самые тяжёлые моменты я знал, что могу рассчитывать на понимание и помощь своих старших товарищей. Дважды я возвращался с полигонов — Семипалатинского и Новоземельского — с „баранкой“. И каждый раз комиссии, анализ неудачи и — доброжелательное отношение Льва Петровича, который в других случаях не стеснял себя в выражениях. И каким контрастом было поведение одного хорошо знакомого начальника, когда на Семипалатинском полигоне после отказа нового заряда, специально разработанного для мирных применений, он прошёл мимо, глядя сквозь меня. Ни слова! А мы сидели, разглядывая свежие плёнки с записями измерений, и лихорадочно прокручивали возможные варианты причины отказа.

Ошибки находились, но не всегда быстро. Оба раза причина была не в физике, а в технологических погрешностях аппаратуры. Но до этого нужно было дойти!

В это время у меня появилась новая страсть. В долгие вечера на полигоне и на площадках мирных взрывов за столом вспоминали прошлые опыты, разные события. Я часто брал с собой магнитофон и записывал эти рассказы, понимая, что это — живая наша история из уст самих участников. Много записей делал дома, когда командированные на Урал приходили ко мне в гости. Как обычно в таких ситуациях, жена готовила ужин, из погреба в гараже приносились наши знаменитые соленья — и начинались рассказы. Лев Петрович этой моей работой интересовался, и я ему пересказывал отдельные истории.

К юбилею К.И. Щёлкина мы решили провести научный семинар с воспоминаниями о Кирилле Ивановиче — создателе ВНИИТФ. Евгений Иванович Забабахин, научный руководитель института, обещал подготовить рассказ на сорок минут. И, как всегда, выступил блестяще. С интересными подробностями, очень меткими характеристиками.

Лев Петрович тоже выступил. И там он рассказал об истории проведения ядерного взрыва во время учений на Тоцком полигоне. В своих книгах он об этом пишет, но без одной очень важной детали, которую мне хочется здесь привести. Кстати, впервые об этом было рассказано в нашем с ним совместном докладе в Вене на международной конференции по истории атомного проекта (HISAP-99).

В 1954 году на Тоцком полигоне в Оренбургской области проводились учения стран Варшавского договора с использованием ядерной авиабомбы. Она была предварительно испытана на Семипалатинском полигоне, её мощность — 40 килотонн. Высоту подрыва — 450 метров — выбирали так, чтобы огненный шар не коснулся земли. При этом разрушения, вызванные ударной волной, максимальны, а радиоактивное загрязнение, в том числе и наведённая активность, минимальны.

Незадолго до взрыва Щёлкин получает телеграмму из Арзамаса-16, в которой говорится, что возможно увеличение мощности взрыва. Следовательно, надо менять условия работы заряда, все согласовывать с Г.К. Жуковым, который и так настороженно относился к ядерным бомбам, получать „добро“ у руководства Средмаша… Кирилл Иванович знал результаты полигонного испытания и конструкцию бомбы. Он оценил эту телеграмму как желание перестраховаться. И решил никому её не показывать!

Взрыв прошёл нормально, никаких следов от огненного шара на земле не было. А вечером на банкете довольный Щёлкин ходил с телеграммой в руке и показывал её начальству. И все поняли, какую ответственность он брал на себя, принимая это решение.

Лев Петрович привёл этот поступок Щёлкина как пример поведения грамотного и волевого руководителя, каким и был Кирилл Иванович.

И как же сейчас страдаем мы и вся страна оттого, что всё меньше таких руководителей на высоких постах!

Перед отъездом Льва Петровича в Москву я попросил его рассказать о начальных годах работы в Сарове и на Урале. Он категорически отказался. Сначала я был ошарашен. Потом понял: у него уже произошёл перелом в отношении к ядерному оружию. Позже, когда он сам стал писать, это отношение выровнялось, стало более мягким. Но тогда его оценки были очень резкими. Он отделял прошлое, нацеленный в будущее, которое считал более светлым, чем оно оказалось.

«Нужно сформулировать задачу»

Сергей Гуськов, главный научный сотрудник Физического института им. Лебедева

Отдел Лазерного термоядерного синтеза (ЛТС) был создан в 1990 году по решению Николая Геннадьевича Басова специально для Льва Петровича, который стал первым руководителем этого отдела. К моменту образования отдела в Отделении квантовой радиофизики уже в течение длительного времени (с середины 60-х годов) велись работы в области взаимодействия лазерного излучения с веществом и ЛТС.

Вообще, ФИАН — пионер в области ЛТС. Принцип инерциального термоядерного синтеза — надо сжать вещество, нагреть и, если за время сжатия оно не разлетелось и произойдут реакции, то будет термоядерный выход и возможность управления реакцией только за счёт сил инерции. Вероятность термоядерного выхода определяется той плотностью, до которого сжали вещество, и той температурой, до которой его нагрели. Чем больше сжать вещество, тем больше скорость реакции. У лазера должен быть специально подобран импульс. Мишень должна быть определённой конструкции.

Лев Петрович очень много занимался именно мишенной частью. Идеи эти были выдвинуты Н.Г. Басовым и О.Н. Крохиным в 1961 году в докладе на заседании президиума Академии наук. Тогда и было предложено новое направление, новый способ создания и удержания термоядерной плазмы. После этого началась напряжённая работа, и в 1968 году были получены первые термоядерные нейтроны. Демонстрация проводилась ещё без сжатия, только нагрев, но уже зарегистрировали нейтроны. Создан ряд лазеров, каждый из которых в своё время считался самым крупным в мире.

Например, лазер „Кальмар“ (100 Дж). Это была выдающаяся установка, единственная в мире, которая позволила облучать сферическую мишень сразу с девяти направлений. Взаимодействие ФИАНа по этим работам было с Феоктистовым, когда он ещё работал в Челябинске-70, во ВНИИТФ. Помимо специальных задач, которые поглощали большую часть его времени, Лев Петрович всегда интересовался физикой ЛТС. Ряд процессов, которые протекают при взрыве бомбы (сжатие вещества, нагрев плазмы, удержание конструкции, инициирование реакции), могут проверяться при аналогичных условиях в экспериментах с лазерной мишенью в лабораторных условиях, а не на полигоне. Это, конечно, не тот диапазон температур и плотностей, которые имеют место в бомбе, но взаимосвязь процессов тесная.

Лев Петрович был председателем межведомственной комиссии, которую создали по предложению Басова для координации работ в области ЛТС между различными ведомствами, включая Академию наук и Министерство среднего машиностроения. Это было мудрое решение, потому что ФИАН, в котором велись работы по ЛТС, в силу статуса академического института не в состоянии был строить очень большие установки, это даже финансированием не предусматривалось. Центры Минсредмаша, такие как Арзамас-16 (ныне Саров), Челябинск-70 (ныне Снежинск), имели большой технический потенциал для проведения крупных исследований и могли оказать помощь в развитии новых направлений.

По всей видимости, Басов и Феоктистов именно тут искали возможности создания контактов, научной и, конечно, финансовой поддержки ФИАНа со стороны того же ВНИИТФ. Эта комиссия работала с конца 70-х до середины 80-х и состояла из представителей АН, ТРИНИТИ (Троицк), который был тогда филиалом Курчатовского института, самого Курчатовского института, ВНИИЭФ (Арзамас-16) и ВНИИТФ (Челябинск-70). Всего в комиссии было человек двенадцать.

Работать с Феоктистовым было исключительно интересно. То, что он был начальником, никогда не ощущалось. Я понимал, что он выдающийся физик. Он никогда ничего не приказывал, всегда было какое-то обсуждение, он умел слушать.

Если говорить о моей с ним работе, у меня было много интересных задач. Я бы рассказал о двух направлениях, которые ярко характеризуют Феоктистова как выдающуюся личность и как талантливейшего учёного.

В сложной экономической ситуации начала 90-х годов Л.П. подстёгивал нас не как начальник, а как физик. Он всё время говорил: „Нужны серьёзные задачи!“ Тут на науку вообще денег не отпускают, а он говорит: „Нужно сформулировать задачу“. Дадут, не дадут денег — не важно, всё равно надо ставить серьёзные научные задачи. Ему всегда нужна была физика. Он всегда добивался своего. Например, он хотел, чтобы в лаборатории был свой действующий лазер. Будучи теоретиком, он физики без эксперимента не представлял. С большим трудом, но лазер был создан. Вернее, реконструирован из старого железа. Трудностей было дикое количество: нет приборов, нет на них денег. Тем не менее деньги где-то доставались, Феоктистов договаривался в Минатоме, дело продвигалось. Но ещё до того, как этот лазер был создан, он говорил: „Нужно придумать задачи под этот лазер“.

Лев Петрович инициировал работы по нескольким очень важным задачам и сам принимал в них участие. В 93-м он высказывает идею, которая родилась из его „бомбовой“ практики, — „термоядерные системы с бесконечным усилением энергии“. Представьте, что вы взорвали одну бомбу, не важно, с помощью какого источника. Вторая, побольше, помещённая рядом, взрывается за счёт передачи ей энергии взрыва первой бомбы, содержащейся главным образом в излучении. Дальше расположена ещё большая бомба. Можно ли увеличить коэффициент усиления — то есть отношение энергии, которую вы освободили, к энергии, которую вы подвели? Можно ли выйти на бесконечность?

Львом Петровичем было получено строгое математическое подтверждение, что можно выйти на бесконечный коэффициент усиления по энергии. Но это дискретная система. А можно ли придумать непрерывную систему с бесконечным усилением термоядерной энергии? Оказывается, можно. Такая система представляет собой две коаксиальные цилиндрические оболочки. Внутри центрального цилиндра распространяется волна термоядерного горения. При этом система устроена так, что часть выделяющейся термоядерной энергии преобразуется в энергию мягкого рентгеновского излучения. Это излучение распространяется в промежутке между цилиндрами, обгоняя волну термоядерного горения, и сжимает термоядерное горючее непосредственно перед фронтом волны горения, тем самым улучшая условия распространения и эффективность волны горения.

Мы со Львом Петровичем получили изящное аналитическое решение этой достаточно сложной многопараметрической задачи на основе автомодельного подхода. Потом это решение было опубликовано в „Письмах в ЖЭТФ“, а сама работа доставила мне большое удовольствие.

Вторая задача — это так называемая концепция „прямого зажигания“ в инерциальном термоядерном синтезе. Представьте, что у вас есть тонкая сферическая оболочка, в середине которой — ДТ (смесь дейтерия и трития). Если вещество в виде ДТ–льда, то надо предусмотреть криогенную установку, чтобы мишень была при температуре нескольких десятков градусов Кельвина. Лазером мы сжимаем оболочку и заключённое внутри неё ДТ–вещество. Но одновременно вещество греется под воздействием ударной волны, что препятствует сжатию. Возникает задача: можно ли так сжать вещество, чтобы его не греть? Оказалось, есть такое решение — нужно временное профилирование давления. Давление не должно быть сразу большим. Такое решение задачи было получено независимо нами и американцами в Ливерморской лаборатории. Но воплотить это решение на практике оказалось сложно. Очень трудно задать давление. Во-первых, это очень дорого. К тому же система неустойчива.

Мы предложили эти процессы сжатия и нагрева разделить радикальным способом: сначала сжимать, а потом уже сжатое вещество нагреть, при этом применить два разных источника энергии. Первый лазер медленно сжимает мишень по так называемой холодной адиабате. На это тратится основная энергия. После этого в момент максимального сжатия нужно воздействовать на мишень вторым, очень мощным лазерным импульсом (с интенсивнстью 10^(18 –19) Вт/см^2) с очень короткой длительностью (несколько десятков пикосекунд) — для того чтобы нагреть термоядерное топливо до термоядерных температур за время, пока оно не разлетелось.

Ещё одна особенность подхода заключается в том, что нагревать надо не всё топливо, а только сотую часть его массы. В этой области происходит инициирование волны термоядерного горения, которая затем распространяется на всё окружающее сжатое топливо. Однако имеется серьёзная проблема. В момент максимального сжатия остаётся часть оболочки, сжимавшей топливо. Оболочка должна оставаться, и она должна быть тяжелей ДТ. Пусть 80 процентов её испарилось, но оставшиеся 20 процентов должны держать ДТ.

Возникает задача: как пробиться вторым лазером к термоядерному веществу? Тогда родилась идея сделать симметричные дырки в самой первоначальной конструкции оболочки. Но плазма разлетается во все стороны, и эти окошки будут „затекать“. Нашли и тут выход — сделать покрытия окошечек совсем из специального материала, отличного от материала оболочки. Мы назвали такую мишень „мишенью прямого зажигания“ и опубликовали с Феоктистовым в 1992 году статью, а доложили на конференции ещё в 91-м году.

Эта конференция была посвящена вопросам взаимодействия излучения с веществом и ЛТС и проходила в Варшаве (Польша). Кроме наших там были коллеги из Франции и США. Доклад получил статус „приглашённого“ пленарного доклада, я его делал. Лев Петрович был тоже на конференции. А в 94-м году американцы опубликовали свою работу в журнале „Физика плазмы“, где без всяких ссылок на наши достижения изложили точно такой же подход к проблеме — разделение стадий сжатия и нагрева. Правда, ничего не говорилось об окнах. У них вместо этого прозвучала идея пробивания отверстий во время самого процесса нагрева. Лазерный импульс разделяется на две части. Один пробивает дырочку, а другой входит в неё. Они назвали эту идею „быстрое зажигание“ („fast ignition“) в отличие от нашего прямого зажигания („direct ignition“).

Сейчас подход прямого зажигания, как в редакции с мишенью, имеющей дырки, так и в редакции пробивания дырки в процессе нагрева, исследуется во всех крупнейших лабораториях мира. Это направление является самым перспективным в проблеме инерциального термоядерного синтеза, так как требует значительно меньших энергетических затрат, чем традиционные подходы. Энергия падаёт с 1МДж до 200 кДж.

Работа со Львом Петровичем над этими и другими проблемами приносила удовлетворение и большое удовольствие — настолько это была богатая личность, щедрая на идеи. Интеллигентнейший человек! Способ мышления очень интересный — самый сложный процесс он умел объяснить просто. Лев Петрович говорил, что этому подходу он научился у Якова Борисовича Зельдовича и Давида Альбертовича Франк-Каменецкого. Мыслить и излагать просто. Он выделял главное в процессе и те параметры, с помощью которых можно это главное объяснить. Ему тоже было нужно любую проблему объяснить так, чтобы он понял. Часто он останавливал собеседника и говорил: „Что-то не так, это непонятно“. Но это всегда говорилось интеллигентно — он просто предлагал подумать ещё. Саму идею он, конечно, ухватывал мгновенно.

Когда он выступал с докладом, это был целый спектакль. Он говорил очень красиво, был исключительно обаятельным. От него трудно было услышать резкое слово даже в полемике.

Лев Петрович был очень деятельным человеком, и когда обострилась его сердечная болезнь, она ему страшно мешала. Но он всегда оставался душой компании. Вспоминается вечер в честь его 70-летия. Говорят тост — Лев Петрович тут же говорит ответное слово. Он ни одно выступление не оставлял просто так. Тут же давал ремарку, комментировал с неизменным юмором. Происходила как бы пародия на учёный совет — выступают докладчик, содокладчик, оппонент. Причём говорил Лев Петрович коротко, умно, искромётно.



Могила Льва Петровича на Троекуровском кладбище