Данный текст — попытка заявить своего рода исследовательскую программу. Цель которой — изучить и понять нечто, в чем я пытаюсь разобраться уже больше четверти века, и все еще не приблизился к устраивающей меня гипотезе разгадки — только рабочие версии.
Вопрос выглядит вроде бы просто: что такое «партия власти» в постсоветской России? Не только конкретная ЕР, а шире — как институт? Но простым он кажется только на первый взгляд.
Я правда не понимаю даже и сейчас именно по большому счёту, что это за зверь и как он устроен. При этом я за последние два десятка лет многажды вёл кампании, выигрывал выборы и за, и против ЕР. Целый год проработал в центральном исполкоме ЕР во главе Политического департамента, и СМИ меня в то время регулярно называли «главным идеологом «Единой России»» — что характерно, с момента моего ухода оттуда прошло уже десять лет, а никого из сотрудников ее аппарата с тех пор «главным идеологом» не объявляли. Да и меня, по совести, называть так было некорректно — не может быть у неё никакого «главного идеолога», по крайней мере внутри неё самой; снаружи, конечно, «не так всё однозначно». Я знаком с большинством её ключевых функционеров разных времён, перевидал бесчисленное множество региональных и местных отделений и их начальников, сам их подбирал и ставил, учил и т.д.; видел её в разные годы и в разных кадровых составах, сидел и выступал на бесчисленных съездах, генсоветах и форумах, а также на куче всяких совещаний в АП, где единороссам «нарезали задачи». Знаю и понимаю про неё много — и ничего.
Почему это такой важный вопрос? Потому, что именно здесь, как мне кажется, а вовсе не в личном факторе Путина (объясню ниже по тексту этот момент) находится ответ на вопрос, что по большому счёту «не так» с российскими выборами, демократией, многопартийностью и парламентаризмом. Почему всё это вроде бы есть — но не работает. И, более того, никогда за постсоветскую историю, включая и «святые девяностые» — утверждаю это! — не работало.
Здесь я просто выложу лежащие хаотично на «рабочем столе» блоки, которые нужны для собирания схемы.
Блок первый. Известная фраза Грызлова, на тот момент спикера, «Дума — не место для дискуссий». Она стала всенародным мемом, но по сути она неточна. Дума в самые глухие годы оставалась, да и по сей день остаётся, вполне себе дискуссионной площадкой — с известными ограничениями, конечно, но ежедневное шоу про то, кто в ней и что сказал с трибуны и в кулуарах — неотъемлемый элемент вечерних теленовостей. Главное в другом: Дума — не место для решений. Разговоры в ней могут быть почти какими угодно, а вот голосовать она должна так, как решили совсем в другом месте. И обеспечивающим именно эту конструкцию механизмом как раз и является «партия власти» с ее обязательным из созыва в созыв большинством. Короче, Дума — место только для таких дискуссий, которые заведомо ни на что не влияют. И ЕР, именно в качестве фракции большинства, нужна в первую и главную очередь для того, чтобы так всегда и оставалось.
Блок второй. Летом 2011 года один региональный вице-губернатор в доверительном разговоре сказал мне фразу, которую я надолго запомнил: «Думу выбирать можно, а власть — нельзя». Запомнил я ее именно потому, что он был совершенно обычный, ничем не примечательный региональный чиновник, каких по стране сотни и тысячи, с совершенно обычным для этой среды представлением о том, как что работает. И в этом смысле выражал не столько своё мнение, сколько ненароком сформулировал некое «коллективное бессознательное» аппарата — или, точнее, того, что учитель Павловского Гефтер называл «социумом власти».
Блок третий. Незадолго до моего ухода оттуда Наталья Тимакова, в то время — пресс-секретарь Медведева, устроила мне публичную отповедь: «внешней политикой занимается президент, а не партия». В сущности, ту же фразу можно было бы сказать и о внутренней политике, и просто о политике, без прилагательных. Это важная и парадоксальная деталь в той роли, которая отведена «партии власти» как институту: она не занимается политикой. И не должна ни в коем случае ею заниматься. В отличие, кстати, от всех остальных партий — которые могут сколько угодно «заниматься политикой», но именно поэтому их совокупный вес в парламенте никогда не должен превышать 49%, а в новейшей логике «конституционного большинства» — 24%. См. пункт первый.
Блок четвёртый. Во время моего публичного конфликта с главой генсовета ЕР Андреем Турчаком в начале 2018 года, когда он в эфире у Соловьёва называл меня всякими словами именно за постановку под сомнение тезиса «не партия фракции, а фракция партии», для внешних наблюдателей вскрылся интересный момент. Вопрос, по сути, состоял в том, по какой цепочке должен проходить управляющий сигнал. Управляет ли АП фракцией ЕР напрямую — через непосредственную коммуникацию с ее руководством — или через «прокладку» в виде центрального партийного аппарата — схема, на которой настаивал Турчак (и, в какой-то мере, Медведев). Понятно, что для руководства фракции второй вариант означал понижение в аппаратной роли: чем дальше ты от первоисточника аппаратного сигнала, тем ниже твой статус в системе. Но в то же время ситуация, когда роль центрального аппарата партии сводится всего лишь к роли политтехнологического штаба, из раза в раз приводящего к очередной уверенной-чистой-безусловной победе («мы всех жахнули» (с) всё тот же Турчак), и потом никак не влияющего на происходящее в Думе, воспринималась и аппаратом, и номинальным главой партии Медведевым, на тот момент еще и премьером, также как унизительная. Но главное тут то, что это борьба не за самостоятельность в принятии решений, а именно за близость к источнику этих самых решений и место в иерархии их «проводников».
Блок пятый, IMHO — ключевой. В далеком уже 1997 году я, в тот момент без году неделя как сотрудник аппарата вице-премьера правительства РФ Бориса Немцова, будучи младшим помощником третьего заместителя по вопросам уровня «подай-принеси», стал, однако же, невольным свидетелем одного очень интересного разговора. В нем участвовали все трое тогдашних вице-премьеров — Б.Немцов, А.Чубайс и Б.Федоров — «молодые реформаторы», как их тогда называли. Они готовились к каким-то очередным судьбоносным переговорам с главой Газпрома Р.Вяхиревым, и, в ожидании служебного транспорта, сетовали друг другу на Госдуму, в очередной раз «обезумевшую». «У западных коллег взрывается мозг, когда я им говорю, что у нас большинство в парламенте принадлежит оппозиции» — говорил Чубайс. И дальше разговор вышел на то, что вот интересно, а доживут ли они до времён, когда в Думе будут сидеть «ответственные», как они тогда выражались, люди, которые будут принимать бюджет страны не исходя из «популизма», а исходя из «реальной экономической ситуации» (читай — как ее понимают в финансово-экономическом блоке правительства). Тогда это казалось практически недостижимой мечтой — однако, тем не менее, уже внятно оформленным, сформулированным запросом со стороны того самого «социума власти», яркими представителями которого в тот момент являлись все трое.
Владимир Путин, напомню, в то время только-только занял какую-то скромную должность в Контрольном управлении АП по протекции своего старого питерского коллеги Кудрина, работавшего тогда там же; в любом случае, о своём скором взлете сначала в главы ФСБ, а затем и в национальные лидеры он тогда и близко не мог думать. Но то, что сейчас называют «путинской моделью», уже в общих чертах существовало в аппаратной среде задолго до Путина, причем именно среди самых, что называется, «либеральных» его вождей — и как желание, и как предчувствие. Я имею в виду именно ту часть «путинской модели», которая касается места парламента в политсистеме.
Блок шестой, тесно связанный с предыдущим. Сам Путин однажды, комментируя на встрече с руководством ЕР ход выборов в Думу 2011 года и последовавшие за ними протесты, произнёс любопытную фразу — «не дать расквасить парламент». Имелось в виду — и это было вполне ясно тогда всем — что гипотетическая утрата «Единой Россией» парламентского большинства и есть та самая неприятная ситуация, когда парламент «расквашен» — и которой, к счастью, удалось избежать. И это очень рифмуется с тем сюжетом из 97-го: парламент, в котором у исполнительной власти нет подконтрольного ей большинства, очевидно воспринимается как проблема, чтобы не сказать угроза.
Блок седьмой. Выборы 1999 года — конкуренция между «Единством», ОВР и СПС (в штабе которого я тогда работал). Cпециально упомянул только эти три партии, и не упомянул КПРФ, ЛДПР и «Яблоко». Интуитивно, на уровне «политического бессознательного», всем более-менее вовлечённым было ясно, что именно эти три партии и есть основные претенденты на роль будущей «партии власти», обладающие соответствующим «кодом», в то время как остальные из упомянутых — это «оппозиция», которой в данной роли никто не видит, сколько бы она ни набрала. По факту «Единая Россия», сформированная уже в 2003-м формально на базе слившихся в единое целое «Единства» и ОВР, но с значительной инфильтрацией топовых фигур и из «системной» части СПС (тот же Крашенинников, плюс, что более важно, почти все люди ушедшего в путинские полпреды Кириенко), как раз и стала результатом этого «диалектического синтеза».
Уверен, даже и Немцов, если бы не имел личного закуса на Путина ещё из-за «гонки преемников» при позднем Ельцине, вполне мог бы найти себе, а заодно и всему остальному СПС, место в формируемой «суперпартии». Но он, особенно на фоне дела ЮКОСа, повёл себя тогда, да и после, как принято говорить в соответствующих кругах, «несистемно». И, надо сказать, отсутствие «системно-либерального» компонента в общей архитектуре этой самой суперпартии все последующие годы отзывалось в системе как своего рода «фантомная боль». Проявлялось это в самых разных формах.
И многолетние шашни АП с преемником Немцова в СПС Белых, обменявшего в итоге остатки СПС на губернаторский пост (я тогда позволил себе нахамить Суркову на совещании по этому поводу — «вы бы еще Каспарова губернаторы взяли!» — и получил в ответ такой накат, что даже у сидевшего рядом Володина чуть уши в трубочку не свернулись).
И «либеральная платформа» внутри ЕР во главе с Фадеевым и Плигиным — все эти тогдашние разговоры о том, могут ли у медведя быть крылья, да еще целых три.
И выдавленная Путиным из себя в какой-то из речей, с видимым неприятием либо недоумением в отношении произносимого текста, сурковского авторства фраза про то, что ЕР является партией с «правоцентристской» идеологией.
И публичное сетование Лужкова, на тот момент еще мэра, по поводу того, что в Думе больше нет либеральной партии — казалось бы.
И, наконец, в апофеозе — позиционирование Медведева в период его президентства, как своего рода наследника именно той самой «либеральной» традиции, со всеми этими Тимаковыми, Дворковичами, Юргенсами и Гонтмахерами в его ближнем кругу, а также «сигналами», которые он тогда неустанно подавал и либеральному бомонду, и, что более важно, Западу.
Да даже и потом — вся эта кадриль с Прохоровым, титовская «Партия роста» в 2016-м, да в какой-то мере и «Новые люди» уже в нынешнем цикле — тема закрытия гештальта по большому счету никуда не уходила. Это очень видно именно по НЛ: у партии самая маленькая по числу депутатов фракция за всю историю Госдумы, однако же для медиа они чуть ли не главное событие всей кампании — именно в силу того, что в них тоже есть этот пусть слабенький, но все же отчетливо различимый ген того самого «правого крыла партии власти». Как выразился нынешним летом Венедиктов: «эти для системы либеральные, но свои, а вот, скажем, Яблоко — не свои».
Блок восьмой. Граждане-избиратели. Два года назад, осенью 2019 года, мы совместно с ВЦИОМом провели исследование, посвящённое той же теме — «партия власти». Его результаты, опубликованные аккурат перед съездом ЕР, под, безусловно, чуть провокационным названием «Прекрасная «Единая Россия» будущего», вызвали тогда изрядное шевеление в некоторых слоях нашего deep state. Нас тогда интересовало отношение сограждан не столько конкретно к «Единой России», сколько вообще к феномену «партии власти» — как они понимают, что это такое, нужна ли она вообще, и если нужна, то какая. Выводы оказались удивительными и для меня самого. Они примерно такие: да, нужна — всем, в том числе и тем, кто против ЕР. И этим последним нужна, что важно, в общем такая же «Единая Россия», только лучше — в их языке менее забронзовевшая, менее коррумпированная, более отзывчивая к людям, более самостоятельная в отношениях с чиновниками и т.д.
Надо было признать тогда, что Турчак-то, в своей борьбе за большую «субъектность» партии, интуитивно копал в общем в правильном направлении — только, как часто случается, лопату забыл. Главная невысказанная претензия к существующей «партии власти» не со стороны штатных противников режима, а со стороны т.н. «разочарованных представителей большинства», состоит в пределе в том, что партия уж слишком сильно «легла» под бюрократию, слишком уж безусловно одобряет все, что ей велели одобрить — в особенности всякие спорные решения, вроде пенсионной реформы. Она, в их глазах, должна оставаться пропутинской, но должна все же иметь свой голос, различимый от голоса больших и маленьких начальников из исполнительной власти. Короче, ей отчетливо недостаёт той ипостаси, которую в предыдущем цикле воплощал ОНФ: «царь хороший, бояре плохие». И эта ипостась должна обязательно иметь своих публичных спикеров — запрос, на котором, в частности, успешно серфит даже и сейчас госпожа посол России в Кабо-Верде.
Есть еще несколько важных блоков на том же верстаке, но, чтобы не перегружать текст, я их пока не буду выкладывать, и перейду сразу же к т.н. «рабочим гипотезам». Итак.
Первое. Для госаппарата «партия власти» — это в первую и главную очередь жизненно необходимый инструмент блокирования и выключения парламента как самостоятельного института и как места принятия решений. Парламент, обладающий такими возможностями, воспринимался и воспринимается как главная угроза целостности и дееспособности всей системы власти. Логика власти: те, кто умеют побеждать на демократических выборах — это по определению никогда не те люди, кто умеет управлять государством. И их нельзя ни в коем случае допускать ни до каких рычагов.
К депутатскому корпусу самой ЕР это, впрочем, относится не в полной мере: они, как считается, на самом деле тоже не умеют и не должны уметь сами по себе побеждать на выборах и вообще «заниматься политикой» (по Тимаковой), за них это делают кремлевские политтехнологи и управляемая АП «машина победы»; их мандаты — это по определению делегированная легитимность от Верховного, проекция доверия избирателей лично к нему. Поэтому как раз в их составе как раз вполне могут быть в каком-то количестве так называемые «профессионалы», вполне годные в личном качестве к вербовке и в исполнительную власть. Но таких тоже не может быть там много — большинство все-таки должны составлять разные свадебные генералы: актёры, спортсмены, певцы, космонавты и прочие «представители общественности», чья функция целиком сводится к «работе лицом». Потому что Думу нужно каждый день еще и по телевизору показывать, как минимум.
Почему парламент как самостоятельная институция стабильно и почти на автомате воспринимается «социумом власти» как настолько опасный и токсичный элемент? Это есть главный вопрос, и отделываться дежурным ответом, который я всегда раньше использовал, что причиной тому — «родовая травма» 1993 года — более недостаточно. Этот вопрос нуждается в гораздо более детальной разработке.
Второе. В голове у массового избирателя идея многопартийности тоже по большому счёту так и не прижилась. Россия во всем, и в этом отношении тоже, как зоопарк — все должно быть, но всего по одному, а больше — уже перебор. Выбирая партию, за которую люди голосуют, они выбирают не «одну из многих», в логике того, что будут вместе с ней и другие, но в каком-то смысле потенциально единственную — и это во многом объясняет неувядающий феномен КПРФ. В ней, в отличие от всех остальных, тоже есть ген «партии власти», но только той еще, до 1991 года — голосуя за КПРФ, они голосуют за виртуальный Советский Союз, уже не из воспоминаний, как раньше, а из «реконструкций» и стимпанковского фэнтези про «эффективного менеджера Сталина». И там партия, безусловно, тоже одна — руководящая и направляющая.
Удивительным образом это работает даже и в отношении так называемых «либеральных» партий — там «сценарий мечты» в пределе состоит в том, что «их» партия, став когда-нибудь «партией власти», поведёт Россию по «западному пути» (что бы это ни значило), имеющему конечной точкой «вхождение в сообщество цивилизованных стран», и даже «превращение в нормальную страну». Которое понимается примерно по-сингапурски, то есть опять-таки железной рукой и без разговоров.
Третье. Очень важное ограничение, связанное с тем, что «партия власти» «не должна заниматься политикой». Здесь тоже народ и власть едины: «политика» — это прямой антоним «эффективному управлению», оно же «единство власти», оно же «дееспособное государство». Политика это такой бардак, когда вокруг одни разговоры и споры, и ни до чего невозможно договориться, никакое решение невозможно принять, а приняв — реализовать. Этот страх эксплуатирует в том числе и официозный миф о «проклятых девяностых»; как человек, работавший в исполнительной власти и тогда, не могу не заметить, что еще вопрос, насколько это в самом деле было так, но в данном случае уже неважно — миф живет в своей логике.
Сам феномен Путина, в конечном счете, тоже опирается во многом на этот, как выражался один из моих учителей, «русский монархический инстинкт» — описываемый поговоркой «демократия в аду, а на небе — царство». Рассматривать открытую, публичную и конкурентную политсистему именно в категориях эффективности выработки, принятия и реализации решений, ставить этот вопрос к ней не риторически, а практически, «как сделать, чтобы», синхронно отказывается и «социум власти», и «молчаливое большинство» — для обоих это своего рода табу.
Причём, надо сказать, власть в этом вопросе даже несколько «прогрессивнее» большинства — она регулярно пытается экспериментировать с внедрением отдельных элементов публичной и конкурентной политики, но сугубо внутри управляемого контура, где, понятное дело, эти нерегулярные и непоследовательные попытки неизбежно вырождаются в профанацию и имитацию — будь то «крылья», система праймериз в «Единой России» или володинская кампания по созданию нескольких десятков «малых партий» в 2012-2013 годах. Но вне управляемого контура система по-прежнему рассматривает всю эту многопартийность и конкурентность как вынужденное обременение, едва ли не как часть капитулянтского пакета «великой геополитической катастрофы» 1991-го. Повинность, от которой государь, в великой своей мудрости, рано или поздно найдёт способ избавиться уже открыто, без этих утомительных и затратных спектаклей непонятно для какой аудитории.
В этой связи вспоминаю одно любопытное рассуждение Володина как раз по поводу партийных «крыльев», примерно тогда же им и упразднённых. Он говорил, что не видит смысла в идеологических платформах внутри ЕР — в первую очередь потому, что сам по своим взглядам в каких-то вопросах либерал, в каких-то социалист, а в каких-то патриот и консерватор. «И я бы лично не смог для себя решить, в какую из платформ мне записываться, или записался бы на всякий случай сразу во все». И далее продолжал, что было бы лучше внутри партии создавать платформы не по идеологиям, а по отраслям — например, собрать платформы из промышленников, аграриев, ученых, силовиков и т.д., и пусть бы отстаивали внутри партии интересы своей сферы и относящихся к ней социальных групп. Это все туда же — к тому, что любое идеологическое разделение, даже в насквозь контролируемых рамках единой партии — воспринимается им, тоже плотью от плоти «социума власти», как нечто заведомо излишнее и ненужное для т.н. «продуктивного общественного диалога».
Четвёртое и пока последнее. Важнейшая роль ЕР в сложившейся системе состоит в том, что по ее рейтингам, в том числе в разрезе отдельных регионов, измеряется интегральное доверие ко всей системе власти. Это делает любой потенциальный неуспех ЕР на выборах какого угодно уровня маркером кризисной ситуации, требующей срочного оперативного вмешательства. Разумеется, за вычетом тех случаев, когда, например, губернаторская позиция или одномандатный округ «согласованы» в рамках так называемой «расторговки»; в этом смысле губернатор-коммунист Русских в Ульяновске или ЛДПРовец Островский в Смоленске — это норма и порядок вещей, а коммунист Коновалов в Хакасии или ЛДПРовец Сипягин во Владимире — боль, которую так или иначе система будет лечить (Сипягина уже «вылечила», Коновалова пока нет, но к тому идет). Здесь показательна трагедия Фургала, который сделал очень многое для того, чтобы из «ошибки» превратиться в «согласованного», но некоторые не до конца понятые им «берега» в итоге всё же попутал и закончил все равно тюрьмой. И еще более показательна подзабытая уже история Белых, который, наоборот, зашёл на регион как полностью «согласованный», но потом сделал ряд вещей, исключивших его из этого числа, например — принял на работу в областную власть Марию Гайдар и ее команду, в том числе Навального, ограниченно тогда известного, но уже маркированного как «враг» и «агент».
Но главное даже не эти частные случаи, а сам принцип использования рейтинга ЕР как индикатора доверия к системе власти в целом. Помню, как в 2006-м Сурков стебал Грефа, в то время еще министра экономики: зачем вы плодите сотни критериев эффективности работы органов власти, кому они нужны, если по факту в Кремле смотрят всего на два — доходы на душу населения и рейтинг «Единой России»? Два года назад ровно этот же спич почти слово в слово повторил Собянин на крымском Госсовете, уже в адрес Силуанова. С тем только нюансом, что по первому пункту, как известно, у Собянина все лучше всех, а по последнему — хуже всех; но Москва, как все знают, не совсем Россия.
И в общем до тех пор, пока эта связка — рейтинг ЕР / оценка эффективности власти — «зашита» в алгоритм управленческой системы на уровне BIOS, любые разговоры о конкурентной многопартийной политике это признак законченного педального лоха, который не понимает, как и что работает. И здесь для моей задачи вопрос скорее стоит так: окей, ну допустим, даже убрать ее оттуда, эту связку — а что взамен? Какими измеримыми и более-менее надёжными индикаторами тогда мерить — не эффективность управления в экономической плоскости, а качество коммуникации с управляемыми в плоскости политической? Есть ли вообще предложения, заслуживающие серьёзного рассмотрения (т.е. понятные тем, кто ориентируется в координатах системы)? У меня, честно говоря, пока нет.
И это тоже — к вопросу о загадке «партии власти». Которая, как мы теперь понимаем, нечто большее, чем просто способ свести с декоративному минимуму все эти предписанные Конституцией, но не понятые и не принятые до сих пор нашим общественным сознанием формы организации политического пространства. И коллективная творческая мысль породила именно такой выход из этого шизофренического пата — реализованный т.н. «хозспособом», без какого-либо продуманного плана, но сработавший, и не единожды. «Россия, одумайся, ты одурела!» — восклицал в эфире Юрий Карякин в 1993-м по поводу результатов выборов в самый первый созыв Госдумы; его тогдашний соратник по демдвижению, депутат того созыва от гайдаровского «Выбора России», а ныне бессменный глава Бюджетного комитета ГД единоросс Макаров может уже из 2021-го явить личным примером: вот же, Россия одумалась и поумнела.
Это, знаете, как какая-нибудь временная подпорка под треснувший фундамент, которая при этом так давно там стоит, что уже и те, кто ее ставил, умерли либо забыли, как и зачем это делалось, а те, кто сейчас там живут, воспринимают ее не иначе, как краеугольный камень, без которого все точно рухнет. И, кстати, правда ведь рухнет, не дай Бог.
Просто для того, чтобы действительно с этим что-то делать, без риска обрушить все строение себе на головы, нужны не ремонтники-гастарбайтеры, а архитекторы. Хотя бы один.
Не прощаюсь.
Ответить с цитированием
Сообщение от San4es60
Включая особо неприятные - кровь сифилитиков, например.
Текст свернут. нажмите + чтобы посмотреть 
