Однажды, в 1973 году,
я приехал на только что купленных "Жигулях" к поэту Науму Коржавину,
который недавно получил квартиру где-то на Юго-Западе, в районе новостроек.
Получил и собирался оставить, поскольку уже готовился к отъезду в Америку. В
тот вечер на кухне у Эмы (так мы все его звали, а имя писали через одно "м")
собрались сравнительно молодые бунтари. Некоторые из них уже прославились
тем, что выступали в чью-то защиту, писали советским властям резкие письма,
занимались распространением "самиздата" и подверглись гонениям. Кого-то из
них исключили из партии или даже уволили с работы, а одна из этой компании
была уже признанной героиней: первый срок отсидела и готовилась ко второму.
Поэтому другими гостями, еще не хлебнувшими тюремной баланды, ее пылкие речи
выслушивались с особым вниманием и почтением, хотя плела она с апломбом
несусветную чушь. Я о ней как-то писал, но рассказал только о начале нашего
общения, когда мы не сошлись во взглядах на события столетней давности. Эта
дама, когда зашла речь (почему-то) о народовольцах, стала возбужденно
выкрикивать:
-- Ах, эти народовольцы! Ах, эта Перовская! Если б я жила в то время, я
бы задушила ее своими руками.
Тут я не выдержал и вмешался. Я все-таки написал о народовольцах целую
книгу и находил много сходства между ними и диссидентами нашего времени.
-- Вы на себя наговариваете, -- сказал я. -- Перовскую вы бы душить не
стали.
Женщина возбудилась еще больше.
-- Я? Ее? Эту сволочь? Которая царя-батюшку бомбой... Клянусь, задушила
бы, не колеблясь.
-- Да что вы! -- сказал я. -- Вы себя плохо знаете. В то время вы не
только не стали бы душить Перовскую, а, наоборот, кидали бы вместе с ней в
царя-батюшку бомбы.
Она ожидала любого возражения, но не такого.
-- Я? В царя-батюшку? Бомбы? Да вы знаете, что я убежденная
монархистка?
-- Я вижу, что вы убежденная монархистка. Потому что сейчас модно быть
убежденной монархисткой. А тогда модно было кидать в царя-батюшку бомбы. А
уж вы с вашим характером точно оказались бы среди бомбистов.
Вскоре я собрался ехать домой, и меня попросили довезти эту монархистку
хотя бы до метро. Она села на заднее сиденье, и мы поехали. Был февраль,
стужа, метель, гололед. Мы ехали из района новостроек. Между ним и обжитой
частью города лежал бескрайний и дикий пустырь. Ни спереди, ни сзади, ни
справа, ни слева не видно было ни огней, ни машин, ни людей, ни собак, да и
дорога временами исчезала под пеленой поземки. А в моих "Жигулях" посреди
этого мрака было тепло и уютно, мирно мерцали циферблаты приборов и играла
негромкая музыка. Моя пассажирка, пригревшись сзади, сначала, кажется,
прикорнула, а потом, проснувшись-потянувшись, спросила сонным и вкрадчивым
голосом: "Скажите, а во сколько вам обошлась ваша машина?" Я сделал вид, что
не понял подтекста, и ответил: "Эта машина стоит пять с половиной тысяч
рублей". "Нет, - сказала она, - я не об этом... - а я и не сомневался, что
не об этом...- я спрашиваю, сколько вы за нее платили своей совестью?" Я
затормозил осторожно, не выжимая сцепления. Машина метра полтора проползла
юзом и остановилась, упершись колесом во вмерзший в дорогу кирпич. "Вы
можете выйти, - сказал я, - чтобы не платить совестью за эту поездку". "Я
вам заплачу деньгами", - сказала она и, кажется, стала рыться в своем
кошельке. "Нет, нет, - возразил я. - Деньгами не берем, берем только
совестью". Она помолчала, потом осторожно спросила: "А отсюда далеко до
метро?" - "Не имею понятия. Вы можете выйти и спросить. Если кого-нибудь
встретите". Она сидела, молчала и покидать машину не торопилась. Конечно,
можно было б над ней еще поизмываться, но я подумал: а вдруг обидится и
выскочит из машины? Ведь не смогу же я здесь ее бросить, придется бегать за
ней по пустырю.
-- Ну ладно, -- смилостивился я, -- поедем дальше.
Ответить с цитированием