Вот пример, как я пытаюсь агитировать.
Стараюсь писать рассказы.
Летун.
В очень многих парках культуры и отдыха до конца 70-х годов были парашютные вышки. Дряхлеющие символы эпохи, когда у людей были руки - крылья, страны, взлетевшей из лаптей в космос.
Стояли они рядом с каруселями и качелями, их так же подкрашивали к сезону, при входе так же сидел билетёр. И билетик то стоил недорого, то ли пять, то ли десять копеек, но для нас, пацанов, это было много. Пять копеек стоил стакан очень вкусных семечек, который наполнял "с верхом" карман наших школьных брюк серого сукна, а за десять копеек можно было выпить три стакана газированной воды и сиропом, и ещё один стакан, но уже без сиропа. Восемь копеек стоило фруктовое мороженное, а целых десять- сливочный пломбир.
Вот мы и копили со школьных завтраков, чтобы потом, после школы, насладится роскошью газированной воды, семечек и мороженного. Но даже этим мы жертвовали, потому, что рядом с вышкой и каруселями был тир. Тир с воздушками, пять копеек - три кисточки, если попал в цель, то одна кисточка - приз.
Что может быть для мальчишки привлекательнее, чем попасть в цель? Вот и стояла парашютная вышка привычной деталью пейзажа, как для парижан - Эйфелева башня.
Такой же привычной деталью для нас был старик, лицо и руки - перевитые жилами и морщинами, как кора у старого дуба, этакие Джек Лондоновский персонаж, постаревший Ледогоров из "Красной палатки". Неизменная песочная тужурка с накладными карманами, мешковатые брюки, едва доходившие до щиколоток и сандалии.
Нет, мы его любили щенячьей детской любовью, раз в месяц, видимо, когда он получал пенсию, он покупал почти недостижимое для нас, жестяную баночку с монпансье, за целых сорок восемь копеек, и угощал. А, перед тем, как открыть баночку, он стучал ею по коленке, чтобы разноцветные леденцы отлипли друг от друга. Нам было немного неудобно, но угощал он так радушно, что "День леденца" мы ждали весь месяц.
Тот день...
Тот день был именно "Днём леденца".
Но всё было так, и не так.
Изменился старик.
И дело вовсе не в том, что на этот раз он пришёл в галифе с синим кантом и гимнастёрке без погон, но с Красной звездой на правой стороне груди. Нет, он так же угощал нас леденцами, но возникло в нём что - то, заставлявшее сдерживать дыхание. Когда баночка с леденцами опустела, старик надел на себя фуражку со смешным, слишком большим козырьком, привычно подравнял гимнастёрку под ремнём, и направился туда, где многие дни никого и никогда, кроме билетёра не было.
Он пошёл к вышке.
Почти всё моё детство, буквально с рождения, прошло в этом парке. Когда я, новорожденным и орал ночами, папа выносил меня в этот парк, где я засыпал под "Мы шли под грохот канонады" вместо колыбельной. Когда я подрос, и научился ходить не падая, все дни с утра, и до вечера, я проводил там с дедом, инвалидом ещё первой мировой войны. Потом я бегал туда уже школьником, после уроков, а, однажды, во втором классе, и вместо уроков, поленившись накануне сделать домашнее задание по арифметике. Но я не мог вспомнить ни единого случая, чтобы кто - либо пошёл к вышке.
Скорее всего, такого не помнил и билетёр, привыкший к своей синекуре. Мы, детвора, толпой повалили к вышке, и услышали, как, на возражения билетёра старик сказал:
- Ты смеешь мне возражать, лётчику первого класса? - и вытащил какое - то удостоверение из кармана гимнастёрки.
Билетёр как - то сразу сник, и выдал старику билетик. А старик гордо направился к вышке и стал карабкаться по лестнице. Билетёр направился за ним, видимо он, по правилам, обязан был проверить, как надет парашют. Но старик опережал его не меньше, чем на два марша, и на верхней площадке успел не только оказаться раньше, но и застегнуть парашют. Билетёр проверил всё, а потом старик прыгнул.
Мы все, и дети, и матери с детьми, и сотрудники парка, заворожённо смотрели на его полёт. На то, как раскрывалась блеклая грязная тряпка, превращаясь в крылья летуна. На то, как слетела в полёте такая нелепая фуражка, и упала за оградой. Кто - то из малышни помчался за этой фуражкой, а мы заворожённо смотрели на то, как он приземляется.
Когда старик не встал, после своего крайнего полёта, мы все снесли штакетник, когда бежали к нему. А он уже не дышал... Он был летун, и ушёл так, как и мечтал - в полёте.
Я не знаю ни имени его, ни фамилии, всё, что осталось в памяти - Красная звёздочка на гимнастёрке, и баночка леденцов...
Вышку после этого снесли, как сегодня снесли Бронзового Солдата. Что ещё мог умного сделать лысый кукурузник при синем костюме, стучавший по трибуне коричневым ботинком?
А летун ушёл, как и положено летуну - ушёл в полёте. Счастливого полёта Летуну, ведь нужен же ангел - Ас?
Они охраняли нашу землю с неба.
А кто же охранит нас на земле?
Ответить с цитированием
Вижу элементарную попытку хоть как-то расшевелить КПРФ, крикнуть, мол, мы ещё не померли...
).
Сообщение от танкист
