На станции стоял также состав, в котором на фронт везли самолёты. На втором пути ждали отправки вагоны, тоже нагруженные орудиями и самолётами, но уже выбывшими из строя. Тут были свалены подбитые самолёты и развороченные гаубицы. Всё крепкое и новое ехало туда, на фронт, остатки же былой славы отправлялись в тыл для ремонта и реконструкции.
Подпоручик Дуб убеждал солдат, собравшихся около разбитых орудий и самолётов, что это военные трофеи. Но вдруг он заметил, что неподалёку от него, в центре другой группы, стоит Швейк и тоже что-то объясняет. Подойдя поближе, подпоручик услышал рассудительный голос Швейка:
— Что там ни говори, а всё же это трофеи. Оно, конечно, на первый взгляд очень подозрительно, особливо когда на лафете ты читаешь «k. u. k. Artillerie-Division» . Очевидно, дело обстояло так: орудие попало к русским, и нам пришлось его отбивать, а такие трофеи много ценнее, потому что… Потому что, — вдохновенно воскликнул он, завидев подпоручика Дуба, — ничего нельзя оставлять в руках неприятеля. Это всё равно как с Перемышлем или с тем солдатом, у которого во время боя противник вырвал из рук походную фляжку. Это случилось ещё во времена наполеоновских войн. Ну, солдат ночью отправился во вражеский лагерь и принёс свою флягу обратно. Да ещё заработал на этом, так как ночью у неприятеля выдавали водку.
Подпоручик Дуб просипел только:
— Чтобы духу вашего не было! Чтобы я вас здесь больше не видел!
— Слушаюсь, господин лейтенант. — И Швейк пошёл к другим вагонам. Если бы подпоручик Дуб слышал всё, что сказал Швейк, он вышел бы из себя, хотя это было совершенно невинное библейское изречение: «Вмале и узрите мя и паки вмале и не узрите мя».
Подпоручик был настолько глуп, что после ухода Швейка снова обратил внимание солдат на подбитый австрийский аэроплан, на металлическом колесе которого чётко было обозначено: «Wiener-Neustadt» .
— Этот русский самолёт мы сбили под Львовом, — твердил он.
Эти слова услышал проходивший мимо поручик Лукаш. Он приблизился к толпе и во всеуслышание добавил:
— При этом оба русских лётчика сгорели.
И, не говоря ни слова, двинулся дальше, обругав про себя подпоручики Дуба ослом.