Яркое солнце и холодный степной ветер – вот нынешняя примета времени. Люди надевают тёмные солнцезащитные очки и кутаются в тёплую одежду. Сочетание, которое может показаться диким для гламурных поборников «высокого стиля» из Москвы или Киева, но совершенно органичное, если ты южанин. Это практично. В моём родном Ростове так же. Эти города вообще очень похожи друг на друга и по облику, и по менталитету. Три-четыре часа езды на машине – это не расстояние. А та культурная пропасть, из-за которой разразилась эта война, лежит не здесь. Она гораздо западнее.
Утро понедельника. Народ ещё не сосредоточился после выходных. Которые здесь – святое. Здесь даже не особо воюют в выходные. Это одинаково верно для обеих сторон. Выходные прошли, а все ещё расслаблены. По инерции. Тем более, что первый день недели начался спокойно. Утром по городу не стреляли. Утром…
Это произошло в 12.15 по местному времени. Мы сидели в недавно организованной столовой казармы на позднем завтраке. Это всего второй день после того, как мы наладили питание непосредственно на базе отряда «Варяг» и приготовление пищи затягивалось. Светская беседа в казарме – это совершенно особое культурное явление, в котором рассуждения о мировой философии тесно и вполне органично переплетается с кирзовым солдатским фольклором. Примерно такой диалог и происходил в тот момент, когда всё случилось. О чём мы говорили? Не помню. Да это и не важно.
Грохот. Громкий, резкий, короткий. Окна распахнулись, надсадно хрустнув петлями. Двери вывернулись наизнанку, ударив в стены. Посуда, книги, канцелярские принадлежности – всё, что могло упасть, полетело с полок. Чашки на столе подскочили едва ли не на сантиметр и со стуком упали обратно, забрызгав клеёнку брызгами горячего чая. Мы замерли, глядя друг на друга. В ушах звенело. В глазах у всех один и тот же вопрос: будет ли продолжение? Вопрос, который очень быстро сменился осознанием: продолжения не будет. Потому, что это была она. А она всегда приходит в гордом одиночестве.
Она…
«Точка-У».
Вот мы и познакомились лично.
Баллистическая ракета, созданная для разрушения полевых укрепрайонов. Создавшие это чудо советского ВПК, даже представить себе не могли, что этот летающий кошмар можно использовать против городов-миллионников. И её никогда так не использовали. До сих пор.
И она ударила по нашему сектору. По нашему городу. По нашим жизням. Это чувствуется мгновенно и пронзительно.
На лестничной клетке стоит Лена, секретарь-делопроизводитель отряда. Бледная. Руки трясутся. В глазах стоят слёзы. Она пытается дозвониться матери и сестре. Я предлагаю ей сигарету. Отказывается. Пытается дозвониться снова. Сети нет. Она исчезла. Нет, сотовые подстанции целы. Просто сеть легла. По естественным причинам: сейчас весь миллионный город одновременно пытается дозвониться родным и любимым. У всех один и тот же взгляд: сочетание ярости и страха. Но это не страх труса. Это страх человека, у которого все, кого он любит, находятся там, куда с неба упала смерть. Он не боится за собственную шкуру. Он боится за них. Боится, сжав кулаки в безграничной, немыслимой ярости.
Это невозможно описать, когда целый город сжимает кулаки. Когда у целого города к горлу подкатывает ком горя и ненависти. Этим искрит пространство. Чёрная туча, нависшая в небе и бьющая молниями. Воплощённый бог разрушения и истребления. Стихия клокочущей тьмы.
За окном начинает нарастать грохот. По городу ударили из всех стволов: «Грады», миномёты, гаубицы. Сотовая сеть, наконец, появляется. Мы узнаём приблизительный район падения ракеты.
Я обращаюсь к командиру отряда. Прошу дать мне машину с водителем из местных. Хочу сфотографировать происходящее в городе. Люди должны знать. Все должны знать о том, что происходит здесь сейчас. Варяг смотрит на меня вопросительно:
- Ты в курсе, что это Октябрьский?
- Да.
Я уже в курсе, что это значит. Октябрьский микрорайон Донецка. Аэропорт… Этим всё сказано. Мёртвая территория, населённая призраками. Самый истерзанный район города, где запросто можно напороться на вражеские ДРГ или попасть под обстрел любой степени интенсивности. Там нет никакой власти: ни новороссийской, ни бандеровской. Потому, что это – уже другой мир. Мир теней.