Как политический рассудок человека отказывается понимать «административное массовое убийство», так на тотальной мобилизации терпит крах человеческая потребность в справедливости. Когда виноваты все, судить в принципе больше некому. Ибо как раз у этой вины отнята даже видимость ответственности, даже чистое притворство. Пока ка-ра есть удел преступника — а на этом положении уже более двух тысяч лет зиждется чувство справедливости и правосознание западного человечества, — непременной частью вины является сознание своей виновности, а неотъемлемой частью кары — убежденность в способности человека нести ответственность. Как обыкновенно обстоит с этим сознанием, один американский корреспондент изобразил в истории, построенной на вопросах и ответах, которые вполне достойны пера великого поэта:
Вопрос: Вы убивали людей в лагере? Ответ: Да.
Вопрос: Отравляли газом? Ответ: Да.
Вопрос: Закапывали живьем? Ответ: Иногда случалось.
Вопрос: Жертвы поступали со всей Европы? Ответ: Думаю, да.
Вопрос: Помогали ли вы лично умерщвлять людей? Ответ: Никак нет. Я лишь заведовал лагерной финчастью.
Вопрос: Что же вы думали обо всем этом? Ответ: Поначалу было не по себе, но потом мы привыкли.
Вопрос: Известно ли вам, что русские вас повесят? Ответ (со слезами): За что? Что я такого сделал?
Он и впрямь ничего такого не сделал — он только выполнял приказы. А с каких это пор выполнять приказы стало преступлением? С каких это пор бунтовать стало добродетелью? С каких это пор честным можно быть, лишь идя на верную смерть? Что же он такого сделал? В пьесе Карла Крауса «Последние дни человечества», где он изобразил события предыдущей войны, занавес падает после того, как Вильгельм II восклицает: «Я этого не хотел!» И комически-жуткое заключается в том, что так оно и есть. Когда занавес упадет на сей раз, нам придется внимать целому хору обывателей, которые будут восклицать: «Это не наших рук дело!» И хотя у нас уже пропадет всякая охота смеяться, жуткое опять будет заключаться в том, что так оно и есть.