Образы союзников, формировавшиеся в разных слоях российского общества в условиях активизации внешней политики страны на рубеже XIX—XX в., являлись порождением не только международной конъюнктуры, но и собственного социокультурного контекста. Стремительные социальные перемены в России, специфика динамики изменений в культуре и опыта взаимодействия с другими государствами определили трансформацию представлений о «чужих» странах и культурах. В основе народного восприятия «своего» и «чужого» были глубоко укоренившиеся этностереотипы, сложившиеся в результате длительного, конфликтного и мирного, исторического взаимодействия с другими народами, под влиянием мифологической традиции. Модернизация оказывала на носителей традиционного сознания противоречивое воздействие: с одной стороны, в процессе распространения образования и приобщения к городской культуре началось усвоение рациональных представлений о внешнем мире, их демифологизация. На это требовалось значительное время, и в рассматриваемый период данный процесс был далек от состояния, когда рациональные компоненты преобладали бы над мифологическими1. Одновременно под влиянием разрушения традиционного уклада происходила актуализация образа враждебного Запада как источника нежелательных изменений, мобилизация установок почвенного сознания.
Влияние инерционных компонентов национального менталитета, определявших стереотипы представлений о внешнем мире, сказывалось на восприятии событий представителями всех социальных слоев и групп русского общества. В то же время образованная его часть, политическая, военная, интеллектуальная элиты были носителями целого спектра рациональных представлений о противниках и союзниках российского государства, определяемых главным образом пониманием его национальных интересов и перспектив развития. В рассматриваемый период в российском образованном обществе можно выявить ряд доминирующих систем представлений об Англии и Франции — союзниках по Антанте, определявшихся степенью знакомства с их историей и культурой, трактовкой внешне- и внутриполитических интересов России, политическими идеалами, отсутствием или наличием этнических предубеждений. Обострение международной обстановки накануне Первой мировой войны приводило к распространению эмоционально окрашенных воззрений, проявлениями которых были англофильство и англофобия, франкофильство и галлофобия.
Изучение образов союзников в конкретном историческом контексте позволяет воссоздать широко распространенные, «разлитые» в обществе политические, религиозные и иные идеалы, рассмотреть условия их формирования и механизмы воспроизводства, так как образы союзников были своеобразной проекцией этих представлений.
Специфика рассматриваемого периода заключается в том, что образ союзника формировался в условиях не только обострения международных отношений, возникновения двух враждебных блоков, механизма межблокового противостояния, но и складывания идейно-психологических предпосылок тотальной войны. Изучение феномена тотальной войны в контексте анализа структур эпохи 1861 — 1945 гг. позволило, как показал С. Ферстер, выявить факторы, приведшие в современный период к разрушительной тотализации военных действий2. Первая мировая война, несмотря на ее «недостаточно тотальный» характер3, продемонстрировала и стирание грани между военным и гражданским населением, и феномен мобилизации национальных ресурсов для ведения военных действий, и важность гражданского консенсуса по отношению к войне. Следует, на наш взгляд, согласиться с мнением С. Ферстера о том, что без прямой поддержки гражданского общества переход к этому распространенному типу войны, наложившему отпечаток на целую эпоху, был бы невозможен4.
Накануне Первой мировой войны значительное влияние на формирование представлений о союзниках оказывала пропаганда, которая велась через печатные и иные средства массовой информации, однако идейный плюрализм, характерный для них и общества в целом, определил конструирование политическими и интеллектуальными элитами не единого, а множественных образов. Наряду с этим действовали императивы назревающего глобального противостояния: углубляющиеся противоречия и взаимосвязанность интересов государств, осознававшиеся не только элитами, но и обществами в странах, принадлежавших к противоборствующим группировкам, как жизненно важные. Данное обстоятельство определило общую направленность эволюции образов союзников в сознании российского общества, его различных слоев и групп.
История складывания Антанты восходит к рубежу XIX—XX вв., когда оформились два противостоящих блока великих держав: Тройственный союз в составе Германии, Австро-Венгрии и Италии (1878—1882 гг.) и Антанта, или Тройственное согласие (1891 — 1907 гг.) Одновременно началось формирование систем общественных представлений о потенциальных союзниках и противниках государств в предстоящей борьбе. Этот процесс отчасти происходил стихийно, как отражение меняющейся расстановки сил и интересов на международной арене, но в большой степени был результатом сознательного конструирования образов противников и союзников политическими и интеллектуальными элитами европейских держав, осуществляющими, по сути, мобилизацию национального сознания в преддверии назревающей войны.
История союзнических отношений России и Франции восходит к 90-м гг. XIX в., когда в ответ на создание и возобновление Тройственного союза оформился оборонительный франко-русский военно-политический союз. Быстро растущая мощь Германии на рубеже XIX—XX вв. рассматривалась обеими державами как угроза миру и равновесию сил на европейском континенте. Это создавало прочную основу политики укрепления русско-французских отношений. Помимо проведения со второй половины 1880-х гг. в обеих странах целенаправленного курса на сближение, оно было обусловлено также сходностью ситуации, в которой оказались Россия и Франция после Крымской и франко-прусской войн, ростом значимости идеалов свободы и демократии для части российского общества в условиях его модернизации.
В этой ситуации происходило преодоление инерции негативных стереотипов в отношении Франции и французов, сформировавшихся в русском общественном сознании под влиянием борьбы с Наполеоном и Крымской войны. В газете «Гражданин» в 1886г. было отмечено, что в общественном настроении в России произошли серьезные изменения, выражающиеся в росте симпатий к Франции, а также «мечтаний о сближении с ней»5.
По оценке И.С. Рыбаченок, к 1886 г. идея русско-французского сближения сформировалась в массовом сознании общественности двух стран: во Франции она стала знаменем патриотизма, ее настойчиво пропагандировала Ж. Адан на страницах издаваемого ею журнала «Nouvelle Revue»; в России эти идеи активно внедряли «Биржевые ведомости», «Московские ведомости», «Новое время»6. Так, в «Биржевых ведомостях» предлагался «политический флирт» с Францией в качестве средства улучшения ее отношения к России7. В них также отмечалось, что русско-французский союз сохранит мир в Европе лучше «всяких Тройственных союзов»8. Историк С.С. Татищев писал в «Русском вестнике», что только две державы способны, соединив свои силы, удержать мир в равновесии — это Франция и Россия9. Известный публицист М.Н. Катков в передовых статьях «Московских ведомостей» и личных записках императору Александру III активно агитировал за соглашение с Францией, расценивая его как узду против Германии и противовес Англии10.
Взаимная заинтересованность в сотрудничестве и противостоянии общему противнику, затрагивающая жизненные интересы обеих наций, обусловила изменение не только рациональных установок восприятия, но и эмоционально-психологического настроя, национальных чувств двух народов. Они получили зримые проявления во время взаимных визитов морских эскадр и высокопоставленных делегаций, сопровождавших глав государств и высших должностных лиц обеих стран в 1890-е - начало 1900-х гг.11 Когда французская эскадра прибыла с визитом в Кронштадт в 1891 г. и ей был оказан чрезвычайно теплый прием, в зарубежной печати появились на этот счет многочисленные инсинуации и издевки. Весьма характерным для оценки эмоционального настроя в России был ответ, данный в «Московских ведомостях» на указания о невозможности политического сближения между неограниченной монархией и республикой: «Мы имеем дело не с республикой, а с Францией, могущественною державой, с великим, полным жизненной энергии и таланта и симпатичным нам народом»12.
Образ «Другого», являясь продолжением образа «Мы», компонентом национальной идентичности, всегда вписывается в систему исторических представлений. Не исключением было и переосмысление образа Франции и французов в новой исторической ситуации, когда шло выстраивание союзнических отношений. Оно происходило в контексте переоценки опыта взаимодействия двух народов, находило разнообразное проявление в общественном сознании. Особенно частой была апелляция к опыту Крымской — «Севастопольской» войны. В статье «Нового времени» за 1903 г., где рассказывалось о письмах французского офицера Менесье, опубликованных во французском военном журнале «Sabretache», главной темой стали «рыцарские отношения», взаимное уважение тогдашних противников, «постоянный обмен любезностей (так в тексте. — Авт.) между неприятелями, осаждаемыми и осажденными, но только между французами и русскими»13. В публикации подчеркиваются не только моральные преимущества (по сравнению с англичанами. — Авт.), но и высокие боевые качества французов. «Эти рыцарские отношения не мешали, однако, противникам отчаянно драться во время столкновений». Автор описывает, как на следующий день после одного из таких столкновений русский генерал отослал маршалу Канроберу крест офицера-француза, умершего от ран, написав при этом: «Можно гордиться войсками, подобными тем, что вы на нас выслали»14. Здесь явно проявляется не только тенденция возвышения противника, но и выявления общих для французов и русских черт нравственного облика и психологии, которые, как это должны были понять читатели, сделали их в дальнейшем союзниками.
Переосмысление опыта борьбы двух народов в период Отечественной войны 1812 г. и Крымской войны происходило с самого начала русско-французского сближения. Оно находило своеобразное выражение в тостах, для которых в атмосфере эмоционального подъема были характерны более откровенные и прямые высказывания. В 1891 г., на приеме в Петербурге в честь французской эскадры один из генералов заявил, что «хотя французы сожгли Москву, а русские взяли Париж, те и другие оставались противниками, но никогда не были врагами»15. В Москве генерал М.Г. Черняев на таком же обеде в тосте в честь французского народа, «его доблестной армии и флота», подчеркнул, что Крымская кампания была скорее «рыцарским турниром», чем враждебным столкновением16. Обращение к опыту Крымской войны в новой внешнеполитической ситуации, его переосмысление способствовали не только укреплению франко-русского союза, но и «снятию травмы» Крымского поражения для русского сознания. Это достигалось путем возвышения образа «противника» - француза и борьбы с ним, которая, в сравнении с обычными отношениями между врагами, не отличалась непримиримыми противоречиями.
Преувеличивая, но все же отражая общую тенденцию, газета «Новое время» писала в период визита французского президента Ф. Фора в Россию в августе 1897 г.: «Среди русских нет ни одного, кто бы не одобрял и не воспринимал теперь всем сердцем идеи пользы, разумности и исторической необходимости нашего союза с прекрасной, мирной Францией»17.
Близость культуры двух народов, создающей возможности взаимопонимания, становится одной из тем общественного дискурса. В статье В. Горленко, опубликованной в «Новом времени», говорилось о трудах специалиста по фольклору Викэра и его книге, содержащей статью о русских народных песнях. В. Горленко, приводя тонкие наблюдения и сочувственные оценки автора, подчеркивает, что «сравнивая простонародные французские песни с такими же русскими, Викэр находит в них очень много общего», цитирует лестный для русских отзыв французского критика Поля де Сен-Виктора: «Славянин между народами — то, что соловей между птицами»18.
Союзническая идентичность зачастую формировалась на основе противопоставления общему потенциальному противнику, прежде всего немцам. Если русские и французы изображались как тонко чувствующие и обладающие особой духовностью, то немцы — как «черствые» и бездушные. В одной из публикаций «Нового времени» подчеркивалась немецкая «сухость» и академизм в области художественной критики. Автор, опираясь на мнение французского эксперта Пеладана, с сожалением констатировал немецкое влияние на французскую критику, вследствие чего она стала «ученой, но безжизненной и сухой». Русский обозреватель солидаризовался с оценками французского критика: «Неспособный чувствовать красоту до просветления, тяжеловесный, медленный и положительный немец сделал из эстетики отдел истории. С тех пор педантизм, невыносимо деспотичный, воцарился в священной области энтузиазма и откровения... Немецкая положительность не сознает и не видит души художественных вещей, ибо она бесчувственна»19.
Тенденция на конструирование образа общего врага проявилась и в раздаче русским матросам во Франции во время визита русской морской эскадры в Тулон антинемецких русских и французских пословиц20.
Другой темой дискурса, выявляющей тенденцию формирования положительного образа Франции и французов, стали преимущества и достоинства французской общественной и политической жизни, широко обсуждаемые на страницах русской прессы. В зависимости от предпочтений авторов изданий различной направленности делался акцент на разных их сторонах.
Республиканский строй и демократические политические завоевания, роль Франции в борьбе за великие идеалы свободы делали ее в глазах образованных, либерально и демократически ориентированных слоев русского общества страной-символом. В «Вестнике Европы» отмечалось, что история Франции «представляет собой неисчерпаемый запас самых драгоценных фактов для освещения и выяснения различных вопросов из области политики», эта страна — «символ свободы», а ее народу «многое простится за то, что он так много и с такой любовью служил всему человечеству»21. В публикации «Русского богатства» в статье, посвященной итогам сенатских выборов во Франции, говорится о том, что «избиратели решительно одобрили антиклерикальную деятельность министерства и категорически осудили оппозицию... Франция может поздравить себя с знаменательным днем 4 января. Еще знаменательнее, что великая нация не успокаивается на лаврах, но продолжает неустанно и непрерывно с все возрастающею энергией борьбу с все еще сильными элементами реакции и обскурантизма22. Автор обозрения текущих политических событий С. Южаков с удовлетворением констатирует победу левых сил: «Исход заседания надо считать крупным успехом радикального правительства... по-прежнему союз всех левых является господствующей комбинацией современного политического положения во Франции»23.
Одновременно объектом восхищения были самые разные, иногда неожиданные аспекты французской жизни, например, разумное и комфортное устройство городского хозяйства, быта и жизни населения столицы Франции. Автор статьи «Парижская улица» на основе множества фактов приходит к выводу, что «по всей лестнице социального положения человек в Париже живет и трудится в условиях, несравненно лучших, чем у нас... во всем чувствуется завоевание человеческих прав». В статье ставится задача заимствования передового опыта в этой сфере: «И вот, сравнивая наше городское хозяйство с Парижским, невольно задаешься вопросом: отчего так мало известно у нас об этом совершенном строе городской жизни? И не принесло ли бы нам пользы, если бы у нас устроить выставку парижской улицы, со всеми ее характерными чертами, со всем тем, чем она стоит выше нашей улицы: с ее превосходными подземными сооружениями, с ее мостовыми, средствами передвижения, с ее типичными картинами жизни, со всеми ее аксессуарами?»24
Активизация экспансии великих держав на Дальнем Востоке, сопровождавшаяся заключением англояпонского союза, привела к публикации в марте 1902 г. Россией и Францией декларации о незыблемости их союза как в европейских, так и в дальневосточных делах. Выступая по этому поводу в Сенате, министр иностранных дел Т. Делькассе заявил: «Теперь всеми признается, что вступление в союзы необходимо. Если к общности интересов присоединить общность чувств, то в результате получится самый прочный союз, какой только существует. Последнее и есть тайна силы, которой пользуется наш союз с Россией»25. А.С. Суворин также говорил о чувствах, испытываемых во время двух «незабываемых в истории союза событий»: прихода французской эскадры в Кронштадт и ответного посещения русскими моряками Тулона. «Тут "русское чувство", — отмечал Суворин, — рванулось навстречу Франции, как к брату давно желанному, как к стране, жестоко пострадавшей, но силою своего гения и упорного труда снова воспрянувшей и воскресшей. Политика при этих встречах у нас почти исчезла под наплывом какого-то пламенного чувства братства и радости, вместе с удивлением перед внутренней силой этой богато одаренной страны»26.
Союзнические чувства, скрепленные интересами, проявлялись с обеих сторон, получая символическое выражение. Во время визита в Россию французского президента Э. Лубэ в мае 1902 г. на банкете прессы один из старейших сотрудников газеты «Новое время» С.Н. Сыромятников уподобил этапы русско-французского сближения развитию отношений между невестой (Францией) и женихом (Россией), которое привело к обручению, оформлению брачных уз, развитию брачного союза, и от которого ожидали «прекрасных детей»27. Вообще, образ Франции — «невесты», выбирающей русского «жениха» из всевозможных других национальных кавалеров, был визуализирован в многочисленных карикатурах в обеих странах, а тема любви, брака, чувств между двумя народами и их символические выражения стали характерной чертой отношений двух стран. Страницы многих газет обошел рисунок «Разборчивая невеста», на котором известный французский художник Каран д'Аш изобразил Марианну в виде барышни, отвергающей ухаживания австрийского дворянина, английского денди, турецкого паши, испанского кабальеро, итальянского сеньора, прусского юнкера, а затем бросающегося в объятия русского казака28. Как отмечает В.И. Журавлева, политические карикатуры, посвященные международным отношениям, являются иллюстрацией существовавших в обществе настроений, предрассудков и стереотипов, без чего они не могли быть восприняты и востребованы аудиторией-реципиентом. В то же время это и механизм формирования новых общественных предпочтений и долгосрочных мифов29. Визуальный ряд, в котором находило выражение русско-французское сближение, вызывал вполне определенные ассоциации, закреплял в общественном сознании положительный образ близкой союзницы, с которой существуют узы не только дружбы, но и любви.
Русско-французский союз рассматривался в конце XIX в. в обеих странах как противовес не только Тройственному союзу, но и Англии. В ответ на Германскую инициативу последняя предпринимала некоторые шаги по сближению с Тройственным союзом, что грозило нарушением европейского равновесия и делало особенно ценным и жизненно необходимым русско- французское сотрудничество в военно-политической сфере. Данное обстоятельство, наряду с главным фактором — германским усилением — делало русско-французский союз достаточно прочным и устойчивым, основанным на глубокой взаимной заинтересованности, что отражалось на отношениях двух стран и народов.
В начале XX в. в период оформления Антанты союз двух стран получил дальнейшее укрепление и развитие. Россию и Францию, в отличие от ситуации с Англией, связывали в рамках Антанты широкие и достаточно определенные обязательства. Это особенно проявилось с 1911г., когда в рамках усиления взаимодействия между членами Тройственного согласия стало более тесным и планомерным военное сотрудничество между Россией и Францией, а в 1912г. была заключена франко-русская военно-морская конвенция30. Министр иностранных дел России С.Д. Сазонов писал о взаимодействии двух стран в этот период: «Отношения России и нашей союзницы Франции стояли на твердой почве договорных актов, которыми после подписания морской конвенции 1912 г. определялась вся совокупность оборонительных мер, предусмотренных нашим союзным договором. Дополнять или развивать эти отношения в начале 1914 г. уже не приходилось»31.
В то же время в отношениях России и Франции существовали противоречия, обусловленные, в частности, расхождением интересов в ближневосточном регионе. Франция не была заинтересована в установлении российского контроля над черноморскими проливами, поддерживала амбиции Греции во время второй Балканской войны, противоречившие славянским интересам. В целом, как и в отношениях с Великобританией, во время международных кризисов 1908—1913 гг. в сотрудничестве с Францией выявилось расхождение позиций, проявились противоречия, непонимание.
Это была, как отмечал С.Д. Сазонов, «та раздвоенность, которая являлась последствием различия, а часто и непримиримости точек зрения великих держав во всех вопросах, касавшихся Ближнего Востока»32. На образ Франции в России, прежде всего в восприятии леволиберальных и демократических слоев, отрицательное влияние оказала финансовая поддержка, которую эта страна оказала царскому режиму для подавления революции 1905—1907 гг. Положительная, но критическая, трезвая оценка франко-русских отношений в связи с этим стала доминировать в образованных, осведомленных кругах русского общества. Даже такой убежденный сторонник Тройственного согласия, как С. Котляревский, анализируя внешнеполитические итоги 1913 г., года второй балканской войны, осуждал позицию Франции: «Тройственное соглашение и даже франко-русский союз тоже переживали критические минуты — достаточно вспомнить, как Франция неожиданно покинула Россию в вопросе об участи Кавалы33, вспомнить о ее близоруком и одностороннем стремлении во что бы то ни стало усилить Грецию и т. п.»34. Следующий пассаж статьи С. Котляревского служит примером трезвого анализа ограничений и возможных осложнений союзнических отношений в условиях войны: «Не может быть непререкаемым догматом и франко-русский союз. Этот союз возник при такой политической конъюнктуре и в Европе и за ее пределами, которая весьма отличается от современной. Можно опасаться, что при остановке прироста населения во Франции на долю России будет приходиться все больше тяжесть общей защиты. Не сделала ли Франция последнее, хотя и патриотическое, усилие, перейдя к трехлетней военной службе? Кроме того, решительное преобладание во французской внешней политике финансовых интересов над экономическими заставляет ее избегать всяких колебаний status quo и сообщает ей отпечаток известной косности»35.
______________________________________________
1 Имеется в виду сознание индивидов: в массовом сознании мифологический компонент всегда сохраняется и играет важную роль. Подробнее см.: Россия и Запад. Формирование внешнеполитических стереотипов... С. 12-40.
2 Д. Байрау обращает внимание на то, что в историографии, посвященной развитию концепции и практики тотальной войны, Первая мировая война характеризуется как «недостаточно тотальная». См.: Байрау Д. Понятие и опыт тотальной войны (на примере Советского Союза) // Опыт мировых войн... С. 28.
3 Ферстер С. Тотальная война. Концептуальные размышления к историческому анализу структур эпохи 1861 -1945 гг. // Опыт мировых войн в истории России. Челябинск, 2007. С. 12—27.
4 Ферстер С. Указ. соч. С. 25.
5 Гражданин. 1886. 15 февраля.
6 Рыбаченок И.С. Россия и Франция: союз интересов и союз сердец... С. 12.
7 Биржевые ведомости. 1886. 16 июля.
8 Там же. 1887. 27 августа.
9 Русский вестник. 1889. № 1. С. 321-322.
10 Рыбаченок И.С. Указ. соч. С. 12.
11 О разнообразных проявлениях восторженного отношения к французам в России и радушия во время визитов французских делегаций см.: Рыбаченок И.С. Указ. соч.; Новое время. 1917. 4(17) февраля.
12 Цит. по: Рыбаченок И.С. Указ. соч. С. 23.
13 Новое время. 1903. 16 (29) апреля. С. 6.
14 Там же. С. 6-7.
15 Рыбаченок И.С. Указ. соч. С. 27.
16 Там же. С. 37.
17 Цит. по: Там же. С. 155.
18 Новое время. 1903. 26 февраля (11 марта). С. 7—8.
19 Там же. 12 (25) марта. С. 7—9.
20 См: Рыбаченок И.С. Указ. соч. С. 73.
21 Цит.по: Проскурина Е.Н. Эволюция образа Другого... С. 169- 170. Интересно отметить, что к началу XX в. в самой Франции происходит решительное признание революционных традиций и атрибутов в качестве национальных символов, создается научная школа изучения Великой французской революции, утверждается революционная тематика в рамках системы школьного образования: См: Краева Т.В. Образ революции в системе представлений французских левых интеллектуалов (1917 — сер. 1930-х гг. XX в.). Автореф. дис. канд. ист. наук. Екатеринбург, 2006. С. 17.
22 Южаков С. Политика // Русское богатство. 1903. № 2. С. 87,
23 Там же. С. 93.
24 Новое время. 1903. 10 (23) мая. С. 10-11.
25 Цит. по: Рыбаченок И.С. Указ. соч. С. 191.
26 Новое время. 1917. 4(17) февраля.
27 Рыбаченок И.С. Указ. соч. С. 192-193.
28 См.: Там же. С. 73.
29 Журавлева В. И. Образ России в репрезентациях американских карикатуристов в начале XX века // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. 25/1. М., 2008. С. 239.
30 Емец В.А. Очерки внешней политики России в период Первой мировой войны. Взаимоотношения России с союзниками
по вопросам ведения войны. М., 1977. С. 37.
31 Сазонов С.Д. Воспоминания. Мн., 2002. С. 139.
32 Там же. С. 107.
33 Кавала — город и порт на Эгейском море. После Первой Балканской войны в 1912 г. вошел в состав Болгарии, однако в ходе Второй Балканской войны в 1913 г. был захвачен Грецией и остался в ее составе.
34 Котляревский С. Итоги года // Русская мысль. 1914. Кн. 1. С. 4.
35 Там же.
Текст свернут. нажмите + чтобы посмотреть
Образы союзников, формировавшиеся в разных слоях российского общества в условиях активизации внешней политики страны на рубеже XIX—XX в., являлись порождением не только международной конъюнктуры, но и собственного социокультурного контекста. Стремительные социальные перемены в России, специфика динамики изменений в культуре и опыта взаимодействия с другими государствами определили трансформацию представлений о «чужих» странах и культурах. В основе народного восприятия «своего» и «чужого» были глубоко укоренившиеся этностереотипы, сложившиеся в результате длительного, конфликтного и мирного, исторического взаимодействия с другими народами, под влиянием мифологической традиции. Модернизация оказывала на носителей традиционного сознания противоречивое воздействие: с одной стороны, в процессе распространения образования и приобщения к городской культуре началось усвоение рациональных представлений о внешнем мире, их демифологизация. На это требовалось значительное время, и в рассматриваемый период данный процесс был далек от состояния, когда рациональные компоненты преобладали бы над мифологическими1. Одновременно под влиянием разрушения традиционного уклада происходила актуализация образа враждебного Запада как источника нежелательных изменений, мобилизация установок почвенного сознания.
Ответить с цитированием