В предыдущей статье, посвященной ключевым составляющим русской стратегии я аргументировал, что Москва предпочитает новую стратегию, основанную на методе проб и ошибок. Русской военной силе предстоит долгий путь по части модернизации, но и напротив, американскому политическому лидерству необходимо заново учиться тому, как великая держава, с гораздо меньшими ресурсами, использует «большую дубинку», чтобы добиться своего. Похоже, что однополярный мир быстро тает, и сверхдержавы снова входят в повестку дня. Когда применением силы займутся равные соперники, оспаривая интересы Америки, все станет ещё сложнее.
США могут не захотеть воспроизводить русские методы, но американским стратегам очевидно стоит их изучить. Те, кто неспособны учиться на чужом опыте, вынуждены приобретать его за свой счет. Как сказал Марк Твен, тот, кто не читает, не имеет никаких преимуществ перед тем, кто не умеет читать. Чтобы сделать ещё один шаг в изучении русской стратегии, я исследовал, как Россия меняет положение дел, подчиняя своих соперников, и достигает этого задёшево. Моя цель — проанализировать, каким образом Россия применяет силу, и извлечь уроки для грядущей эры, в которой применение силы Америкой должно стать разумным, своевременным и более привязанным к чему-то, что напоминает политические цели.
Разумная достаточность: обращение доктрины Пауэлла – Вайнбергера
Руководство России продемонстрировало, что оно понимает, как применять военную силу с пониманием всех ограничений, но достаточно мощно, чтобы достигать внешнеполитических целей. Как пояснил недавно Самуэль Чарап, Россия принципиально основывается на актах принуждения, рассматривая военную силу как элемент более широкого силового торга. От Украины до Сирии, Чарап убедительно обозначил важный тренд, в рамках которого руководство России применяет военную силу: «Москва использовала ровно столько насилия, сколько необходимо для достижения политических целей, и не более того».
Эта часть русской стратегии определяется как разумная достаточность, требующая достижения результатов с минимальным приложением силы. Это резко контрастирует с работой над достижением доминирования на поле битвы и избыточностью на начальном этапе. Возможно, проще всего будет понять это, пойдя от противного. Русский подход полностью противоположен доктрине Вайнбергера, которую Каспар Вайнбергер, будучи Министром обороны, изложил в своей знаменитой речи 1984 года. Среди шести условий применения силы по Вайнбергеру, в частности, было такое: «Если мы не готовы приложить силы и ресурсы, необходимые для достижения наших целей, мы вообще не должны их прикладывать», — а также такое: «Потребность в хорошо определенных целях и цельной стратегии по-прежнему велика».
Москва, похоже, отвергает такую формулировку продуманной стратегии. С точки зрения русских, силу нужно применять дёшево, при необходимости отрицаемо, и с упором на сохранение гибкости, в результате чего требуется значительную часть сил придерживать в резерве. Военные цели возникают спонтанно и подчинены политической и дипломатической стратегии, а сила предназначена скорее для принуждения, чем для завоевания. Такой подход проистекает из здорового опасения перед обязательствами, которые могут привести к перенапряжению и увязанию, а также создают возможности для оппонентов по противодействию. Он вызван осознанием ограничений России в терминах экономических и человеческих ресурсов вкупе с признанием того, что противодействие в международном сообществе, в частности США и их союзников, может быть существенным.
После Холодной войны политикум США также отверг доктрину Пауэлла – Вайнбергера, однако она не получила никакой работоспособной замены. Афганистан, Ирак и Ливию вряд ли можно считать примерами успешного наведения порядка. Более того, большая часть сообщества национальной безопасности не в состоянии даже признать того, что эти войны не были успешными, с примечательным исключением в виде Президента Обамы, который обозначил войну в Ливии как одну из своих худших ошибок. Как бы вы ни определили американскую военную доктрину, похоже, что она не особо хороша на практике. Известно, что первым правилом внешней политики Обамы стало «не обделаться», хотя есть все основания полагать, что он также не преуспел в выполнении этого несложного правила.
Эскалация насилия: мертвецы ничего не стоят
И в Украине, и в Сирии Москва применила силу экономно, используя местное население, его добровольцев и ополчение союзников. Россия развлекается субконвенциональными подходами, в том числе иррегулярными боевыми действиями, а также смешением традиционных и нетрадиционных возможностей, где нет нужды беспокоиться об эскалации, поскольку Россия всё равно наверняка победит, до тех пор пока конфликт остаётся географически ограниченным. Всё это методы снижения стоимости как в материальном, так и в политическом смыслах. В Сирии, в частности, Россия использовала наемников и спецназ, чтобы усилить сравнительно скромную боевую эффективность сирийской армии и иранских союзников. Широкомасштабное применение частных военных компаний (ЧВК) на Ближнем Востоке началось с военных кампаний США в Ираке, где они составляли значительный процент используемых сил. Наемничество по-прежнему вне закона в России, и на практике это скорее отрицаемая реализация интересов национальной безопасности, нежели коммерческие предприятия.
Ранее, как это произошло на Украине, предпочтение вспомогательных сил привело к хаотичной эскалации, однако цена для России оказалась политически приемлемой. Россия сохраняет низкую плотность сил в зоне военных действий, быстро работая над созданием для прокси-конфликта пушечного мяса, потеря которого не влечет никаких ощутимых последствий для политической поддержки внутри страны или действительных военных возможностей. На протяжении 2014-2015 годов российское военное присутствие на Украине исчислялось не более чем батальонами, зачастую в форме ЧВК, и небольшими элементами поддержки в зоне боевых действий. Линия контакта редко обеспечивалась российской армией, которая обычно оставалась в тылу, обеспечивая беспокоящий огонь, прикрытие с воздуха и силы быстрого реагирования.
Этой стратегии помогает большой арсенал, унаследованный от СССР, большая часть которого списана из Российских вооруженных сил, размещенный в больших парках хранения. Российские вооруженные силы в действительности невелики относительно размера страны, которую они должны защищать, и вероятно не превышают по численности 900 тысяч, с наземными силами вряд ли более 300 тысяч. Может показаться, что это немало, но Россия занимает одну восьмую часть суши. Для сравнения, такие страны как Турция или Пакистан, занимая территорию, составляющую лишь малую часть от территории России, обладают сравнимыми, а то и большими армиями с наземными силами свыше 400 тысяч человек. То же самое можно сказать о конкурентах, таких как США и Китай. Однако у России есть достаточно военного имущества, чтобы экипировать бесчисленные малые армии на технологическом уровне СССР середины-конца 80-х.
Посмотрите на театр военных действий Украины, и вы обнаружите то, что по сути было нереформированной Советской армией (со стороны Украины), вовлеченной в артиллерийские и танковые дуэли против прокси-сил, которые Россия снабдила сравнимым советским оборудованием из 80-х. На самом деле, на ранних стадиях конфликта, пока Москва стремилась сохранить флер отрицания, их экипировали только тем, что могло быть захвачено у украинских военных. Современные российские вооруженные силы используют средства, которые на две головы выше того, что в состоянии выставить Украина. Русский подход состоял в том, чтобы выставить прокси-силы, дополнив их регулярными войсками по необходимости, как можно меньше.
Порционный огонь: господство на ТВД и принуждающая война
Хотя Россия и предпочитает дополнять свои силы расходными материалами, ошибкой было бы считать это нежеланием обострять, когда бой того требует. Пристальный взгляд на то, каким образом Россия использует военную силу, обнаруживает, что она активно практикует поэтапную эскалацию и принуждающие войны. Чарап рассмотрел это в своём недавнем тексте «Использование Россией военной силы как инструмента внешней политики: есть ли в этом логика?» Он развивает мысль Томаса Скеллинга, который заметил, что «принуждающие военные действия могут совершаться в определенной степени, в отмеренных дозах». Скеллинг также писал:
принуждение основано более на угрозе тем, что ещё предстоит, чем на уже нанесённом ущербе. Ритм дипломатии, а не ритм сражения определит действие; и если дипломатия и не требует неторопливости, она определенно требует, чтобы впечатляющая нерастраченная способность к нанесению ущерба сохранялась про запас.
Однако применение силы Россией не определяется выбором между поэтапной эскалацией и полномасштабным участием, рассматриваемыми как взаимно исключающие. Скорее Москва усиливает страх перед полномасштабным участием с целью принуждения и разыгрывает эту карту на поле боя всякий раз, когда малозатратная стратегия летит в кювет. В случае с Сирией Россия играет в двухуровневую игру. Ее цель состояла в изменении внешней политики США и Турции. В Москве понимали, что добиться этого можно, только аннигилировав сирийскую оппозицию на поле боя, уничтожив любые альтернативы Асаду. Москва вместе со своими сирийскими, иранскими и ливанскими партнерами перекрыла ей путь к победе на поле боя, чтобы принудить своих стратегических противников.
Поэтапный подход России изначально уязвим, поскольку основан на отправке абсолютно минимального числа солдат в зону боевых действий с целью достижения желаемых политических целей. Чтобы сдержать и переубедить своих противников, Россия часто применяет высокоточные системы вооружений, такие как ПВО дальнего радиуса действия, противокорабельные ракеты и баллистические ракеты в неядерном оснащении. Это оружие не предназначено для применения в бою. Вместо того, оно используется с целью произвести впечатление на США. Первая цель Российского руководства состоит в том, чтобы превратить театр военных действий в свою песочницу, резко ограничив возможности стратегических противников к прямому вмешательству. Америка добивается этого в своих кампаниях, создавая господство в воздухе. Русский метод дешевле: ограничение зоны с земли.
В случаях когда принуждающая дипломатия терпит неудачу вследствие неэффективности поэтапной эскалации или в силу того, что угроза силой может потерять свою убедительность с течением времени (как это случилось на Украине летом 2014 года), Путин надевает ежовые рукавицы. Предпочтение отдается непрямым подходам, организованным экспертами Кремля по политическим войнам, таким как Владислав Сурков, и разведслужбами, но порой эти махинации просто все портят. Их провалы вынуждают Кремль передавать проблему на уровень высшего руководства, которое задействует высокоточные обычные вооружения в четко отмеренном диапазоне времени. Русские пересекают черту, вразумляют по сусалам и удаляются, поставив точку. Порой они так поступают, чтобы убедить противника в том, что победа невозможна, как это было под Иловайском в августе 2014 года. В других случаях Россия надеется вынудить врага подписать политическое соглашение под дулом пистолета. Это то, что произошло после сражения за Дебальцево в феврале 2015 года.
На Украину Москва посылала регулярные войска, чтобы разгромить украинскую армию в решающих сражениях, после чего большую часть из них выводила. Быстрая эскалация со вводом батальонных тактических групп сопровождалась быстрой же деэскалацией. Русское присутствие в Сирии корректируется на еженедельной основе и сохраняется минимальным, с всплесками по необходимости. Причины этого просты. В регулярных соединениях российские вооруженные силы обычно используют не такую уж сложную военную доктрину, в рамках которой они тренируются круглый год в бесконечных учениях и внезапных проверках боеготовности. На поле боя русский военный план проще: маневрируй для входа в контакт и уничтожай врага ураганным огнём. Сознавая это, Кремль предпочитает использовать регулярные войска точечно, как для уменьшения боевых потерь, так и с целью избежать неконтролируемой эскалации в самом разгаре. Держите регулярные войска в поле достаточно долго, и вы обнаружите, что становится скучно, но российская армия делает это быстро.
США не располагают возможностями для быстрого переключения с поэтапной эскалации к полномасштабному участию, поскольку их армия предпочитает играть в дистанционные игры, тогда как Москва предпочитает прямо на соседней улице или по крайней мере в своем районе. Намного проще нагнетать, разряжать и корректировать масштаб применения силы в конфликте, когда вы воюете на своих границах или поблизости от них. Есть и другие отличия, влияющие на стратегическую гибкость, в том числе лидерство в принятии решений, количество союзников, интересы которых нужно учитывать, и внутренние ограничения, вызванные политической системой.
Россия сохраняет абсолютную гибкость в принятии решений на уровне национального лидера, без подотчетности, но в отличие от многих других стран, где подобное ведет к некомпетентности, Кремль ухитряется сохранять хороший уровень технократических компетенций в ключевых областях, таких как военное дело, управление финансами или центробанк. Это примечательное совмещение: феодальная экономика, возглавляемая тем, что лучше всего описать как аристократия национальной безопасности, но при этом ключевые ведомства, необходимые для государственного управления (такие как Министерство обороны), обычно возглавляются компетентными администраторами.
Подотчетность и конкурирующие политические силы в демократиях зачастую вынуждают их политический истеблишмент удваивать ставки в случае провала их внешней политики, чтобы эти потери не были обнаружены в их странах. Поскольку Кремль контролирует национальные СМИ и не имеет серьезной внутренней оппозиции, для него не страшно менять курс, объявлять отступление или полностью менять освещение конфликта. В отличие от Запада, нет никаких или почти никаких зависимостей между способами применения силы Россией. Однако это итерационный и откалиброванный процесс. Москва осторожна и не заигрывается своей мощью, чтобы сформировать общественное мнение у себя дома, и придерживает свои карты поближе к телу в терминах того, сколько у нее есть пространства для эскалации.
Всегда уходи
Помимо своих политических целей, Россия всегда уделяет особое внимание наличию стратегии выхода. По сути, жизнеспособная стратегия выхода выглядит настолько же важной, как и то, чего она пытается добиться. Это, пожалуй, единственная ключевая точка, в которой руководители России согласились бы с Вайнбергером и Колином Пауэллом. Но в отличие от США, они действительно это практикуют. Обычно это часть, с которой американские политики имеют больше всего проблем: как отступить. Вашингтон прекрасно вышибает двери, но с трудом находит выход. Обычно в попытках нащупать выход тратится лет десять и триллион долларов.
Россия, напротив, старается создать многочисленные точки самоустранения, варианты отбоя и отката кризиса на случай, если все выйдет боком, будь то Крым, Восточная Украина или Сирия. Присутствие откалибровано до абсолютно необходимого минимума, настолько, что в Восточной Украине это сперва привело к безрезультатной судорожной эскалации. Однако Россия смогла навязать свою политическую парадигму конфликта, согласно которой она так и не объявила своего официального участия в войне и могла входить и выходить в любой момент на своё усмотрение.
На Украине Кремль на вид пытался добиться абсурдного, пытаясь использовать крошечные силы, чтобы заполучить, скажем так, стратегическую ориентацию самой большой страны в Европе. России не хватало сил, денег и военного опыта, чтобы попытаться провести любую крупномасштабную операцию. И все же, они принудили Киев сдать Крым без боя. Впоследствии Москва заставила Киев подписать Минские соглашения, которые заперли его в российских условиях урегулирования конфликта. Ещё лучше Россия обработала Вашингтон, сумев убедить таких видных деятелей Капитолийского холма, как сенатор Джон МакКейн, и журналистов со всего мира в том, что большая военная кампания имела своей целью в ближайшем будущем обеспечить «сухопутный мост в Крым».
Даже сейчас газеты каждые несколько месяцев начинают трезвонить, ожидая русского вторжения. Натаскав их не хуже собаки Павлова, России достаточно двинуть туда-сюда несколько соединений и наблюдать, как Западные СМИ наливаются паникой. Москва выдрессировала Запад настолько хорошо, что если бы даже русские солдаты покинули Украину или Сирию, на Западе тут же решили бы, что это лишь затем, чтобы вторгнуться ещё куда-нибудь (например, обеспечить «сухопутный мост» в Калиниград).
Будет справедливо заметить, что с момента подписания Минска-2 политики увязли, и убедительность российского принуждения стала медленно угасать. Уверенность Украины на поле боя подкрепляет это впечатление. Никто не добился в этом конфликте достаточного преимущества. Москва, похоже, играет с Украиной на ожидании, подрывая поддержку Киева странами Запада. Тем не менее, если Минск-2 продолжит свой путь в никуда, весьма вероятно, что Россия снова отвесит краткую, но увесистую плюху в этом году.
Тем временем в Сирии российский контингент регулярно меняет размеры как воздушного крыла, так и наземного присутствия, вводя специальные силы вроде саперов или военной полиции и быстро выводя их, как только необходимость отпадает. Чтобы отработать на публику, Россия объявляла вывод войск в марте 2016 года и ещё один недавно, в январе. Каждый из них имел своей целью «закрыть главу» в этой кампании, продемонстрировать политические достижения и нормализовать военное присутствие перед лицом внутреннего зрителя. Цена такого подхода выражается в том, что политические цели достигаются медленно, и требуется большая адаптация. Однако, наблюдается четкая приоритизация отсутствия чрезмерного вовлечения и сохранения гибкости в стратегии. У домашней аудитории создается впечатление, что Россия не втянута в одну продолжающуюся кампанию, а делит конфликт в Сирии на меньшие фазы, каждая из которых успешно завершается победой и выводом войск.
Цель России состоит в сохранении убедительности принуждения, сохраняя большую часть своего военного потенциала про запас. Сталин когда-то отмечал, что «в Советской армии требуется больше храбрости, чтобы отступать, чем наступать», современнная русская армия отступает регулярно. Россия предпочитает установить доминирование на краткий промежуток времени, но не имеет желания управлять полем боя, и скорее будет добиваться своего длительное время с ограниченным приложением сил, чем «овладеет» войной. Вместо того, чтобы рисковать, она применяет силу на основе рассчитанной осмотрительности. Россия рассекает поле боя на части, в соответствии с известным тезисом Крейтона Абрамса: есть слона по кусочкам.
Хотя Россия и присвоила Крым, это, похоже, уникальный случай. Другие примеры, как Грузия, Восточная Украина или Сирия, показывают отчетливое нежелание России приобретать недвижимое имущество. Если что, вся концепция стратегии России в Восточной Украине состоит в том, чтобы заставить Киев принять эти регионы обратно, что было зафиксировано на бумаге, и Москва прикладывает усилия к тому, чтобы это стало реальностью. Использование силы Россией подобно геополитическому хулиганству, в котором историю с Крымом следует рассматривать как большой грабеж, а не стремление к имперской экспансии.
Переосмысление применения силы: не бывает слишком маленьких инструментов
Американский подход к применению силы заявлен как обеспечение доминирования и последущее управление полем боя. К сожалению, политики, похоже, превращают управление в обладание, а обладание в трясину, где любая вода превращается в грязь. Серьезные изменения в стратегии наступают не раньше, чем всем становится очевидно, что наступил полный кавардак. Вероятно, Кремль, глядя на опыт США, делал себе заметки, и потому применение им силы выглядит гибко и полностью увязано с политическими целями.
Что более важно, Москва комфортно себя чувствует в случае неудачи, предпочитая, чтобы она случилась быстро и дешёво, так чтобы можно было импровизировать на следующем витке, вместо того чтобы тратиться на неудачный план. Как было описано в предыдущей статье, стратегия России в целом ситуационна и предпочитает экономный подход дальнему планированию. Кремль регулярно пытается выстроить себе беспроигрышные сценарии, так чтобы даже полное поражение в конфликте было политически приемлемо в стране. Большая часть усилий России по созданию правдоподобного отрицания направлена на создание политического пространства для возможных ошибок и прокладывание дороги к циклам отступления и эскалации по необходимости.
По иронии судьбы, Россия может получить многое из желаемого, выкручивая руки, а не ломая их, поскольку серия брутальных войн упрочила авторитет её принуждения. От нивелирования Грозного во Второй Чеченской войне и до войны с Грузией в 2008 году большинство наблюдателей ожидали, что Россия будет добиваться максимальных результатов с большим применением силы и увязнет в процессе. Россия сделала нечто совершенно противоположное, используя самый минимум сил, необходимый для военного принуждения, вместо того чтобы нырять в омут с головой. Всё сводится к заполучению рычагов влияния на нежелательное поведение и принуждению, а не овладению, и та же самая стратегия выдерживается, если посмотреть на геополитическую конфронтацию России и США более широко.
По мере перехода мира ко все возрастающей многополярности — или, даже хуже, к полному беспорядку — Америке нужно научиться применять силу по-другому. Лучшим девизом для конфликтов с малыми и средними силами, многие из которых как правило воюют по выбору, было бы «играй по маленькой или иди домой». Если Россия способна найти, как использовать свои намного меньшие неядерные силы для понуждающего эффекта в отношении как больших, так и малых стран, наверняка политический истеблишмент США сможет стать умнее в этой части. Пока лишь в теневой войне дронов, которая суть часть глобальной антитеррористической кампании, США показали хоть какую-то тактическую гибкость и креативное мышление, необходимые в нынешнем веке.
Американская политическая система, возможно, плохо приспособлена для такой задачи. Бережливый подход в американской стратегии не превращается в сохранение гибкости, удешевление неудач и использование ситуационной стратегии, которая предпочитала бы принуждающую войну бесконечным бомбежкам всего. Устоявшийся американский шаблон поведения приводит к обеспечению заранее продуманной и негибкой стратегии, медленному осознанию провала, а когда катастрофа становится очевидной, к удваиванию усилий по достижению пересмотренного набора политических целей, с повышением цены. В конечном счете все приходит к тому, чтобы молить об отступлении.
Одним из возможных шагов вперед стало бы исключение негибкости из стратегии — или, даже лучше, вообще не иметь заранее продуманной стратегии — и заменить ее на быстрые циклы адаптации в применении силы. Целью военной силы должно стать приведение в рамки поведения противника, а не овладение полем боя с увязанием в нем. Мы знаем, чем займется политический истеблишмент, если дать ему проект национального строительства в масштабах страны. Это значит, во внешних войнах нужно придерживаться конечных политических целей. Кстати, это может сделать их действительно достижимыми, и кто знает, даже американская публика может согласиться с тем, что это отвечает национальным интересам.
Майкл Кофман является аналитиком Центра Военно-Морского анализа и стипендиатом Института Кеннана в центре Вудро Вильсона. Ранее он работал программным директором в Университете национальной обороны. Здесь он представляет свою личную точку зрения.
Текст свернут. нажмите + чтобы посмотреть
В предыдущей статье, посвященной ключевым составляющим русской стратегии я аргументировал, что Москва предпочитает новую стратегию, основанную на методе проб и ошибок. Русской военной силе предстоит долгий путь по части модернизации, но и напротив, американскому политическому лидерству необходимо заново учиться тому, как великая держава, с гораздо меньшими ресурсами, использует «большую дубинку», чтобы добиться своего. Похоже, что однополярный мир быстро тает, и сверхдержавы снова входят в повестку дня. Когда применением силы займутся равные соперники, оспаривая интересы Америки, все станет ещё сложнее.
Ответить с цитированием
Сообщение от М.Кофман
- но не без таких вот ляпов. 
