- В штабе АТО есть люди, которые хотят, чтобы война скорее закончилась?
- Не знаю, как самое высшее командование… те, кто сидят в кабинетах и дальше объездной Киева не выезжают, но рассказывают, что они на сутки поедут в АТО. Приезжают в самый безопасный лагерь, где стоят вооруженные силы, и потом продолжают рассказывать, что они участники АТО. Эти, скорее всего, не хотят. А командиры подразделений, которые вместе со своим личным составом гниют в окопах… поверьте, нам война уже порядком поднадоела.
- Почему те не хотят?
- А как же они будут оправдывать двадцать три года своей бездеятельности? Они дослужились до званий паркетных генералов, и сейчас у них такая прекрасная возможность покомандовать на картах.
- Им известна информация о количестве погибших участников АТО?
- Им – это кому? Всему генштабу? Трудно сказать… Есть люди на разных направлениях, которые за что-то отвечают. Одни отвечают за разведку, другие – за логистику, третьи – за артиллерийское вооружение. Каждый из них докладывает генштабу какую-то свою информацию. Но результат все равно один – конструктива нет. Ну нету конструктива. Потому что никто не хочет ничего менять.
- А что конкретно нужно изменить?
- Например, систему подготовки и систему логистики. Если их поменять в соответствии с требованиями войны, то о заработках для генералов уже не будет и речи.
- Официально заявленное количество погибших участников АТО, по-вашему, соответствует действительности? – спрашиваю я, но прежде чем ответить на этот вопрос он молчит так долго, что кажется – сейчас откажется отвечать.
- С первых дней войны было очень много подразделений, - наконец, произносит он, - которые не успели поставить на учет. И, скорее всего, учет их потерь никто не вел. А уже о тех, которые были мобилизованы и находились в штатных воинских подразделениях, данные есть.
- То есть их, как и объявлено, четыре с лишним тысячи человек?
- Тяжелый вопрос, - вздыхает он. – Я думаю, что, скорее всего, нет… - он берет еще одну долгую паузу. – У меня нет подтвержденной информации, но я не думаю, что объявленная цифра на сто процентов соответствует действительности, - быстро произносит он, как будто ставя точку.
- За что вы воюете?
- Я за что? – он снова начинает тереть руки. – Я выполняю свой долг. Я кадровый военнослужащий.
- Вы в курсе, что представители ДНР и ЛНР, которые, впрочем, сейчас находятся не столь далеко от нас, таких, как вы, в плен берут, а бойцов из добровольческих батальонов – нет?
- Меня это должно успокоить или порадовать? – он поднимает на меня выпуклые темные глаза, которые все это время старательно отводил, и смотрит в упор.
- Вас это успокаивает или радует?
- Сама война мне никакой радости не приносит. Даже если на этой войне с двух сторон выполняется кодекс чести. Меня ни один день войны не радует! Мне уже достаточно того, о чем я буду вспоминать до конца жизни. И ни один аргумент в формате войны никогда не принесет мне радости. Совершенно. Я не жалею ни о чем, я пришел сюда не для того, чтобы вы меня жалели. Я не прошу вас войти в мое положение. Я выполняю свой долг. Я к этому готовился. Но не просите меня радоваться или успокаиваться.
- Вы участвовали в этой войне от начала и до сегодняшнего дня. Какую роль сыграла в ней Россия?
- Если говорить утрировано, то Россия – это чистой воды снабженец техникой и обмундированием и в каком-то смысле людским ресурсом. Говорить о регулярных дивизиях вооруженных сил Российской Федерации я не могу… Но я могу говорить об отдельных подразделениях – не знаю, отпускники это были или нет, но это были слаженные подразделения, обученные, совершенно не тот офисный планктон, который приехал сюда за острыми ощущениями. И я эти подразделения видел. Дальше во всем этом копаться… это не входит в мои служебные обязанности.
- Если Россия не снабжала бы, как вы утверждаете, ДНР и ЛНР оружием, какую ситуацию вы бы имели сейчас?
- К концу 2014 года мы бы были уже у своих исконных государственных границ.
- А какая судьба постигла бы ополчение?
- Закон об амнистии никто не отменял. Люди, сложившие оружие, скорее всего, получили бы условные сроки, были бы амнистированы, и уже потихоньку, наверное, с большим душевными осадком, начали бы возвращаться к социальной жизни. А те, кто не сложили бы оружие, были бы уничтожены.
- Добровольческие батальоны, в том числе батальоны Авакова, творили страшные дела с местным населением Донбасса. А с ними было бы что? Они что, пошли бы спокойно по домам?
- …Что было бы с ними? – переспрашивает он.
- Ну, во-первых, почему вы не оспариваете мои слова – «они творили страшные дела»? Вы что, не собираетесь их выгораживать?
- Повторюсь… я – профессиональный военнослужащий. Я не могу оперировать домыслами. Может быть, мне везло, но на моем участке ответственности я не встречал местных жителей Донбасса, которые бы говорили о фактах мародерства…
- Изнасилований…
- Убийства, распятий и всего остального, - с насмешливой улыбкой продолжает список он.– Существует ли такая информация вообще? Да, она существует. Совершались ли недостойные поступки со стороны солдат я-не-знаю-каких подразделений? Да, и такая информация есть.
- И что бы было с ними – с теми, о ком такая информация есть?
- Я не думаю, что все бы так легко для них решилось. Добровольческие батальоны – это все-таки не регулярные подразделения. Вы думаете, что вышел бы лихой боевой командир и сказал бы: «Всем спасибо, война закончилась»? Нет, это слишком просто. Наверное, то, о чем вы говорите, стало бы внутригосударственной проблемой. Но об этом рано пока говорить – до конца войны еще очень далеко.
- Сколько?
- Для солдата и день – год.
- Могут ли добровольческие батальоны стать проблемой для Киева, Львова?
- В смысле? Развернутся ли они и пойдут ли на Львов или Тернополь?
- Это исключено?
- Вы задаете вопросы, на которые мне тяжело отвечать. Я не руководил добровольческими батальонами. Я не знаком с системой подбора и воспитания бойцов этих подразделений. Может ли подразделение развернуться и уйти с линии фронта? Ну… я же не буду врать. Были случаи, когда батальон разворачивался и уходил, потому что он посчитал, что свою миссию выполнил. Будут ли еще такие случаи? Если был прецедент, то, наверное, будут. Я повторю: добровольческие подразделения не структурные, у них нет жесткой структуры подчинения. То есть, объединяясь в сообщество, они были мотивированы чем-то другим, нежели регулярные войска.
- А чем мотивированы регулярные войска?
- Приказом, долгом, присягой. Тут есть жесткая структура подчинения. А в добровольческих батальонах сначала было объединение людей, а потом уже оно приводилось к структуре. Привелось ли оно к совершенству? – продолжает он самому себе задавать вопросы, ответы на которые знает. – Все ли люди там четко понимают, что если ты встал в строй, то командовать им может только один, и каждый не сможет говорить, что ему нравится или не нравится.
- А вы вышестоящему звену разве не говорите о том, что вам нравится и что не нравится?
- Говорю, конечно. Но у нас – контингент профессиональных военнослужащих. Это то, что я вам повторяю уже который раз. С их мнением мы обязаны считаться. Так записано в моих функциональных обязанностях – я обязан выслушать мнение своих военнослужащих и на основании их мнения принять решение, за которое я несу ответственность. Поэтому я не могу просто единовластно думать – хочется мне побежать туда или сюда. Есть задача, есть средства ее выполнения, но во главу угла всегда ставится сохранность личного состава.
- Опишите своего противника.
- Солдат противоборствующей стороны, который хочет забрать у меня жизнь.
- Имеется ли у него своя правда?
- Бой – он очень скоротечен, - он снова начинает потирать руки, его лоб краснеет. – Все начинается с первым выстрелом. Выстрел может прозвучать как с их, так и с нашей стороны. Дальше начинается процесс. В любом случае, все, кто со мной, - это мои друзья, а все, кто против, - это мои враги. Все очень просто.
- Мой вопрос вызвал у вас неприятные воспоминания? Вы покраснели, у вас закипела кровь. Что вы вспомнили?
- В помещении жарко, - он подкидывает на плечах теплую куртку.
- Если я скажу, а СМИ сегодня избегают это говорить, что война эта – гражданская и братская, вы будете с этим спорить?
- Нет, не буду, - взяв время на размышление, отвечает он.
- Почему же? Ведь пока войну называют оккупационной, она еще может найти какое-то оправдание в умах и сердцах граждан.
- А как иначе назвать тех людей, которые год назад жили в границах одного с тобой государства, но сейчас решили отстаивать свою точку зрения с оружием в руках, не признавая государственный строй?
- Как вы думаете, можно ли заставить соблюдать законы человека, по дому которого в нарушение всех законов стреляют?
- Кто стреляет по его дому?
- На встречу к вам я приехала из Донецка. Там по домам стреляют. Вы это знаете не хуже меня.
- …Начало любой войны – это бездарность, безответственность и бессовестность политиков. Но когда война началась, а она идет уже больше года… Попадают ли снаряды в жилые дома? Да, конечно, они попадают. Убивали ли национальных гвардейцев? Да, конечно, убивали. Убивали ли солдат вооруженных сил? Убивали. Брали ли в плен? Брали. Вы правду ищете? Хотите знать, зачем вооруженные силы ст… делают это? – он вздыхает. – Я не думаю, что разбирая цепочку – от момента выстрела до попадания снаряда в жилой дом – мы выясним, что кто-то мечтает или хочет, чтобы снаряд попал в жилой дом. Скорее всего, была получена информация о скоплении боевиков. О том, что там стоит их артиллерийская установка. Скорее всего, что пока эта информация обрабатывается, она уже устаревает. Банальные ошибки корректировщика могут быть. Но я никогда не соглашусь с тем, что кто-то целенаправленно стрелял в жилые дома. С тем, что самолет поднялся в воздух и целенаправленно обстрелял жилые кварталы.
- А из самолета не видно, что это жилые кварталы?
- Смотря на какой высоте летишь и на каком летательном аппарате, - улыбается он. – Я очень надеюсь, что народ Украины какими-то методами достучится до наших горе-руководителей во всех структурах – силовых, политических, законодательных. Я не знаю, как достучаться до них. Сделать что? Может, собрать их всех в один автобус и повезти встречать один из государственных праздников в Дебальцево? Может привезти на Аллею славы, где лежат молодые ребята, а такие есть уже тут на городских кладбищах? Но надо что-то делать, шевелиться. Нужно спасать генофонд страны.
- Генофонд с какой стороны – западной или восточной?
- Ну а какая разница?! Мы же говорим об одной стране!
- Вы снова покраснели. Вы так часто вскипаете в течение рабочего дня?
- Если становится жарко…
- А вы в своем кабинете тоже сидите в зимней куртке?
- Наши кабинеты не столь хорошо отапливаются, как кофейни Славянска. Что вы хотите знать?
- Хочу знать, что вас бесит.
- Меня бесит безразличие и предательство.
- Что хуже – безразличие или предательство?
- Безразличие. В предательстве заложено хоть какое-то действие. А у безразличия вообще никаких признаков нет.
- С чем вы чаще сталкиваетесь в АТО?
- На данном этапе с безразличием. В начале войны – с предательством.
- В штаб стекаются данные о потерях. И хоть вы этого не признаете, они велики. Можно ли человеку – любому – оставаться в такой ситуации безразличным?
- Я тоже часто задаю себе вопрос – как это возможно? Но ответа однозначного найти не могу.
- А предают кому?
- Скорее, ради чего… - усмехается и долго смотрит на меня, заставляя улыбнуться в ответ. – Если не вдаваться в подробности, наверное, ради денег. В конце цепочки – все-таки деньги.
- В Верховной Раде сейчас присутствует некоторое количество командиров добровольческих батальонов. Есть и такие, которые потеряли значительное количество личного состава в котлах. Давайте представим ситуацию: вы вернулись, утратив людей…
- Не дай Бог! – хрипло перебивает он.
- И все же… Можете ли вы в такой ситуации быть невиноватым?
- Не может командир в такой ситуации быть невиноватым. Если даже гибнет один его человек. Он отдает приказ людям, он несет ответственность и за свой приказ, и за каждого раненного, и за каждого, не дай Господь, убитого. А говорить о том, что он не виноват в том, что половина его подразделения полегла – это бред. Если он не виноват, значит, он не командир.
- Почему же никто не предъявляет этим комбатам ни вопросов, ни обвинений?
- Загадка. Загадка для всех здравомыслящих людей. Но о тех ребятах, которые находятся сейчас в Раде, наверное, сложно сказать, что они – командиры…
- А кто они?
- …Народные депутаты, - ухмыляется. – Они просто оказались самыми ушлыми и прыткими, воспользовались ситуацией после Майдана, пока основная масса народа еще не разобралась. Может быть, с подсказки более опытных игроков. Но есть же в стране еще люди, которые верой и правдой ей служат, сидя в окопах. Есть же такие люди. Почему ради этих людей не нужно пытаться что-то изменить?
- Расскажите про донецкий аэропорт. Что там происходит?
- Ситуация странная. А случаи с проверкой документов постами ДНР наших ротационных команд – это для меня вообще ситуация необъяснимая. Меня удивляет, почему я до сих пор не читаю некрологов о том, что какой-то генерал вооруженных сил Украины, отдавший приказ своим людям предаться такому позору, застрелился из подарочного оружия.
- Но разве это не политические акции?
- Не должна ни одна политическая акция унижать солдата! Мы воюем. Люди едут на ротацию в тот район, который мы сейчас обороняем. Что это за политическая акция такая – унизить солдата? А офицеры стоят рядом и машут людям из ДНР своими глупыми руками и моргают своими глупыми глазами!
- Но, может быть, это, наоборот, шаги к миру?
- Это шаги к сумасшествию и позору. Нельзя унижать солдата.
- Потому что…
- Потому что он – солдат. У меня одно желание – прочитать некролог о том, что эти офицеры застрелились.
- А вы можете назвать рациональную причину, по которой украинские военные из аэропорта стреляют по Донецку?
- Я не готов сказать, что они стреляют по Донецку.
- Я уже неделю нахожусь в этом городе. Я готова сказать.
- Наверное, потому, что из этого города стреляют по ним… Аэропорт – это классическое удержание объекта в неглубоком тылу противника. Такие случаи были и во время других войн. Но то, как это происходит в данной ситуации, скорее похоже на информационный прием.
- В Луганской области украинские танки стоят на передовой в боевом порядке, а сейчас, как мы знаем, перемирие…
- И что? С той стороны танки тоже стоят в боевом порядке.
- Аэропорты Харькова, Днепропетровска и Запорожья принимают военную технику?
- Вы хотите, чтобы я вам раскрыл секреты логистики? Идет война, и, конечно же, на передовую поставляется военная техника.
- Эта техника – иностранная? Американская, в частности?
- Я что-то на своем уровне существенной иностранной помощи пока не видел. Но не просите меня расшифровывать, что такое «существенная».
- Если бы эта иностранная помощь была все же существенной, она могла бы повлиять на исход войны?
- Именно существенная могла бы.
- Приток существенной иностранной помощи к вам повлечет приток не менее существенной помощи для ДНР и ЛНР из России?
- Вопрос несколько неравнозначный. Существенная помощь со стороны России давно уже оказывается. Существеннее некуда. Если, конечно, речь не идет о тактическом ядерном оружии. Я мог бы еще поверить, что при командовании товарища Стрелкова-Гиркина они обходились двумя БМД и тремя «Ноннами». Но только не сейчас. Однозначно у ЛНР и ДНР есть все, что стоит на вооружении армии Российской Федерации. Новейшие танки, новейшие минометы, артиллерийские установки. У нас есть подтвержденная информация. И это даже не оспаривается. Только ни к чему доброму это не приведет. Я надеюсь только на то, что все войны когда-нибудь заканчиваются.
- Значит, ожидается новый кровавый виток войны?
- А я тут сейчас что с вами делаю?!
- Если ДНР и ЛНР обладают таким количеством техники, о каком вы говорите, а иностранные поставки, по вашим же словам, не существенны, то как вы можете всерьез рассчитывать на победу?
- А вы что, думаете, у тебя три танка, у меня три танка, и все – войны не будет? Равное количество техники и людей еще не означает победы или проигрыша. Победы достигают при помощи маневров, хитростей тактики… Как вы думаете, Россия заинтересована в существовании ДНР и ЛНР?
- А вы как думаете?
- Я думаю, что нет. Если бы была заинтересована, то ЛНР и ДНР уже давно постигла бы судьба аннексированного Крыма.
- Зачем же ей поставлять в таком случае неинтересному ей ополчению военную технику?
- Очень тяжело из теплого кафе Славянска залезть в мозг товарища Владимира Владимировича Путина. Рассчитываю ли на победу я? Лично я – однозначно.
- Метафора?
- Почему же? Находясь на своем месте, выполняя свои обязанности, отвечая за вверенный мне личный состав, я однозначно ее одержу. А я – важная составляющая АТО.
- Вы думаете, что мировая – это полная зачистка одной из сторон или переговоры и обоюдные уступки?
- А я вам о чем уже час говорю? Я думаю о мире и обоюдных уступках постоянно. Но почему об этом должны думать военные, а не политики? А разве солдату плохо думать о победе? Телевидение – наша самая большая проблема. Многие страшные вещи, произошедшие в этой братоубийственной войне, не произошли бы, если бы не телевизор и не информационные потоки, направленные в определенное русло. Как доказать людям, что мы в одной стране и на самом-то деле нужно открыть глаза и понять – мы убиваем друг друга, наверное… Не надо нам больше псевдопатритов.
- Кого вы называете псевдопатриотами?
- Тех, кто эксплуатирует всем понятные и простые вещи для замыливания глаз народу, а сами банально просто зарабатывают деньги, будь то на поставках обмундирования, будь то на гуманитарных конвоях в Донбасс.
Текст свернут. нажмите + чтобы посмотреть
Ответить с цитированием