В преддверии назначенного на осень текущего года XVIII съезда китайской компартии «политический класс» КНР переживает период резкого обострения аппаратной и политической борьбы. В июле партийно-государственные «верхи» должны традиционно собраться в курортном местечке Бэйдайхэ на побережье Желтого моря для того, чтобы окончательно парафировать ключевые кадровые решения, передающие высшую власть в партии и стране «пятому поколению руководителей».
Борьба настолько обострилась, что в начале мая тайваньская пресса, ссылаясь на закрытые источники в материковом Китае, писала о возможном переносе сроков проведения XVIII съезда на декабрь 2012 г. или даже на январь 2013 г.1 Последовавшее вскоре официальное опровержение этой информации не отменяет факта ощутимо возросшей напряженности как в правящей элите, так и в китайском обществе.
Важнейшим катализатором здесь стали события февраля-апреля, связанные с «падением» одного из кандидатов в новый состав постоянного комитета политбюро ЦК КПК Бо Силая и с развенчанием т.н. «чунцинской модели», ассоциирующейся с его именем.
Уже можно с полной уверенностью констатировать, что этот конфликт стал наиболее острым и широкомасштабным столкновением группировок китайского «политического класса» со времени «Пекинской весны» 1989 г. Кроме того, очевидно, что речь идет не просто об аппаратно-фракционной разборке, а о глубоком идейно-политическом противостоянии.
В российском, да, отчасти, и в западном китаеведении последнего десятилетия, лейтмотивом анализа борьбы в «политическом классе» КНР являлась идея о том, что разногласия среди китайских лидеров, по сути, перестали носить политический характер и сконцентрировались вокруг проблемы перераспределения ресурсов2. Подобная постановка вопроса, во многом подсознательно, опиралась на представление, согласно которому рыночные реформы в КНР вывели китайское общество за пределы государственного социализма «ленинского типа» и решили системные политические проблемы, которые в свое время не удалось решить эволюционным путем в бывшем СССР и Восточной Европе. Ряд экспертов вообще пришли к заключению, что КНР больше «не является социалистической страной»3.
Одновременно, официальная китайская пропаганда и близкие к партийно-государственным верхам КНР аналитики с начала 90-х гг. активно проводили мысль о том, что «умный Дэн Сяопин» целенаправленно начал реформы с экономической сферы и сохранил, таким образом, социально-политическую стабильность, в то время как «глупый Горбачев» - «предатель социализма» - сразу перешел к попыткам структурных политических преобразований, результатом чего стал молниеносный крах советской государственности.
Автор этой статьи никогда не разделял таких подходов, будучи убежденным в том, что никакого «китайского чуда» в системном смысле не произошло. Руководству КНР, несмотря на три десятилетия рыночных реформ и экономического роста, так и не удалось решить тех базовых политико-хозяйственных проблем «государственного социализма», которые не поддались реформаторскому разрешению в странах европейского «социалистического лагеря».
Относительно причин и механизмов внутриполитической борьбы в китайском руководстве, мне довелось писать в 2007 г.: «…не вызывает сомнений тот факт, что и в 90-е гг., и ныне принципиальные разногласия в верхах КНР носят идейно-политический подтекст. Обозначившийся раскол по региональному признаку дал основания некоторым наблюдателям заключить, что ныне речь идет не столько о борьбе программ, сколько о стремлении реализовавшихся в столице региональных элит поставить под контроль механизм перераспределения ресурсов в стране. Отчасти, это, действительно, так. Но ведь за каждой региональной фракцией стоит определенная хозяйственная модель. Так что вопрос стоит о перераспределении ресурсов в пользу определенной модели»4.
Дискуссии вокруг пресловутой «чунцинской модели» Бо Силая, развернувшиеся в КНР в конце «нулевых» годов, равно как и драматический конец самой этой модели и политической карьеры Бо Силая, ставшие содержанием и кульминацией политического кризиса весны 2012 г., свидетельствуют в пользу вышеприведенной оценки.
Представляется характерным, что премьер Госсовета Вэнь Цзябао, комментируя чунцинские события, говорил о необходимости проведения в стране политической реформы, без которой, по его словам, могут быть утрачены уже завоеванные достижения. Лично мне в этих словах послышалась горбачевская семантика. Премьер Вэнь Цзябао ни в коем случае не аналог Михаила Сергеевича. Просто, социально-политическая и экономическая логика допущения рынка в среду, монопольно контролируемую партией-государством «ленинского типа», неизбежно вызывает содержательно и динамически схожие процессы и семантически близкую риторику.
Здесь не место подробно излагать детали и обстоятельства февральских и мартовских событий в Чунцине и Пекине, тем более что большинство из них трудно верифицировать по открытым источникам. В равной мере здесь было бы некорректно солидаризироваться с теми или иными позитивными или негативными оценками человеческих качеств Бо Силая и других участников развернувшейся политической драмы, хотя такие оценки в изобилии содержатся в многочисленных публицистических и даже экспертных комментариях5.
Вместе с тем, по итогам событий, можно определенно сказать, что политическая система Китая тотально коррумпирована в самом широком смысле этого слова. Коррупция в широком понимании для современной КНР – это не отдельно взятые «негативные явления» и не «болезнь роста», а сама природа существующих в этой стране общественно-политических и экономических отношений.
Упаси меня Бог от морализаторства! Само по себе такое положение вещей не хорошо и не плохо. Оно - неизбежное и закономерное следствие широчайшего распространения непрозрачных рыночно-договорных и рентных отношений в условиях сохранения в неприкосновенности коммунистического однопартийного государства «ленинского типа». Повторюсь: само по себе - это не позитивно и не негативно. Это некое объективное состояние современной китайской государственности, особенности которого следует изучать. «Весеннее обострение» 2012 г. в Чунцине и Пекине лишний раз свидетельствует, что ни у кого – ни у исследователей, ни у публицистов, ни у сторонних наблюдателей в Китае и за рубежом не должно быть иллюзий относительно весьма жестких, если не сказать жестоких, реалий общественного бытия в современной КНР.
На фоне очередного пароксизма аппаратной и политической борьбы в партийно-государственной элите КНР возникает принципиальный вопрос стратегического свойства. Что представляет собой «чунцинская модель» Бо Силая в общем контексте системной эволюции современного Китая? Насколько, вообще, корректно в данном случае говорить о «модели»? Является ли «региональный эксперимент», который связывают с именем ныне опального партийно-государственного деятеля, прообразом «федерализма с китайской спецификой», подспудно возникающего по мере углубления социально-экономической регионализации КНР? Или это, скорее, предтеча территориально-административной и политической дезинтеграции страны, о которой ряд экспертов с энтузиазмом пишут уже не один десяток лет?
В самом общем плане «модель» в современном Китае все же пока одна. Широкое распространение рыночно-договорных и рентных отношений - «многоколейная модель»6 - в условиях властной монополии партийного государства объективно, конечно, подрывает эту монополию. Тем не менее, политико-экономическая и территориально-административная интеграция современного Китая по-прежнему обеспечиваются вертикалью власти правящей компартии и неизменной монополией партии-государства на национальную финансовую систему страны в широком смысле. Последняя монополия подразумевает безраздельный контроль партийного государства над национальной банковской системой, ставкой кредита и курсом валюты, фондовым рынком, институтами и практиками макроэкономического контроля и денежной политики.
Осуществленная в середине 90-х гг. налоговая реформа, разделившая источники налогообложения центрального и местных правительств, позволила сконцентрировать в руках столичных властей до 70% налоговых поступлений, институтов и механизмов капитализации.
Регионы «выкручиваются» как могут, зарабатывая на коммерциализации земельных отношений, «девелоперстве», привлекая иностранных инвесторов, переводя на «рыночно-договорные» рельсы систему высшего и среднего образования, предоставление различных услуг и т.д. В этих условиях финансовое благорасположение центральных властей к тем или иным регионам имеет фундаментальное значение.
Наличие партийно-финансового «симбиоза», интегрирующего «модель развития» Китая в целом, отнюдь не отменяет неизбежности возникновения региональных «квази-моделей», своего рода «политико-хозяйственных кластеров». Потенциал выживаемости таких «кластеров», впрочем, напрямую зависит от многофакторного процесса выстраивания отношений с высшими эшелонами партийно-государственной власти. Степень внутренней политико-хозяйственной консолидации таких «кластеров» различна, в равной мере как не одинаков их аппаратный потенциал и то, что я бы назвал «идейно-политической аурой».
Скажем, у «чунцинского кластера» Бо Силая эта аура была, как известно, пронизана ностальгией о дореформенных временах с явным привкусом «маоизма». У «гуандунской модели» Ван Яна в ходу – наоборот – «либеральный этатизм» «золотого века» Дэн Сяопина. Но все это именно «ауры», а не консолидированные платформы регионального руководства, которое в больших идейно-политических вопросах по-прежнему предпочитает «колебаться вместе с партией».
Фундаментальная проблема с Бо Силаем состояла в том, что его «кластер» в Чунцине начал отличаться сравнительно высокой политико-хозяйственной консолидацией, а идейная «аура» маоистской «низовой демократии» все более становилась похожей на идейно-политическую платформу. Одновременно, сам Бо Силай, используя связи в аппарате центральной власти (через члена постоянного комитета Политбюро ЦК КПК Чжоу Юнкана), предпринял значительные усилия по укреплению аппаратного потенциала своего «кластера», вызвав вполне обоснованные подозрения высших лидеров страны в способности основательно «раскачать лодку» современной китайской государственности. Очевидно, отсюда «растут ноги» рассуждений о готовившемся им государственном перевороте с целью отстранения от власти генсека ЦК Ху Цзиньтао и премьера Госсовета Вэнь Цзябао и демонтажа механизма передачи власти в преддверии назначенного на осень XVIII съезда КПК.
Представляется, что в социально-экономическом плане Бо Силаю удалось успешно использовать удаленность Чунцина от развитых восточных и юго-восточных регионов страны, а также его «преимущества относительной отсталости». На развитие Чунцина как города «центрального подчинения» под этим предлогом были получены значительные финансовые средства. Кроме того, удалось привлечь ряд крупных зарубежных инвесторов. Сравнительная непривлекательность этого региона для рабочих мигрантов и, следовательно, низкий их наплыв дали возможность проводить более «справедливую», чем в развитых провинциях, социальную политику, а по-прежнему низкая в целом стоимость рабочей силы обеспечила относительно высокую эффективность крупных инфраструктурных проектов.
Сугубо локальный характер чунцинских мафиозно-криминальных структур, полное отсутствие или крайне слабый характер связей между ними и вышестоящими группами партийно-государственных элит позволили весьма жестоко расправиться с местным «черным подпольем», не затрагивая интересы крупных фигур и фракций в высшей власти.
Все это в совокупности значительно укрепило региональные позиции Бо Силая, повысило его авторитет у ряда социальных групп и политических фракций во власти и, очевидно, придало ему самому большую уверенность в собственных силах и возможностях.
Последующие события свидетельствуют, что эти силы и возможности он явно переоценил. В высшем эшелоне партийно-государственного руководства КНР постепенно сложилась достаточно широкая коалиция, склонная рассматривать Бо Силая как «источник проблем» в смысле угрозы для системной стабильности и для проводимой на самом верху кадровой политики. Итоги «весеннего обострения» 2012 г. в КНР позволяют также предположить, что, вопреки некоторым оценкам, идеи «новых левых» отнюдь не столь привлекательны для «политического класса» современного Китая. Это обстоятельство принципиальной важности, пока еще недостаточно отмеченное и обдуманное наблюдателями. «Новая левизна» хороша как жупел, но отнюдь не как руководство к практическому действию.
Есть серьезные основания полагать, что операцию, направленную на поэтапную аппаратно-политическую изоляцию Бо Силая, удалось начать и до определенного момента проводить в глубочайшей тайне, не допустив никаких информационных утечек. Бо слишком поздно осознал, что кольцо сжимается и его ответные действия - попытки самостоятельно перехватить и нейтрализовать Ван Лицзюня, вынужденно сливавшего компромат на Бо Силая в пекинское министерство госбезопасности - выглядели неадекватно.
Описанные выше системные параметры отношений центр-регионы в современной КНР, равно как и аппаратно-политические «борения» вокруг усиления, а затем «нейтрализации» Бо Силая, дают веские основания заключить, что никаким «протофедерализмом» здесь и не пахнет. Перед нами нечто другое. Бо Силай - несомненно, неординарный политик для современной КНР - значительно усиливал собственный региональный потенциал, но не для того, чтобы стать «первым среди регионалов», а во имя совершения прыжка в Пекин, в постоянный комитет Политбюро ЦК с последующим обеспечением собственного – и своего окружения – доминирования в высшем аппарате центральной власти.
Борьба идет не за провинции, а за столицу. Впрочем, весьма вероятно, что такого рода план «штурма северной столицы», будь он удачно воплощен в жизнь, мог привести к структурному политическому кризису всей системы власти в КНР с последствиями в виде усиления центробежных тенденций.
Что особо примечательно – такое не раз случалось в истории Китая. На заключительных этапах многих циклов династического правления попытки тех или иных региональных сил завладеть имперской столицей лишь стимулировали крах династии и распад империи. Формирование же этих региональных сил шло не по логике «федерализма» и не во имя «федерализма», а с единственной целью – основать новую династию. Характер и динамика политического кризиса «чунцинской модели» весной 2012 г. дают основания считать, что такой сценарий сохраняет свою сущностную актуальность и для современной КНР.
Популярный в Китае и за его пределами роман-эпос «Троецарствие», принадлежащий кисти средневекового литератора Ло Гуаньчжуна, открывается широко известной фразой, которая является квинтэссенцией исторической динамики китайской государственности: «Говорят, что великие силы Поднебесной после длительного разобщения непременно воссоединяются, а после длительного воссоединения вновь разобщаются»7. Победа компартии Китая в гражданской войне 1946-1949 гг. и провозглашение коммунистами 1 октября 1949 г. в Пекине Китайской Народной Республики до сих пор воспринимаются многими в Китае и за рубежом как начало очередной эпохи «длительного воссоединения». Судя по всему, появляются признаки того, что эта эпоха отнюдь не бесконечна.
Михаил Карпов, кандидат исторических наук,
начальник сектора Азии Центра Азии и Ближнего Востока РИСИ
– специально для Интернет-журнала «Новое Восточное Обозрение»
- Ляньхэ ваньбао, 8.5.2012
- В.Михеев (ред.) Китай: угрозы, риски, вызовы развитию, М., 2005, С. 62-63
- S.Heilmann, Das Politische System der Volksrepublik China, Wiesbaden, 2002
- М.Карпов, Алгебра китайской гармонии: заметки о пленуме ЦК КПК//Азия и Африка сегодня, 2007, № 3, С.6,7
- Цзи Вэйжэнь, Чжунгоши чжэнбянь: цун чуньцин иньмоу дао бэйцзин иньмоу (Переворот в китайском стиле: от заговора в Чунцине до заговора в Пекине), Тайбэй, 2012, С. 7-17
- М.Карпов, Очерки политической экономии «социализма с китайской спецификой»: «многоколейный ленинизм»//Восток-Oriens, 2011, № 3,4
- Ло Гуаньчжун, Троецарствие (пер. В. Панасюка), М., 1984. С. 23
Сообщение от jarett
Извините, дедужко! Вы или крестик наденьте или своим индуизмом в кастах занимайтесь... казаки они, блеать с феодосийским...
Ответить с цитированием
Текст свернут. нажмите + чтобы посмотреть 
