Родные участников военных действий на территории Украины даже год спустя боятся говорить о погибших и живых
«Он просто любит бой, его хлебом не корми, а дай подраться. Это или очень плохо – оказаться у него в подчинении, или очень хорошо, в зависимости от того, как ты на это посмотришь. В взводе было семнадцать человек, и одиннадцать из них были убиты вместе с нашим лейтенантом».
Норман Мейлер. «Нагие и мёртвые».
В Центре приёма, обработки и отправки погибших (Ростов-на-Дону) в конце августа 2014 года родственникам участников боевых действий, которые здесь называются добровольцами, выдавали справки, в которых было напечатано: «Транспортировочный ящик только для провоза через государственную границу Российской Федерации. Справка выдана для предъявления при таможенном досмотре…» И там же пояснялось, что «в деревянном транспортировочном ящике находится деревянный гроб с телом погибшего (умершего)»
Родные погибших на эту часть документа не всегда обращали внимание. Им было не до того. К тому же и так было понятно, откуда привезли тело их сына, брата, отца… Дополнительных доказательств в виде казённой справки о провозе гроба через государственную границу им не требовалось. Некоторыедобровольцы успели напоследок сделать звонки домой с телефонов с украинскими номерами и рассказали, в каком именно месте они находятся.
1. Дожить до рассвета
Каких-то внутренних секретов для родных и близких добровольцев о месте гибели или месте ранений не существовало. Все (или почти все) понимали, что речь идёт о Востоке Украины. Жёныдобровольцев в конце августа прошлого года нам рассказывали, что «это уже не секрет» и что в телефонных разговорах оттудавсё произносится прямым текстом. Например, так: «Нас бомбят уже неделю, а завтра мы идём в наступление». Или так: «Что бояться? Все всё знают». [1]
Юля Л. нам рассказала, что не всегда мужьям удаётся позвонить непосредственно из Луганска или Донецка: «Они уходят ТУДА на три-пять дней, а потом возвращаются и выходят на связь». «Я на сто процентов уверена, что они на Украине, а не стоят на границе», - произнесла она год назад, когда мы приехали к ней на работу в один из районных центров Псковской области. [2]
Тогда настроения у жён псковских добровольцев, с которыми мы общались, были почти панические. Неизвестность пугала их больше всего. По-видимому, по этой причине они тогда и решились на встречу с журналистами.
Сейчас всё иначе. Разговоров, длящихся часами, уже не получается. Неизвестности теперь нет. Мужья либо вернулись, либо не вернулись. Если говорить о муже Юли Л., то его «отпуск» завершился для него успешно. В Псков он возвратился. Получил государственную награду. То же самое произошло и с мужем другой нашей собеседницы Ольги И., с которой мы около получаса общались в Пскове.
Впрочем, у некоторых «успехи» на этом заканчиваются. Жена ещё одного добровольца, псковичка Ольга Н., в тот момент, когда её муж находился «на учениях», рассказывала, что боится развода. Свою боязнь она объяснила тем, что родители мужа теперь считают её «предательницей», потому что она согласилась встретиться с журналистами и рассказать о том, что её муж воюет на Украине. Кроме того, она рассказывала о том, что за ней периодически следят и потом ей же рассказывают о том, с кем, где и когда она общалась, – дают понять, что «всё под контролем». Ольга Н. рассказала нам, что представители воинской части, в которой служил её муж, не рекомендовали ей общаться с журналистами.
Ещё одну жену добровольца вместе с двухлетним сыном двое военных, внезапно появившихся во дворе, увезли «к командиру полка», прервав наш разговор.
В одном случае развод в ЗАГСе с псковским добровольцем всё же произошёл: вернувшийся оттуда участник боевых действий ушёл в запой. Возвращение оказалось страшнее ожидания. Но эта тема – личная. В частную жизнь лезть нет никакого желания. В отличие от того, что принято называть «общественно важной» темой.
Факт участия граждан России в вооружённом конфликте на территории соседнего государства – совсем другое дело.
2. В списках не значился
Год назад и даже полгода назад информацию о том, что на самом деле происходит с российскими добровольцами на территории Украины, получать было значительно проще. Та же Ольга Н. выходила на связь с журналистами (чтобы затем – судя по всему, после очередной «проработки», несколько дней не подходить к телефону).
С тех пор всё изменилось. В большинстве своём и добровольцы, и их родные и близкие с журналистами на эту тему говорить категорически отказываются. Важную роль здесь сыграл указ Владимира Путина от 28 мая 2015 года № 273 «О внесении изменений в перечень сведений, отнесённых к государственной тайне, утверждённый Указом президента Российской Федерации от 30 ноября 1995 г. № 1203».
Указ президента Бориса Ельцина появился совсем в другую эпоху. Тогда, в 1995 году, шла Первая чеченская война, которую, впрочем, войной официально тоже не называли.
В первоначальном варианте двадцатилетней давности в указе в основном речь шла о «сведениях, раскрывающих стратегические планы применения войск, оперативных планах, документах боевого управления, документах по приведению войск в различные степени боевой готовности». Понятно, что в любом нормальном государстве подобную информацию принято засекречивать. Другого и быть не может. За двадцать лет список сведений, составляющих государственную тайну, расширялся неоднократно. В «путинском указе» перечень сведений, отнесённых к государственной тайне, ещё более расширился – за счёт засекречивания «сведений о потерях личного состава Министерства обороны в мирное время при проведении специальных операций».
Несмотря на то что пресс-секретарь Владимира Путина Дмитрий Песков специально пояснил, что издание указа № 273 не относится к событиям на Украине, многие люди, непосредственно связанные с войной в Донбассе, восприняли этот указ однозначно. Они считают, что указ вызван тем, что в российской прессе с августа 2014 года то и дело появлялись сведения о погибших и раненых российских гражданах – участниках боевых действий. Причём многие из них, как утверждалось в публикациях, были действующими военнослужащими. Это категорически расходилось с официальной позицией российских властей, не признающих участие российских войск и наличие российского вооружения в этой войне.
Правда, и до издания майского указа 2015 года имелось множество препятствий, мешавших точно установить, какова степень вовлечённости России в военный конфликт, в котором погибло около 8 тысяч человек, в том числе мирных граждан Донецкой и Луганской областей.
Говоря о препятствиях, достаточно упомянуть нападения на журналистов в Пскове в конце августа 2014 года. Тогда за четыре дня нападению или задержанию подверглись 9 человек. Каждый раз это были журналисты, интересовавшиеся судьбой военных. Несмотря на то что журналисты ничего противозаконного не совершали, неизвестные люди у одних журналистов силой пытались изъять аппаратуру, других вывозили в лес и угрожали, прокалывали шины автомобиля... Именно тогда подвергся жестокому нападению со спины Лев Шлосберг. [3] Это произошло через четыре дня после публикации двух статей в «Псковской губернии», рассказывающих о похоронах псковских добровольцев. [4] Нападение на Шлосберга было сделано при подготовке очередного материала на тему военного конфликта.
В одном случае псковской полиции удалось даже задержать и установить личности тех, кто активно препятствовал журналистам. Ими, как и ожидалось, оказались «военнослужащие войсковой части», а именно «в/ч 07264 Злобин С. И. и Кузьмин С. В.» [5]. Первоначально проверку проводили сотрудники ОМВД Псковского района. Затем они передали материалы в военный следственный отдел. Военные следователи усмотрели в действиях Злобина и Кузьмина «признаки административного правонарушения, предусмотренного ч.1 ст. 20.1 КоАП РФ». Потерпевшим журналистам петербургского «Телеграфа» сообщили, что «согласно Дисциплинарному уставу ВС РФ привлечение к дисциплинарной ответственности Злобина С. И. и Кузьмина С. В. входит в компетенцию командования войсковой части 07264». [6]
Тем не менее осенью 2014 года всё ещё сохранялась возможность получать официальную информацию, касающуюся «потерь в мирное время».
До недавнего времени считалось, что после прошлогодних инцидентов на псковских кладбищах и последующего привлечения военнослужащих к дисциплинарной ответственности посещение городских и сельских кладбищ, на которых могут быть похоронены добровольцы, стало занятием безопасным.
Но события 11 сентября 2015 года показали, что это не совсем так.
Первым делом я сходил на могилу своего одноклассника, а затем, возвращаясь к машине, прошёл мимо могилы добровольца, чья фамилия упоминалась в прошлогоднем запросе военному прокурору. Эту могилу я впервые увидел в сентябре 2014 года, когда возле неё дежурили три короткостриженых крепких молодых человека в спортивных костюмах.
Спустя год, 11 сентября 2015 года, я сфотографировал памятник, на обратной стороне которого была изображена фигура десантника в полный рост, а рядом стояли венки «Защитнику Отечества…» Но передо мной тут же возник неизвестный мне человек. Он строго спросил, на каком основании я здесь фотографирую? Я в ответ спросил: «С кем я говорю?» Человек ответил, что его зовут Виталий и он «друг вдовы», и она поручила ему рассказывать обо всём, что происходит вокруг могилы её мужа.
«Разве фотографировать на открытом городском кладбище запрещено? - спросил я. – Мы же не на военном полигоне». - «Без разрешения родственников? Конечно, нельзя».
К нам с разных сторон стали подтягиваться другие сотрудники кладбища. Виталий предложил мне представиться и стал выяснять номер моего телефона. Я в свою очередь предложил, что лучше бы ему самому оставить мне любой контактный номер. Если у меня возникнут вопросы – я перезвоню. В конце концов, это он подошёл ко мне, а не я к нему.
«Возможно, мы захотим встретиться с вами раньше, чем вы захотите встретиться с нами», - продолжил настаивать он. Каких-то попыток изъять фотоаппарат он не предпринимал, но сказал, что «представляет на кладбище интересы родственников умерших, многих из которых знает лично».
Наш разговор длился минут десять. Виталий настойчиво интересовался, кем я прихожусь человеку (добровольцу), в пяти метрах от могилы которого мы в ту минуту стояли.
Виталий не поверил тому, что совсем рядом похоронен мой одноклассник, с которым мы проучились все десять лет. Более того, Виталий стал утверждать, что я на его могиле, находящейся в метрах тридцати, вообще не был. В довершение всего он принялся спрашивать, в каком году и каком месяце умер мой одноклассник. Чем дальше, тем было абсурднее. Передо мной стоит какой-то крепкий мужик с папкой и утверждает, что «этого быть не может», как будто я вторгся в его личные владения и обязан перед ним отчитываться. Тем более что неподалёку действительно похоронен мой одноклассник, на могилу которого мы приезжали в сентябре прошлого года почти всем классом. По стечению обстоятельств совсем рядом оказалась могила добровольца, возле которой в сентябре прошлого года был установлен, предположительно, «пост охраны». Именно он и привлекал тогда дополнительное внимание. Это и есть особенности небольшого города, в котором трудно что-нибудь утаить. Новости узнаешь даже тогда, когда не хочешь.
«Мы записали номер вашей машины», - тем временем продолжал Виталий и ещё раз поинтересовался номером моего телефона. «Для чего?» - спросил я. «Для того, чтобы передать его вдове». – «А как зовут вдову?» - «Она сама вам скажет…» В конце концов он посмотрел в свою папку и кому-то позвонил. Через минуту-другую в его трубке раздался женский голос. Виталий протянул трубку мне. Женщина так мне и не представилась, но из сказанного выходило, что она – вдова похороненного на этом кладбище человека, и она против того, чтобы кто-то интересовался его судьбой. Я извинился перед ней, кто бы она ни была. Никакого специального желания нарушить покой и причинить кому-нибудь вред у меня и вправду не было.
«Откуда у вас сведения, что он погиб? – спросил Виталий в тот момент, когда я во время разговора произнёс слово «погибший». – У меня совсем другие сведения», - продолжил работник кладбища. – «Информация о том, что он погиб, открытая и находится в свободном доступе». Я упомянул ответ из Главной военной прокуратуры и фамилию начальника 3-го управления надзора Главной военной прокуратуры.
Выехали мы с кладбища свободно, хотя на шум уже пришли комендант и ещё несколько человек.
3. Время жить и время умирать
Сразу же после первых публикаций к нам в газету стали поступать телефонные звонки и электронные письма от родственников добровольцев или даже от самих добровольцев. Благодаря этой информации мы уже через несколько дней точно знали о гибели 12 человек. Возле могил некоторых из них мы были. Тогда же был составлен запрос в Главную военную прокуратуру РФ на имя главного военного прокурора Сергея Фридинского, в котором указывались имена-фамилии погибших, даты рождения и смерти, места их захоронения (Выбуты, Соловьи, Кресты и т. п.). [7]
В этом письме спрашивалось: в каких географических точках и при каких обстоятельствах произошла гибель и каковы документально подтвержденные причины их смерти? Разыскивались ли и установлены ли Главной военной прокуратурой должностные и (или) иные лица, несущие ответственность за их гибель? Какие социальные льготы и на каком основании получат семьи этих граждан РФ в связи с их гибелью?..
Ответ из военной прокуратуры пришёл. Он был подписан начальником 3-го управления надзора Главной военной прокуратуры Максимом Топориковым. Ответ был более откровенным, чем можно было бы рассчитывать, учитывая ту «дымовую завесу», которая создавалась вокруг.
Надо понимать, что многие читатели в то время искренне сомневались в том, что упомянутые в предыдущих публикациях «Псковской губернии» добровольцы вообще существовали. Но Главная военная прокуратура безоговорочно подтвердила: да, существовали. Более того, они погибли.
«Обстоятельства смерти каждого из указанных в обращении военнослужащих вне мест постоянной дислокации установлены, - отвечал начальник 3-го управления надзора Главной военной прокуратуры Максим Топориков, - и в настоящее время проверяются в порядке, предусмотренном уголовно-процессуальным законом». Речь шла о гибели Александра Баранова, Сергея Волкова, Дмитрия Ганина, Василия Герасимчука, Алексея Карпенко, Тлеужана Кинибаева, Леонида Кичаткина, Антона Короленко, Александра Куликова, Максима Мезенцева, Александра Осипова и Ивана Сокола.
К тому времени, когда пришёл ответ из Главной военной прокуратуры, нам было известно о десятках погибших. Открылись даже подробности гибели некоторых из них, в том числе и тех, кто фигурировал в списке, отправленном в военную прокуратуру. В частности, подробности гибели Леонида Кичаткина.
«Псковская губерния» тогда опубликовала цензурную часть разговора с раненым участником боя, состоявшегося 20 августа 2014 года возле посёлка городского типа Георгиевка в Лутугинском районе Луганской области (на могилах некоторых добровольцев первоначально стояла другая дата – 19 августа, но участник боя - запись его разговора в редакции имеется – рассказывал о бое, произошедшем именно 20 августа).
Там были такие слова: «К Лёне подбежал... давай бинтовать. Смотрю, там бесполезно бинтовать, там нога сломана, бёдра /.../ просто. Я говорю, просто смотрю, у нас осталось два… или три танка. Эти ушли влево куда-то, так и потеряли их... Я такой смотрю, пушка заклинила, короче... В том танке пушка тоже заклинила. Я такой, короче, пацанам говорю: «Уходите с боя или...» Пошёл туда к взводнику… Пошёл, кровь /льёт/ у меня, ноги в крови все. Иду через это поле... Выхожу, и там… Ну, загрузили Лёню в танк, ротного загрузили, покоцанных всех. Пошёл до взводника: «Надо у/ходить/», - говорю».
Разговор проходил в одной из больниц, где находился участник того боя. Один из собеседников спросил: «Я так понял, что и Лёниной жене рот прикрыли?» Тот, кто с ним разговаривал, тоже десантник, ответил:«Скорее всего... Потому что у неё забрали телефон, какой-то мужик брал трубку, говорил то, что «Я – Лёня». Сука, я бы его увидел, я бы ему /лицо/ разбил бы...» [8]
О том же бое чуть менее экспрессивно, но по сути то же самое нам рассказала Ольга Н.. И она же описала сцену похорон Леонида Кичаткина (мы тоже приехали на похороны в Выбуты, но вынуждены были покинуть кладбище раньше, чем закончилось отпевание в храме Илии Пророка). Вначале обнаружилось, что на табличке, привинченной к кресту, неправильно указана дата. Затем заметили, что в гробу на погибшем нет обуви.
Одна из женщин, по словам Ольги. Н., произнесла: «Что же вы его как собаку хороните?» Через некоторое время принесли обувь. Но выяснилось, что обуви там не оказалось не из-за спешки или небрежности, как подумали некоторые. Просто раны были такие, что, по сути, не на что было обувь надевать.
Мы были на похоронах Леонида Кичаткина в Выбутах утром 25 августа 2014 года (там собралось около ста человек, в основном военные в форме, приехавшие на автобусе, легковых автомобилях и грузовиках с тентом). Именно тогда на моих глазах один из десантников набросился на депутата Льва Шлосберга, сильно ударив того кулаком в грудь. В двадцати-тридцати метрах от храма, в котором стоял гроб с погибшим, началась небольшая потасовка с участием шести-семи человек. Через несколько минут подозвали полицейского.
Определить, как зовут десантника, ударившего депутата Псковского областного Собрания, было нетрудно. Он был в военной форме. Я прочёл на нашивке инициалы и фамилию.
Через несколько дней я спросил Ольгу Н., которая продолжала интересоваться в редакции судьбой своего мужа-десантника: знаком ли ей человек, которого зовут Д. Ю. Р-в? Она ответила: «Дима Р-в? Конечно, это товарищ Лени Кичаткина, они познакомились этой весной в Белгороде». – «А где он сейчас? Его можно увидеть?» - «На следующий день после похорон Лёни он поехал на Украину…»
Проверить, куда на самом деле отправился Дмитрий Р-в, мы, конечно же, не могли.
С тех пор я видел Дмитрия Р-ва только на фотографиях, сделанных во время загородных пикников – вместе с другими добровольцами и их жёнами.
В августе 2015 года на странице Оксаны Кичаткиной в социальной сети «ВКонтакте» появилась надпись с одиннадцатью восклицательными знаками: «Скоро год как нет со мной самого дорогого мне человека, а мне так сильно его не хватает!!!!!!!!!!!», – а немного позднее – два сообщения: «Друзья! 20 августа около моего дома в 9 утра, кто без машины, будет ждать автобус !!!!! Всех, кто хочет прийти, ждем» и «Друзья! 20 августа в 10.00 мы вас ждем на кладбище в Выбутах».
Год назад похожая запись Оксаны Кичаткиной невольно помогла многим раскрыть глаза на то, что происходит в России и Украине.
Большинство родных добровольцев с журналистами сейчас общаться не готовы. И не только из-за «путинского указа» о засекречивании «потерь в мирное время». Важную роль играют их убеждения. Они действительно считают, что военный конфликт на Украине - вещь неизбежная. Но рассказывать правду об этом конфликте пока что нельзя – иначе это повредит интересам России, оказавшейся «во вражеском окружении». Об этом мне не раз говорили и псковские журналисты, и члены семей добровольцев. У них есть вполне чёткие представления о том, между кем на самом деле ведётся военный конфликт. Украину самостоятельной действующей стороной конфликта они, по всей видимости, не считают. Они убеждены, что в нынешних условиях самое правильное – к этой теме вообще не возвращаться.
Главное – молчание. Полное молчание.
4. Знак беды
В том же упомянутом разговоре между двумя десантниками говорилось, что добровольцы в бою испытывали сложности во время радиопереговоров, которым мешали американские «глушилки». «Так они сразу вычисляют, - рассказывал раненый доброволец. - Там РЭБовцы американские работают, бригада РЭБ. [9] Они сразу накрывают всех…» По логике «патриотов» журналист, чья точка зрения расходится с официальной российской позицией, мало чем отличается от вражеского военнослужащего войск радиоэлектронной борьбы, то есть РЭБовца. Понятно, что любые контакты с «врагом», даже если это представитель российской прессы, считаются недопустимыми. И не только из опасения разгласить «государственную тайну», но и из-за личных убеждений.
Есть и ещё одна причина, по которой ни вернувшиеся с войны добровольцы, ни их родные не горят желанием рассказывать правду о военном конфликте. Об этом рассказала нам Ольга Н. Её муж незадолго до того прошлогоднего августовского боя созванивался с ней и сказал, что «если что», то пускай она «сдерёт с государства всё, что полагается». После чего он, по словам Ольги Н., добавил фразу: «Иначе всё окажется зря». Речь шла о квартире, которую семья Ольги Н. и её мужа получили почти в центре города Пскова по военной ипотеке (мы как раз дважды общались во дворе этого кирпичного дома). Муж опасался, что после его возможной гибели жена и двое маленьких детей окажутся без квартиры.
Так что выбор у родных был таков: либо они продолжают открыто общаться с журналистами, рассказывая о своих мужьях-добровольцах, либо неслышно уходят в тень. В первом случае они рискуют потерять квартиру, во втором случае государство «прощает» им военную ипотеку, выплачивает компенсации, награждает орденами и медалями отличившихся, лечит раненых (в действительности не все пока дождались государственных наград и «прощения»)… Для посторонних подобный выбор казался чуть ли не кощунственным. Кое-кто даже писал о том, что жёны «продают» своих мужей, а матери – детей. Но, по логике Ольги Н., она последовательно выполняла волю мужа, подчёркивая, что «иначе всё окажется зря». Каких-то особых иллюзий в отношении российского государства у неё, похоже, не осталось. «Патриотической» риторикой она не пользовалась, но мысль о том, что её откровения могут навредить семье, Ольгу Н. не покидала. Она несколько раз заговаривала об этом.
Имеется и ещё одна причина, по которой родные воевавших на Украине сторонятся журналистов. Они опасаются того, что это сразу же станет известно «на той стороне», то есть на Украине. Основания опасаться у них действительно могут быть. На Украине опубликованы обширные списки тех, кто, по мнению украинской стороны, принимал участие в боевых действиях на стороне «ополченцев». Это списки как убитых, так и живых. Не все они правдивы, но часть данных соответствует действительности. Многие фамилии сопровождаются фотографиями, персональными данными и подобными пугающими записями:«Город: Псков. Тип: Наемники из России. Статус: Убит. Дополнительная информация: Террорист и оккупант».
Украинские читатели потом ищут в социальных сетях родственников добровольцев и угрожают им. Такие угрозы не единичны.
Так что родные российских участников боевых действий оказываются между двух огней. С одной стороны, они опасаются обвинений в разглашении «государственной тайны», а с другой – они не исключают мести со стороны украинцев. И чем меньше российский населённый пункт, в котором жил или продолжает житьдоброволец, тем проще найти его дом.
К концу лета 2015 года украинская сторона систематизировала множество свидетельств, касающихся российского военного присутствия в Донбассе.
28 августа 2015 года волонтёрское сообщество InformNapalm провело презентацию результатов систематизации собственных расследований. Презентация прошла на медийной площадке Ukraine Crisis Media Center и в студии Hromadske.tv.
Волонтёры к концу августа насчитали 116 инцидентов, в которых, как они считают, идентифицированы военнослужащие или техника более чем из шестидесяти российских воинских частей и воинских формирований (мотострелки, десантники, морская пехота, артиллеристы…). Все номера частей и пути их передвижения в презентации, сопровождаемой инфографикой, указаны. Так что такая осведомлённость (независимо от того, насколько она правдива) заставляет вернувшихся домой добровольцев и их родственников на всякий случай «уйти на дно», замкнуться. У них нет уверенности, что военный конфликт для них закончился. Любое их упоминание в прессе, даже анонимное, им кажется сегодня лишним.
Это касается и тех, кто расторг военные контракты (такие случаи происходили, начиная с конца 2014 года, когда в Россию всё чаще и чаще начал поступать «груз 200»). Некоторые решались на крайние меры уже после того, как однажды побывали на Украине.
Но были и те, кто возвращался на Украину снова и снова, в том числе и после ранений. Как писал двести с лишним лет назад в своих записках будущий генерал Алексей Ермолов: «Мне 25 лет. Недостаёт войны…»
Есть люди, которым недостаёт войны.
5. Обелиск
В мае 2015 года губернатору Псковской области Андрею Турчаку задали вопрос: «А как будут поминать тех десантников, которых летом похоронили в Псковской области?» Псковский губернатор ответил вопросом на вопрос: «А у вас есть информация, что это военнослужащие?» [10]
Год назад позиция тех, кто утверждал, что российские военные не имеют отношения к войне на Украине, была несколько другой. Можно сказать, противоположной.
Когда в августе 2014 года в социальной сети «ВКонтакте» супруга Леонида Кичаткина сообщила о похоронах своего мужа, нашлось некоторое количество «патриотов», утверждавших, что всё это фейк и Леонид Кичаткин жив. Более того, от его имени и имени его жены велись телефонные разговоры с журналистами, в том числе в день похорон, – в попытке доказать, что всё хорошо и все живы. Однако тогда никому не приходило в голову сомневаться в том, что Леонид Кичаткин – военнослужащий. Позиция была такая: «военнослужащий, но жив».
За следующие полгода ситуация изменилась. С весны 2015 года такие «патриоты» говорят, что «не военнослужащий, но мёртв».
Правда, Андрей Турчак впрямую этого не утверждает. Он всего лишь задаётся вопросом: «А у вас есть информация, что это военнослужащие?»
Что тут можно ответить? Да, конечно. Они были военнослужащими. В том, что Леонид Кичаткин, Александр Осипов, Сергей Волков, Александр Баранов и остальные раньше имели непосредственное отношение к псковской дивизии, не сомневается никто (в первую очередь – его друзья-однополчане и родные). Сомневается разве что псковский губернатор.
Некоторые родные погибших добровольцев в частных беседах обижаются на то, что представители власти или командования публично (во время интервью или даже на похоронах) отстраняются от них.
Родственники, конечно, тоже об этом на каждом шагу не трубят, но памятники на могилах заказывают такие, что всем издали сразу видно, что там похоронен военный человек (на плитах изображены десантники в полном боевом обмундировании, с оружием и государственными наградами. На могильных плитах и крестах положены десантные береты, здесь же лежат трогательные детские игрушки в миниатюрных тельняшках и голубых беретиках).
В конце концов, не просто же так командир 76-й десантно-штурмовой Черниговской Краснознамённой ордена Суворова дивизии гвардии генерал-майор Алексей Наумец рассылал вдовам погибших добровольцевименные приглашения на торжественное празднование 76-летия 76-й дивизии. Празднование начиналось в 11.00 5 сентября 2015 года на стадионе ДШД, и тогда же в ДШД раздавались билеты в Псковский драмтеатр на спектакль «Скупой».
«Всё-таки от вас тоже хотелось бы услышать, участвовали ли военнослужащие псковской дивизии в боях на Украине?» - спросили Андрея Турчака. «Однозначно нет», – ответил он, всего лишь другими словами повторяя известные слова главнокомандующего Путина: «Они врут. Никаких российских вооружённых сил на Востоке Украины нет. Не было и нет».
От имени жителей Пскова в интернете опубликованы сотни «доказательств» того, что в Пскове нет никого, кто погиб бы на войне в Донбассе. «Опровержения» звучат так: «Ложь и провокация. Я живу в Пскове, знаю многих людей, как рядовых, так и офицеров в 76-й дивизии, и поверьте мне, никто нигде не погибал, это наглая, тупая ложь, с целью оправдать неграмотность и никчёмность украинских военных. Им накостыляли бывшие плотники, продавцы и шахтёры. Как тут такой позор для регулярной армии выдержать? И ещё: 76-я дивизия - одно из лучших подразделений армии России. Я сильно сомневаюсь, что хохлы могли бы выдержать хотя бы один бой с такой отлично экипированной, обстрелянной в боях дивизией, как Псковская. Я думаю, если бы Вова по-настоящему отдал приказ войскам войти на Украину, то через неделю в Киеве бы висел Российский флаг. Хватило бы одной Псковской дивизии».
Мы живём в Пскове не меньше, чем тот человек, который это написал. А может быть, намного дольше. Но я пока не встречал в Пскове взрослых людей, которые бы не знали, что псковичи погибают во время этого военнонр конфликта. Другое дело, что многие уверены: эту правду надо пока что скрывать, чтобы не обострять и без того напряжённые отношения с Западом. Люди могут с улыбочкой ответить: «На то они и военные, чтобы отдавать жизнь». Люди могут назвать их героями, погибшими в боях с фашистами. Люди могут написать: «Профессия военного подразумевает под собой риск для жизни. Что удивительного в том, что наши отдельные подразделения использовались в зоне вооруженного конфликта, который происходит непосредственно у нашей границы, для обеспечения безопасности и ведения разведывательной деятельности?» Они могут сказать, написать или подумать всё что угодно, но информация о погибших сейчас известна почти всем, даже тем, кто об этом знать не хочет.
В городе, в котором живёт двести тысяч человек, гибель и ранения нескольких десятков человек трудно скрыть. Тем более что не все участники боёв погибли. Многие добровольцы вернулись и рассказывают об этой войне. Разумеется, они это делают не для публикации, но этих рассказов вполне достаточно, чтобы родным, друзьям, соседям и случайным попутчикам составить своё представление о том, что происходит на Востоке Украины.
До первого ответа Главной военной прокуратуры единственной официальной реакцией на известия о гибели десантников была фраза, сказанная в Пскове 22 августа 2014 года командующим ВДВ генерал-полковником Владимиром Шамановым: «В нашей десантно-штурмовой бригаде все живы и здоровы». Если судить по надписям на табличках и могильных плитах, Сергей Волков погиб 11 июля, Алексей Карпенко и Антон Короленко – 18 августа, Леонид Кичаткин и Тлеужан Кинибаев – 19 августа, Александр Осипов – 20 августа… Так считалось раньше. Сейчас на кладбище в Выбутах установлены новые памятники, а на них – новые даты смерти (дата смерти Сергея Волкова там указана не 11, а 18 июля, Леонида Кичаткина не 19, а 20 августа).
В ответе военной прокуратуры, касающемся обстоятельств и места гибели, сказано: «Информация об этих мероприятиях и происшедших событиях, исходя из интересов Российской Федерации, разглашению не подлежит, а поэтому другие запрашиваемые Вами сведения в соответствии с положениями пункта 1 статьи 5 Закона Российской Федерации от 21 июля 1993 г. № 5485-1 «О государственной тайне» составляют государственную тайну, в связи с чем в соответствии с пунктом 6 статьи 11 Федерального закона от 2 мая 2006 г. № 59-ФЗ «О порядке рассмотрения обращений граждан Российской Федерации» предоставлены быть не могут».
Получается, что обнадёживающая фраза генерал-полковника Шаманова о том, что «в нашей десантно-штурмовой бригаде все живы и здоровы», не имеет никакого отношения к реальности. Шаманов произнёс эти слова 22 августа, а названные десантники погибли за несколько дней до этого. Во всяком случае, так до сих пор указано на их памятниках.
Военные учения бывают разные. Об одних мы не узнаем ничего, сколько бы официальных запросов ни посылали. О других мы узнаём даже тогда, когда никаких вопросов не задавали. К примеру, 9 сентября 2015 года из Москвы, с улицы Матросская тишина, д. 10, где находится Управление пресс-службы и информации Министерства обороны Российской Федерации, мне, как, наверное, и многим другим журналистам, пришло электронное письмо от представителя Управления пресс-службы и информации Минобороны России по Воздушно-десантным войскам майора Ирины Кругловой. В письме подробно рассказывалось об учениях «Щит Союза-2015» и сроках их проведения. Там было всё – и численность войск, и название модернизированных образцов техники: «В маневрах задействована сводная батально-тактическая группировка общей численностью более 500 человек и 100 единиц военной техники, из нее более 50 единиц - это модернизированные образцы БМД-2КУ, 2С-9 «Нона» и другие».
Пресс-служба Министерства обороны сообщала, что «в течение суток десантники будут переброшены железнодорожным транспортом по маршруту от станции «Полковая» до станции «Владимирский лагерь», где после разгрузки эшелона на военной технике совершат марш на центральный полигон ВДВ «Струги Красные». На такие учения закон «О государственной тайне» не распространяется.
Но есть и другие учения.
Не так давно рядом с могилами Сергея Волкова, Александра Осипова и Леонида Кичаткина появилась ещё одна могила – Романа М-ва. На кресте висит табличка: 25.02.1977 – 15.08.2015. На чёрной траурной ленте написано «П/п-ку М-ву Роману…», на другой ленте надпись «Защитнику Отечества от Министерства обороны Российской Федерации».
Ссылка на закон «О государственной тайне», да ещё снабжённая таинственным упоминанием о «происшедших событиях» в ответе военной прокуратуры не могла не навести на мысль о том, что упомянутые в запросе люди погибли не в результате несчастного случая. Причём погибли в таком месте, о котором лучше не упоминать.
Важно отметить, что из ответа, подписанного начальником 3-го управления надзора Главной военной прокуратуры Максимом Топориковым, следует, что люди не просто погибли, а погибли «вне мест постоянной дислокации».
Ответ составлен так, что из него НЕ следует, что это произошло на учениях или в результате автокатастрофы. Во всяком случае, сразу несколько моих собеседников обратили внимание на то, что ответ из военной прокуратуры, на их взгляд, составлен таким образом, что о гибели на учениях подумаешь не в самую первую очередь. Правда, слово «учения» в тексте всё-таки присутствует, но, на мой взгляд, почти ничего не объясняет. В ответе военной прокуратуры отвлечённо говорится: «Перемещение войск из мест постоянной дислокации осуществляется, и учения проводятся в соответствии с приказами и распоряжениями органов военного управления и воинских должностных лиц». На мой взгляд, это звучит как вставная фраза, непосредственно с предыдущим текстом не связанная.
Зато из ответа понятно, что действия погибших, предшествовавшие их гибели, были связаны «с приказами и распоряжениями органов военного управления и воинских должностных лиц». Так утверждали в Главной военной прокуратуре.
Таким образом, можно сделать вывод, что «произошедшие события», составляющие «государственную тайну», были непосредственно связаны с «выполнением приказов и распоряжений органов военного управления. Они выполняли приказ. По крайней мере, так утверждала Главная военная прокуратура.
Какой это был приказ, мы не знаем.
После такого официального ответа наиболее последовательные «патриоты» упрекали сотрудников военной прокуратуры в том, что они в данном случае действовали «не в интересах Российской Федерации». Их «вина» будто бы заключалась не столько в том, что они признали факт гибели, сколько в том, что они связали гибель как минимум двенадцати человек с «приказами и распоряжениями органов военного управления и воинских должностных лиц».
Что ж, больше таких «просчётов» в своих последующих ответах Главная военная прокуратура не допускала.
Если предположить, что в Главной военной прокуратуре при подготовке первого ответа действовали исключительно по закону и не искажали факты, то приходится признать: погибшие находились не в самоволке, а выполняли какое-то задание. Являлось ли это задание «спецоперацией»? Как уже говорилось, пресс-секретарь Дмитрий Песков, комментируя указ Путина № 273 о распространении гостайны «на сведения, раскрывающие потери Минобороны в мирное время в период проведения специальных операций», определённо пояснил, что указ НЕ относится к событиям на Украине.
Из этого следует, что эти люди погибли не во время спецопераций.
6. Судьба человека
Александр Баранов, на могиле которого на юге Псковской области мы побывали в годовщину его гибели, на Украине в 2014 году был дважды. Во всяком случае, так говорят некоторые из тех, кто его знал.
Первый раз всё обошлось более-менее мирно. Двадцатиоднолетний доброволец, когда-то учившийся в Першинской школе Великолукского района Псковской области, был одним из тех «вежливых людей», внезапно появившихся в Крыму в конце зимы 2014 года. 21 апреля 2014 года на его странице «ВКонтакте» была опубликована фотография медали «За возвращение Крыма», сопровождавшаяся надписью: «Моя первая)))». Участники «крымского похода» и других походов своей роли в тех событиях не скрывали и наградами гордились и гордятся.
Действительно, это была первая, но не последняя государственная награда Александра Баранова.
В конце августа 2015 года мы приехали в Великолукский и Куньинский районы, в те места, где почти двадцать лет жил Александр Баранов. Там же он и похоронен.
Его хоронили в закрытом гробу 17 сентября 2014 года в селе Докукино Куньинского р-на (умер он 30 августа).
Сельское кладбище находится на холме. Надо пройти мимо почти построенного храма вдоль старых могил. В отдалённой части кладбища за густыми зарослями памятник на могиле установили за несколько дней до годовщины гибели. Здесь же стояли прошлогодние венки с траурной лентой «Защитнику Отечества от Министерства обороны Российской Федерации».
Меня предупреждали, что общаться с сельскими жителями в этих местах будет непросто - потому что они «одурманены российской официальной пропагандой» и новости получают только из телевизора. Один из местных жителей рассказал нам про своего родственника, который насмотрится российского телевидения, а потом рассказывает о том, что «украинцы бомбят Ростов». Но сам я таких доверчивых людей в Куньинском и Великолукском районах не встречал. Наверное, этого действительно не может не быть, но в тот день силы пропаганды так и не почувствовал, хотя общался с людьми разного возраста, достатка и образования. Среди них были родные погибшего добровольца, родители его лучшего друга, работники Першинской общеобразовательной средней школы, бывшие ученики этой школы, просто односельчане…
В конце концов, мы не раскрывали никаких государственных тайн, а всего лишь спрашивали о человеке, который в 21 год (до 22-х Александр не дожил два месяца) за несколько месяцев получил две государственные награды. Одна из этих наград изображена на могильном памятнике и похожа на орден Мужества (сходные изображения ордена есть и на памятниках Леонида Кичаткина и Александра Осипова в Выбутах).
Все, с кем я в тот день общался, о Саше Баранове говорили так: «шебутной», «заводила», «добрый», «всегда готов был помочь»… Вспоминали, как вокруг него часто собирались малыши (классы в школе небольшие, все всех знают). На похороны собрались со всех окрестных деревень и сёл, взрослые и дети.
А в этом году вспоминали о том, с какой надеждой он ждал службы по контракту. До этого он был солдатом-срочником, а потом подал рапорт, вернулся домой и напряжённо ждал ответа. Когда получил положительный ответ, то был счастлив, «у него глаза так и светились».
«А вы верите, что он там воевал с фашистами?» - спросил я. «Не верю, - ответила женщина, которая знала Сашу Баранова много лет. – У меня у самой на Украине родные».
После Крыма Александр вернулся в родные края, а в июне снова уехал, на прощание пообещав, что «всё будет хорошо».
Одна из моих собеседниц произнесла: «Какая нелепая смерть…» «Почему «нелепая»? Вы знаете, как он погиб?» - «Знаю. Все знают. Под Луганском».
В комнате бабушки Александра Баранова возле кровати стоит старенький сервант, за стеклом – маленькая бумажная иконка, а за ней большая фотография. Но не из тех фотографий, которые Александр Баранов выставлял на своей странице «ВКонтакте».
Вначале мне показалось, что на фото совсем ребёнок, переодетый в военную форму. Я подошёл поближе… Совсем детское лицо. «Сколько ему здесь лет?» – «Восемнадцать», – ответила Мария Александровна.
Таким Александр Баранов был три года назад.
«Зачем его туда пихнули?» - неожиданно спросила Мария Александровна, утирая слёзы. «Куда – «туда?» - «В Луганск». – «Кто вам сказал?» - «В военкомате. Расскажите, как он погиб…» – «Об этом лучше спросить у тех сотрудников военкомата, которые к вам приходили. Хотя вряд ли они вам это скажут». – «А разве вы не из военкомата?»
Я ещё раз представился, назвав издание и свои имя и фамилию (перед этим меня как журналиста представила соседка, которая меня привела в этот двухэтажный многоквартирный дом в одном из сёл Великолукского района).
«Вы поможете мне узнать, как он погиб? – оживилась Мария Александровна, наконец, поняв, что я журналист. - Я бы в Луганск сама съездила и всё бы о нём узнала, если бы могла…» Но бабушка Саши даже по своей маленькой квартире, опираясь на палочку, передвигается с трудом.
Говорить о внуке бабушка может долго – о том, как он, маленький, постоянно прибегал со второго этажа, где жили родители, на первый, где живёт Мария Александровна.
«Мне кажется, что он живой, - снова заплакала бабушка Саши. – Я же его на этих руках вырастила». Руки её дрожали.
«Как вы живёте, Мария Александровна?» - «Как? Сижу и плачу. В ту комнату я стараюсь не заходить – мне всё время кажется, что он живой…»
«Та комната» - это комната, в которой внук часто ночевал. Бабушка мне её показала напоследок. Комната была напротив входа. В тёмном коридоре двери почти не было видно. Она была завешана бельём на веревке. Внизу возле порога стоял ящик с картошкой… Я приоткрыл дверь. Пустая комната была освещена солнцем…
Мы возвращались в Псков и доехали уже до Великих Лук, когда раздался звонок с домашнего телефона Марии Александровны. «Я всё перепутала, - услышал я голос бабушки Саши Баранова. - Под Луганском погиб не мой внук, а родственник двоюродный сестры, который жил на Украине. А Саша погиб на учениях…»
Это был не последний звонок Марии Александровны. Второй раз она позвонила следующим утром и снова попросила меня узнать о том, что произошло с её внуком. Как будто не было вчерашнего звонка. Я Марии Александровне ничего не обещал, но два уточняющих вопроса задал: «После нашей встречи, но до того, как вы мне позвонили, вы кому-нибудь рассказывали о нашем разговоре?» - «Никому». – «Совсем никому?» - «Совсем. Кроме дочери…» - «Понятно» (тётя, после трагической гибели своей родной сестры взявшая Александра Баранова под опеку, была местным депутатом от партии «Единая Россия»). Так, по-видимому, и родилась запоздалая версия о том, что сотрудники российского военкомата пришли к Марии Александровне, чтобы сообщить о том, что «погиб родственник двоюродный сестры, который жил на Украине».
К дочери Валентине и её братьям, сыновьям Марии Александровны, мы в тот день тоже заезжали, но не застали их.
Кроме того, 79-летняя женщина мне сказала по телефону: «Меня и дочь Валентину слушают». В том смысле, что это – не телефонный разговор.
Не знаю, слушают ли их или нет. Если слушают, то знают, как именно я ответил на просьбу Марии Александровны. Просьба была такая: «Вы - добрый человек. Помогите узнать, зачем Саша туда поехал и как погиб».
Здесь дело не в доброте или злости. Пока не будет дано разрешение с самого верха, никакой информации никто не даст, и всегда есть риск раскрыть какую-нибудь «тайну», вполне возможно, что и «государственную». А с другой стороны, ведь основное всем давно известно, и не стоит делать вид, что это не так.
Мария Александровна меня спрашивала, как её внук попал в Луганск? Это мне не известно. Не исключено, что точно так же, как тот доброволец, чей разговор был опубликован в «Псковской губернии» в прошлом году. Тогда он ответил: «Я знал, куда я еду. Да кто же не знал, куда едет? Я жене сказал, что на войну еду, и всё… Ну, говорят, что на границу сначала просто, там, груз сопроводить типа, понял? Мы на Миллерово [11] приземлились – и ходом, на «камазах» туда. Нам ничего не говорят, мы там на учениях. Так точно, как в Стругах стреляют, боевые… В Луганске уже была наша колонна, чё-то делала там… Это не тёмная война – это /нецензурное слово/... Наш народ гибнет, а мы об этом молчим». [12]
Это было сказано и опубликовано год назад, до всяких указов о засекречивании «военных потерь в мирное время». Тогда молчали по одной причине, а теперь – по нескольким.
Так что Марии Александровне я пока могу ответить только казённым языком: ваш внук погиб «вне мест постоянной дислокации, выполняя приказ».
Хотя о событиях в Донбассе нам действительно многое известно. Намного больше, чем мы можем опубликовать. И сдерживает нас не только указ Путина, но и просьбы родных и близких участников боевых действий. Некоторые из них живут в других городах, далеко за пределами Пскова и области. Но они хорошо понимают, что в случае чего найти их не составит труда. Если мы нашли, то и другие найдут. Технические возможности у них есть.
Так что родные и близкие пока не дают разрешение на публикацию их рассказов, даже без опубликования имён. Это связано, в том числе, и с тем, что эти рассказы непосредственно касаются не только погибших, но и их родственников, забиравших тела своих родных в заполненных до отказа моргах непризнанных республик и перевозивших эти тела через границу.
Можете догадаться, что способны сказать эти люди и чего они опасаются. Достаточно взглянуть на страшные фотографии невостребованных грубо заштопанных обнажённых тел добровольцев, сложенных в одном из моргов Донецка.
Здесь необходим комментарий от российских органов государственной власти. И он у нас есть. Это целая папка бумаг. Прежде всего, это протокол судебного заседания Верховного суда РФ от 13 августа и решение суда от того же числа (дело № АКПИ15-679).
После обнародования указа № 273 несколько журналистов и правозащитников, включая члена редакционной коллегии «Псковской губернии» Льва Шлосберга, оспорили в Верховном суде законность указа о признании недействующим пункта 10 перечня сведений, отнесённых к государственной тайне. Доводов в пользу того, что Путин превысил свои полномочия, у заявителей было много. В частности, заявители считали, что отнесение сведений к государственной тайне 1) незаконно, 2) необоснованно, 3) несвоевременно и нарушает несколько статей Российской Конституции. Несвоевременность, в частности, связана с тем самым заявлением Дмитрия Пескова (в Протоколе Верховного суда этот довод имеется), в котором пресс-секретарь Владимира Путина утверждал, что издание оспариваемого указа не относится к событиям на Украине.
В статье 7 Закона РФ от 21 июля 1993 № 5485- I говорится, что «не подлежат отнесению к государственной тайне сведения о чрезвычайных происшествиях». И это была ещё одна причина, по которой, по мнению заявителей, указ ограничивал права российских граждан.
Позицию представителя российского государства, изложенную в Верховном суде Натальей Елиной, прокомментировал адвокат истцов Иван Павлов: «Больше всего в судебном заседании меня поразило то, с какой легкостью наши оппоненты заявили, что гибель военнослужащего в мирное время не является чрезвычайным происшествием, а значит, можно засекретить». [13] По словам представителя президента Натальи Елиной, «военнослужащий исполняет свои обязанности с добровольным ограничением своих прав, рискует жизнью и здоровьем как в мирное, так и военное время». Таким образом, засекречивание потерь происходит «исходя из особого статуса, вида государственной службы». [14]
Иск журналистов и правозащитников был отклонён, указ Верховным судом был признан законным. Апелляционная жалоба будет рассмотрена 10 ноября 2015 года.
* * *
Кажется, к весне 2015 года у представителей российских воинских частей уже выработалась отлаженная методика участия в похоронах тех, кто гибнет во время этого военного конфликта. На похороны офицеры - представители частей - всё-таки приходят и прощальные слова произносят.
Нетрудно догадаться, что они говорят: погибшие – герои, но командование воинских частей к их отправке на войну отношения не имеет.
В общем, они их туда не посылали.
Сообщение от Негра
режим не был признан законным и легитимным... партнером.
Имел место насильственный захват власти, и товагищи гевлюционегы никем, кроме себя самих, любимых, не были узаконены - поскольку у Учредительного Собрания "караул устал"...
Ответить с цитированием
Текст свернут. нажмите + чтобы посмотреть 
