Такая вот литература
Решил тут копипастить рассказы koba_sam. На его ЖЖ навёл Якут ( Цартство Небесное!). Я почитал , да так и остался там . Даже немного пообщался с кобой и его другом. Вячеславом Николаевичем Мироновым. ( Прочитал книгу Миронова " Я был на этой войне (Чечня-95)) .
Почему именно с этого рассказа ? Не знаю. Просто решение пришло само.
Зы. Заказал книгу кобы ( он же Олег Геннадьевич Федоров) "Час садовника". Когда она наконец окажется у меня обязательно напишу здесь отзыв. Но пока путь книги из Красноярска в Днепропетровск очень тернист...
"О сталинском палаче"
Часть I
Текст свернут. нажмите + чтобы посмотреть
У него нет имени и фамилии в этом рассказе. Но он был, и это нужно знать…
Ваш Коба.
Уходя с работы домой, он крепко напивался чая. Дома никто не ждал, пить чай в одиночестве скучно. Нужно, чтобы самовар, баранки, домочадцы. А всего этого не было.
Дома он снимал в прихожей сапоги, ставил аккуратно у стеночки, поверх размещал портянки. Шел в комнату, переодевался у шкафа, садился с бумагами за стол. Бумаг было много, он приносил их с работы в портфеле.
Посидев час-другой, перемещался на кухню готовить ужин. Чаще всего, жарил картошку на растительном масле или на сале, если оно было. Доставал банку соленых огурцов, резал крупными кусками, чтобы не возиться. За ужином выпивал две полные рюмки водки, расслаблял нервную систему. Доктора говорят, полезное дело, когда перевалило на шестой десяток.
Возвращался к бумагам. Сидел заполночь, курил, вчитывался, делал пометки в блокнот для памяти, иногда сверялся с приказами и распоряжениями отдельной папки из железного шкафа под ключ. Здесь он хранил копии для служебного пользования, разрешенные к выносу с рабочего места.
Таких, разрешенных, немного, в работе прокурора по надзору за исполнением наказания больше секретов, чем доступного постороннему глазу.
Основная часть рутинной работы, это разбор жалоб из мест лишения свободы. Люди пишут из лагерей и тюрем, просят прокурорского реагирования по фактам нарушений режима содержания со стороны администрации УИТЛК. Нарушений много, нужно проверять каждый сигнал, разбираться по существу.
Бывают наветы, бывает сведение личных счетов или месть со стороны заключенных, бывают и подлинные случаи беззакония персонала исправительных учреждений. Прокурор обязан отреагировать, нарушение устранить, виновных привлечь к ответственности в рамках своих полномочий или дать представление о наказании по принадлежности.
Он всегда строго относился к порученной работе.
Кто-то может подумать, что прокурор, сам себе голова, своя рука владыка. Есть органы милиции, они ловят преступника. Есть органы дознания и следствия, собирают доказательный материал. Есть суд, который соотносит тяжесть преступления с мерой наказания. И есть УИТЛК, где наказание исполняют.
А прокурор так, для общего надзора и пугало нерадивым, кто срывает сроки расследования или неверно трактует факты и единообразные нормы закона. И еще, если надо дать санкцию на арест или возбудить дело.
Так думать ошибочно и не нужно.
Прокурор, это главная фигура по соблюдению духа социалистического закона. Остальные соблюдают букву. А ему – положены две ипостаси, он должен соединять в себе человечность справедливости и неотвратимость решения о соразмерном наказании.
Он захлопнул папку с бумагами, полпервого ночи, нужно спать. И вспомнил про галифе. Галифе лопнуло вчера по шву от колена вверх на три пальца. Под шинелью не видно, за столом тоже. Но это нарушение формы одежды и правил приличия, такое надлежит немедленно устранить.
В ящике стола нашлась катушка суровых ниток №20 и швейная игла с большим ушком. Он вывернул галифе наизнанку, сложил по швам место разрыва и взялся шить, завязывая каждый стежок узелком для верности.
Здесь можно было и усмехнуться. Люди считают, прокурор шьет дела. Получается, и не только. Он все делает сам, жизнь и война научили.
Зазвонил телефон на стене в коридоре. С той стороны в трубке сказали:
- Товарищ советник юстиции, Бекетов просится сделать срочное заявление. Не хотелось беспокоить ночью, но, знаете сами, помилование отклонили…
Он сам зачитывал вчера Бекетову под роспись решение Президиума Верховного Совета СССР. Отклонили. Приговор к высшей мере наказания вступил в силу неотвратимо.
В трубку он ответил:
- Что значит, «беспокоить ночью»? Бекетов живой человек, и пока так, имеет право по советскому закону. Буду через сорок минут, ожидайте.
http://koba-sam.livejournal.com/187085.html
Часть II
Продолжение...
Ваш Коба.
Он предполагал, Бекетов захочет что-то сказать.
Прокурор по надзору за исполнением наказания с материалами следствия знакомиться не обязан. К тому же, эти материалы немедленно засекретили. И суд был «закрытый», особый порядок рассмотрения. С участников процесса взяли подписку о неразглашении.
Бекетов работал начальником отдела областного «Сельхозуправления». Однажды пришла проверка. По результатам прокурор области выдал санкцию на арест и возбуждение уголовного дела по признакам криминальной ситуации с умыслом на хищение, растрату, создание, изъятие и сбыт неучтенных излишков.
Следствие подтвердило преступный умысел Бекетова, вскрыло картину присвоения и растраты, определило обстоятельства и объекты преступного посягательства, выявило общую сумму ущерба, причиненного государству. Суд, опираясь на последнее постановление об ужесточении наказания за преступления в хозяйственной сфере, на особо опасный характер деяния и очень крупную сумму хищения, вынес приговор о высшей мере социальной защиты.
Осужденный подал прошение о помиловании. Президиум Верховного Совета прошение отклонил. Осталась последняя процессуальная формальность: внести в дело акт о приведении приговора в исполнение. Зло наказано, справедливость восстановлена, советский народ может вздохнуть спокойно.
***
- Меня когда расстреляют? – спросил Бекетов, глядя в пол камеры.
Приговоренного к высшей мере запрещено выводить для допроса из камеры, теперь с ним можно говорить только здесь. Допросы окончены, суд состоялся, из этого помещения только один путь.
- Такого я сказать не могу.
- Лучше сразу, чем ждать. Еще по фронту знаю.
- Где вы воевали?
- Зампотехом танкового батальона, на Первом Украинском. Где Хрущев, там же.
- О чем вы хотели сообщить?
Бекетов поднял глаза, заговорил быстро, короткими фразами, будто подготовился заранее:
- Я понимаю, меня уже нет. И все, что скажу, роли, наверное, не играет. Но они мне говорили, чтоб раньше молчал. Если буду молчать, меня вытащат. Даже дадут много, вытащат все равно. Если буду молчать, конечно.
Купился на их обещания, молчал. На следствии давал расклад, как научили. Все тянул на себя, хоть и не срасталось. Но следователи делали вид, что не замечают. Здесь они не соврали, дали команду, чтоб эти не копали вглубь.
А когда дали «вышку», здесь я заледенел. Но они сказали, что решат с помиловкой. Что так и надо, для строгости закона. А потом, заменят на рудники. А потом, подадут на пересуд, и будет уже другая статья.
Я потому и решил вас вызвать. Вы сообщили, что помилования не будет. Значит, вы не с ними…
Разговор с Бекетовым продолжался час. Протокола не было, такое процессуальное действие в отношении приговоренного к исключительной мере не применяется. Он просто записал слова Бекетова в блокнот и вышел из камеры.
***
Прокурор области принял его после обеда. Спросил о текущих делах, потом поинтересовался:
- Говорят, ты у Бекетова был? Что за срочный там повод, среди ночи?
Он вытащил блокнот, зачитал вслух факты, должности и фамилии. Прокурор не перебил, слушал внимательно. Поскреб щеку, закурил, ткнул пачку по столу:
- Кури. Занимательная, понимаешь, история. Правда, поздно. По «вновь открывшимся» сути не изменить, процесс завершен, приговор оставлен в силе верховной инстанцией. Даже наш Генеральный, если внесет протест, учитывать не станут. Да и какой тут протест, голые слова без доказательной базы. А фамилии, сам понимаешь, не простые…
- Я доведу до вашего сведения официально, рапортом. Обязан по должности и закону.
- Конечно, доведи. Хотя, не торопи событий. Судьбу Бекетова уже не изменить. О живых нужно думать, о будущем…
http://koba-sam.livejournal.com/187783.html
Часть III
Встреча старых друзей...
Ваш Коба.
На другой день он сказался больным и выехал в Москву.
Всего ночь в поезде, наутро с телефонного автомата на вокзале набрал номер, который давно и надежно хранил в памяти. Потом ехал троллейбусом до Политехнического музея, погулял по Ильинскому скверу, выжидая назначенное время.
Ровно без пяти минут вошел в бюро пропусков здания №4 ЦК КПСС на Старой площади.
Пока шел длинным коридором внутри, много знакомых фамилий углядел на дверных табличках по пути. Все, кто поздравляет советский народ со страниц главных газет страны, или скорбит о тяжелых утратах по списку – смотри, поголовно здесь.
Старый товарищ не заважничал, несмотря на высокий пост. Вышел сам, встретил прямо у двери. Когда-то они воевали вместе. На том же Первом Украинском. Он был тогда членом военного трибунала дивизии, капитаном. А старый товарищ, – поднимай выше, – заместителем командира по политической части и уже подполковником.
Прошли годы. Теперь подполковником стал он сам. А старый товарищ – занял один из кабинетов главного здания советской страны. Занял по праву, в такое здание просто так не попасть.
Они обнялись, давно не виделись. Он никогда не обращался раньше по делу, а без дела приезжал в Москву очень редко. Последний раз, может, лет десять назад.
Сели у стола. Он поведал свою информацию. Старый товарищ выслушал внимательно, произнес:
- Формально, твой областной прокурор прав. Начать проверку товарищей из учетно-контрольной или центральной номенклатуры ему не дадут, запрещено по инструкции. Обязан обратиться сперва в КНК. Но ты говоришь, есть фамилии из числа политического руководства области выше уровнем. И народный контроль тут может прогнуться под местный авторитет.
Допускаю твою правоту и разделяю озабоченность, у нас еще такое бывает, ломают через коленку на местах. Боремся, наказываем, учим, а воз – и ныне порой там. «Шаг вперед, два шага назад», по мудрой формуле нашего великого Ильича.
С другой стороны, давай смотреть непредвзято и объективно.
Вот ты говоришь, механизм преступной деятельности увязан был с моментом передачи материальных активов от МТС к создаваемой «Сельхозтехнике», с возникшим в связи дефицитом контроля за народным ресурсом.
А ведь это – новый курс нашей партии, направленный на повышение роли и самостоятельности колхозов и совхозов, на крутое изменение хозяйственной политики в области создания условий эффективного сельского труда. На искоренение, наконец, отжившей слабой модели, на почве которой и закреплялись такие вот раньше всякие Бекетовы.
Не выступим ли мы с тобой тормозом этому славному делу? Вот о чем нам нужно теперь крепко и здраво подумать…
Даже, допустим, ты и полностью в своих предположениях прав.
Дадим теперь ход, опять закрутятся тяжелые колеса чрезвычайного аппарата следствия. Что получим в итоге? Так – наказан показательно казнокрад Бекетов, остальным вокруг наука. А вот так – выкосим целый пласт талантливых, выращенных для большого дела, для великого народного будущего, хозяйственников уровня областного звена.
И с кем мы останемся тогда с тобой?..
Старый товарищ развел руками, посмотрел строго, даже погрозил пальцем куда-то в окно.
- Не о том ли говорим теперь гласно везде на партийных Съездах, открыто и без страха порицая сталинские репрессивные меры?! Не об этом ли неустанно напоминает нам политическое руководство страны, не сюда ли направляют свой взыскательный и глубокий взгляд товарищи Хрущев, Маленков, Молотов и с ними другие?
Вот какая тут мысль, дорогой ты мой человек.
Руководить – значит, предвидеть. Именно так мудро поступил Президиум Верховного Совета, отказав сохранить жизнь погрязшему в махинациях Бекетову. А другим, кто готов исправлять ошибки, кто верой и правдой за новый истинный курс – информация к размышлению. Вот так, товарищи, делать вперед не надо. Есть партия, она всё видит, и всегда даст по рукам зарвавшемуся отдельному беззаконному негодяю и подлецу.
Но и своих в обиду не даст!
Хватит, накосили бездумно, направо и налево тогда. Выращивать актив, учить на положительных примерах, избавляться от балласта прошлого: вот задача нашей партии. И мы с тобой – первые должны быть проводники этой политики в советскую жизнь.
А потакать палачам, кто норовит ухватиться за топор репрессий, – сам таким станешь в глазах народа. Полагаю, ты со мной, как зрелый партиец, как ответственный работник, как передовой советский человек, фронтовик, всецело согласен сам.
Он кивнул. Конечно, согласен, палачом в глазах народа – грешно. Смывается только кровью.
Под конец разговора старый товарищ, улыбаясь, сказал:
- Молодец, что приехал. Некоторые думают, мы тут, в Москве, отгородились какой-то стеной. А это как раз не так, мы на виду, каждый может задать вопросы. На том же Съезде подойти и задать, и ответ будет гласный, открытый, на всю страну.
Сила нашей партии – в открытости политики, в опоре на могучие народные массы. Массы соврать не дадут, так даванут, если что, и ливер горлом полезет.
И ты, кстати, не скромничай у себя там. На местах, знаешь, модно пока, – не замечать полезных инициатив, новых течений. Сидят, понимаешь, в болоте, и других туда же.
Не пойдет!
Партия замечает всё и вовремя реагирует, если такое уже целесообразно.
Тебе, например, давно пора в другие чины, а бегаешь всё советником у нас простым. Ничего, я тут подшевелю сейчас, заскачут, как после доброй лечебной клизмы. Пропишем некоторым без рецепта, от запора мысли.
Засиделся ты в низах, а мышление у тебя государственное, не чета кому прочим. Вон, гляди, какие вопросы берешь, в самую заворачиваешь глубину политических наших сложных процессов.
Готовь, короче, дырочку под новую звезду на погон. А там, глядишь, и вашему областному другое местечко приглядим. Привет ему там передавай, толковый мужик, мы это себе отмечаем. Скажи ему, пусть человеку станет приятно, что сверху видят и замечают успех на местах.
А о Бекетове об этом своем – забудь. «Убыл по первой категории», говорили когда-то о врагах народа. Вот и этот – туда же. Изживем скоро таких подлецов под корень, не скроются от народа нигде.
Нам, дружище, всего восемнадцать с хвостиком лет Никита Сергеевич отмерил дороги до коммунизма. Вот запрягаемся теперь, и, понимаешь, хором, в одну дуду…
http://koba-sam.livejournal.com/187968.html
Окончание
В обратном поезде народу набилось немало.
У нас вся Россия куда-то едет, если посмотреть на поезда. Много самостоятельности стало у людей, не как раньше. Чуть что, сел и поехал решать вопросы. Времени теперь больше, и с деньгами попроще.
Он залез на верхнюю полку, чтоб не мешаться внизу. Пока лез, опять лопнуло галифе по шву, в другом уже месте. Нитка с иголкой были за воротником шинели, да как зашивать, гражданские люди вокруг. Что ты будешь делать с этим галифе, рвется, и все тут.
Делать нечего, нужно смотреть в окно. Лежишь, смотришь, мимо летят столбы, полустанки, перелески, дороги, хаты. Россия, в общем.
На нижних полках шел разговор. Говорила бабка, остальные пока слушали. Бабку звали тетя Клава, она ехала домой в деревню.
- Евтового Сталинова я раньше шибко любила. Как не любить, дорогой он ведь наш был человек. Как война, только на него и молились, штоб не дал народу пропасть. Один он у нас, а у него-то вон сколько, за всеми не уследить.
А потом – говорят, – мол, неправильно такое было. Говорят, возомнил, поставил свою личность поперед всех остальных. И все молчали сказать, – говорят.
И как такое понять? Личность, это плохо, конешно. От личности хорошего не бывает. Где личность, там общего нету, всяк сам по себе. А куда тогда смотрели? Войну победили, хозяйство подняли, а евтового Сталинова проглядели знать.
А как проглядели-то, когда он весь на виду? Куды ж глядели-то тогда?
Бабка строго поджимает губы, качает головой, не одобряя ситуацию. Продолжает:
- Вот, не знаю я теперь…
- А тебе до этого чего? – спрашивает кто-то из соседнего плацкартного отсека. – Едешь, и ехай себе. Куда хоть ехаешь-то?
- Домой, куда ж.
- А в Москве чего забыла, семечки торговала? – подтрунивает тот же голос.
- Тебя не спросила, што… – обижается бабка. – Сидишь там, и сиди себе. За сына хлопотать ездила-ходила. В инстанцию. Сказали дома, только в инстанцию теперь. Вот, собралась, помогли добрые люди. Прошение отвезла. Обещали, рассмотрят, дадут сразу ответ. Домой еду оттуда, ждать буду.
- А чего, баба Клава, у сына не так? – уже сочувственно интересуются из-за стенки. – Сидит, или что?
- Нет его давно, некому сидеть. – Бабка привычно промокает сухие глаза платком. – На войну как пошел, и не стало его. Радищев Николай Селиванович, младший пехотный лейтенант был. Под Сталинградом свои расстреляли, похоронка пришла. Написали, за воинское како-то преступление. А уж потом написали, по ошибке было оно.
- Вон, как… – говорят из-за стены ошарашено. – Это он что же, дезертир, получается, был?
- Сам-то ты дезертир! – опять обижается бабка. – Сказано же, по ошибке, значит, потом.
- Ты чего, как нерусский сам?! – вступает в разговор новый мужской голос. – Ему сказали, по культу личности ошибка была! А теперь разберутся, дадут верный ответ. Матери должны ответить, обязаны правду сказать. Сына-то не вернуть, но хоть правду сказать должны. Вот, прокурорский товарищ наверху едет, он и по должности не даст соврать…
- Вон, чо! – бабка с надеждой смотрит на верхнюю полку. – С прокурорских, выходит, сам? Што там думают у вас, должны ли сказать правду теперь?
Тяжелый вопрос. А нужно отвечать.
- Обязаны. Каждый честный человек должен быть реабилитирован. Каждый, до последнего. Честное имя – дороже всего в жизни.
- Вот… я тебе огурчика-то дам. И яичко. И еще, кой-чего у меня тут запасено с вокзала!.. – бабка растроганно шмыгает, роется в сумке, спешит. – А за евтового Сталинова, ты на меня не серчай. Я ж правду сказала, как есть, как думали тогда все. А если теперь уже по-другому, так надо народу по вере разъяснить.
По правде, значит, штобы опять было у нас теперь.
***
В городе на перроне повстречался неожиданно областной прокурор. Бросился жать руку, радостно, на подъеме хлопнул по плечу, сказал:
- Вот, оказия, понимаешь, пересеклись! А меня навстречу тебе, в Москву вызывают теперь. Подули свежие, брат, ветры. Еду докладывать по ситуации в области и в целом.
Кстати, на тебя представление прямо утром сейчас наспех соорудил. Баскакову давно на пенсию, понимаешь, пора. А сидит. И мы тоже, – миндальничаем порой пока. А дело – стоит. А народ за это не похвалит.
Как выздоровеешь, сразу запрягайся, не жди. Наверху утвердят, и сомнений никаких нет! Из обкома уже звонили, за тебя будут горой. Ну и я, конечно, первый в таких делах за тебя…
Да, чтоб тебе знать. Бекетова этого, вчера исполнили в ночь. Я распорядился, не тянуть. И так, понимаешь, резонансное дело, лишние разговоры пошли.
Ну и тебя чтоб вывести из истории этой. Ты нам дорог, а лишние нервы на базаре не купить.
Морозов там подписал вместо, визировал исполнение, – пусть молодые теперь принимают эту нелегкую эстафету. Морозов, думаю, справится, ты сам его когда-то рекомендовал.
В общем, брат, в гору пошли дела. Как раньше – уже, понимаешь, не будет. Партия – требует принципиальных позиций и дел, народ – сплачивает ряды в едином порыве. Коммунизм, брат, не за горами. Вот запрягаемся теперь, и, понимаешь, хором, в одну дуду…
***
Дома он снял в прихожей сапоги, поставил аккуратно у стеночки, поверх разместил портянки. В комнате переоделся у шкафа, сел зашивать галифе, завязывая каждый стежок узелком для верности.
Потом вытащил из ящика стопку бумаги, выложил на стол, с полчаса писал что-то на верхнем листе. Останавливался, думал, писал дальше.
Закончил, отложил ручку. Вытащил из кобуры пистолет и выстрелил себе в висок.
Выстрел слышали соседи, позвонили в милицию. Милиция приехала быстро, у нас теперь не война, стрельба – явление чрезвычайное.
Труп завернули в покрывало, вынесли черной лестницей в машину.
Посмертное письмо подшили в дело. Дело засекретили. Советскому народу о таком лучше не знать. Советский народ сплачивает ряды в едином порыве, готовясь к последнему прыжку в справедливый и заслуженный трудом и боевым подвигом коммунизм.
« ХХ/ХХ-195Х года.
Обращаюсь к тебе, Хрущев, и здравия не желаю.
Хочу задать вопрос. Ты помнишь такого: младший лейтенант Радищев, Николай Селиванович, 62-я армия, 147-я стрелковая дивизия, Сталинград, сентябрь 1942 года? Конечно, не помнишь, мала сошка для твоих горизонтов.
А я помню. И помню, как трибунал вынес приговор: «За мародерство – к расстрелу». И подпись моя там тоже была. А потом нашлась та самая лошадь. И телега из госпиталя, с которой сбросило Радищева минным разрывом. А на телеге – шинель. А в кармане – крышка часов. И на крышке надпись: «Коле Радищеву от родного отца при окончании школы».
А помнишь, как я звонил в штаб, просил дать командующего, чтобы приговор отменить? А дали – тебя, члена Военного Совета фронта.
И ты орал: «Плевать мне, что ошиблась похоронная команда, не того контуженного дурака на грабеже загребли! Плевать мне, что часы его, а не чужие. У меня тут люди пачками гибнут, а ты, курва, со своими золочеными часами!..»
Ты знал, что человек невиновен. Но тебе было важно другое. Тебе было нужно показать, что имеешь право плевать и слово твое – выше закона теперь.
И Сталина тоже убил ты. Потому что Сталин собирался вытряхнуть тебя и твою свору из Президиума ЦК.
И Берию тоже убил ты. Потому что Берия знал правду и мог ее рассказать.
Я не верю тебе, Хрущев. И приведешь ты страну не туда. Тебе неважно, куда идти. Главное, чтобы славословили и признавали твою верховную власть. А что будет дальше, тебе плевать.
Мне нечего бояться, Хрущев. Когда ты это прочтешь, меня уже не будет. Остаюсь верным делу Сталина, по убеждению души.
А за трусость и неумение встать против тебя открыто, казню себя сам».
http://koba-sam.livejournal.com/1928...27471#t4027471
Ответить с цитированием