Уже к началу восьмидесятых годов прошлого века в СССР создалась уникальная и, насколько мне известно, нигде в мире доселе не существовавшая ситуация. Вся высшая элита страны ЛИЧНО оказалась не заинтересована в дальнейшем существовании страны.
Это совсем не значит, что элита сознательно хотела стране зла. Нет. Элите не до высоких материй: добро, зло, страна… Этими мотивациями, как я уже упоминал, руководствуются очень немногие: подвижники, фанатики, маньяки… В каком-то смысле это все синонимы. Просто подвижник — это маньяк чего-то доброго и хорошего. Да и то, повторяю, пока не добрался до власти и не начал свое доброе и хорошее внедрять в повседневную жизнь обычных людей посредством карательной мощи государства. Истинным подвижником, наверное, можно назвать лишь того, кто в этом отдает себе отчет и, обладая при всем своем личном подвижничестве здоровой и толерантной психикой, сознательно уклоняется от всякой возможности силком заставлять следовать своему примеру, дает лишь пример духовный, моральный; тогда — да, тогда — впрямь святой.
Но
уповать на святых в общегосударственном масштабе — занятие, увы, чрезвычайно печальное и вполне безнадежное.
Большинство во всех элитах, как и вообще любое большинство, руководствуется куда более приземленными мотивами, и правильно делает. Из приземленных мотивов и составляется нормальная жизнь обычных людей, какие бы высокие посты они не занимали. Поэтому, и только поэтому с элитами можно иметь дело. Есть общие темы для дискуссии. Во всяком случае, могут быть.
И вот получилось так, что продолжение существования страны оказалось за рамками системы жизненных стимулов и мотиваций большинства представителей элиты.
Дело было, повторяю, отнюдь не в их злокозненности, измене Родине или, скажем, маниакальной ненависти к, скажем, русскому народу. Повторяю: нет. Это все опять чересчур высокие материи.
Дело и не в пресловутой подкупленности врагом внешним. Вот псевдопатриоты и квазикоммунисты полюбили долдонить, что Горбачева на Мальте подкупили. Им, убогим, это кажется ответом на все вопросы. Им не приходит в голову следующий вопрос, совсем простой: а
почему бы нам было не подкупить Рейгана или Буша? Уж на это бы держава не пожалела нефтяных зеленых… Но почему-то даже мысль подобная кажется идиотской и в лучшем случае смешной.
А почему, собственно?
Почему то, что Горбачев за деньги стал действовать против собственного государства, кажется реальным, а то, что подобным образом станет действовать американский президент — абсолютно нелепым?
Да потому, что личные, человеческие интересы американского президента и общие интересы Америки как таковой совпадали и совпадают в куда большей степени, нежели интересы, скажем генсека Компартии Советского Союза — с интересами самого Советского Союза. И весь народ уже в восьмидесятых годах это ощущал; то есть насчет Рейгана он в массе своей ничего не ощущал, Рейган народу до фени — но про ген и прочих секов ощущал вполне. Не ощущали этого только сами секи.
Оставаясь в большинстве своем вполне приличными по своим обыденным человеческим качествам людьми.
Дело-то, еще раз повторю, отнюдь не в том, что им страстно хотелось сгубить Святую Русь.
Дело в давней и фатальной ошибочности выбора главной цели общенационального производства. Именно эта ошибочность привела к тому, что высшую и среднюю номенклатуру уже не надо стало даже подкупать. Она сама себя нескончаемо подкупала.
На корню.
Не подлежит сомнению, что еще с конца двадцатых годов практически вся экономика СССР была ориентирована на войну и только на войну. Кто сомневается — пусть глянет, сколько заводов встало и сколько народу осталось без работы, когда СССР выпал из гонки вооружений.
Оставим сейчас за кадром субъективные причины такой ориентации; попытка мимоходом разобраться еще и в этом нас может далеко завести. Коммунистическая пропаганда всю жизнь уверяла, что это была вынужденная мера, единственно возможный ответ злобному капиталистическому окружению, со всех сторон грозившему удушить и потопить в крови первое в мире государство рабочих и крестьян. Диссиденты и перебежчики, в свою очередь, заявляли, что это было закономерным следствием омерзительного стремления кровавого советского режима к мировому господству. Как всегда бывает в подобных случаях, истина наверняка лежит где-то посредине.
Грех сказать, но это нам сейчас неважно.
Важно то, что жизнь человеческая проходит не в танке, не подлодке, не на артиллерийском лафете. Все, или почти все эти железяки могут быть лучшими в мире; так оно и случалось с СССР в двадцатом веке по крайней мере дважды: в сороковых и, вероятно, к середине восьмидесятых. Железяками можно было гордиться. Ими можно было восхищаться. Ими можно было побеждать. Что с того?
Сколько бы ни длилась война, как бы блистательна ни была победа — и во время войны, и, в особенности после нее люди просто живут. И воюют за эту жизнь, и побеждают ради нее. Даже погибают — ради нее.
Жизнь — это уютный дом, удобная одежда, добрая и обильная еда, доступные врачи и хорошие лекарства. Это чистые и здоровые дети. Это не загнанная и не расплющенная бытом, благодарная за побрякушки и парфюм жена. Это транспорт, в котором не выдавливает кишки давкой и не выдувает мозги сквозняками.
Вероятно, вожди, еще с двадцатых годов помаленьку лишая нас всего этого с тем, чтобы склепать лишнюю сотенку броневиков или зениток, искренне полагали, будто делают все мыслимое и немыслимое для укрепления обороноспособности страны. И, вероятно, так бы оно и было, если бы — о, эфирные материи! ну какое отношение они имеют к экономике? правильный менеджмент, лизинг и консалтинг, и все о'кэй, не правда ли? — они СЕБЯ и свои семьи лишили того же.
Но
не для того они становились вождями, чтобы жить в землянках и питаться тухлятиной наравне с прочим населением. Как говаривал в «Семнадцати мгновениях» профессор Плейшнер, «фюрер должен быть в тепле».
Однако и это еще не катастрофа. Это аморально, это подло, это чревато социальным напряжением — но это еще НЕ КАТАСТРОФА. Имущественное неравенство — вещь, увы, неизбывная. Имущественно равны только голые. Никогда не было и, скорее всего, никогда не будет так, что министр и бомж смогут жить в одинаковых апартаментах и учить детей в одном и том же университете. Что уж греха таить: у министра действительно гораздо меньше свободного времени для беготни по магазинам и поездок на трамваях, чем у бомжа. И ответственность у министра больше. Если бомж допустит небрежность, ее мало кто заметит — а если небрежность допустит министр, последствия могут быть самыми плачевными для всех бомжей страны, и не только для них. Стало быть, не зазорно министру иметь для работы и отдыха условия лучше, чем бомж. Не в зазоре беда. В конце тридцатых годов разница между имущественным положением элиты и низов в США была больше, чем разница между имущественным положением верхов сталинской номенклатуры и зэков в лагерях. Сталин был мужчина суровый и стремления к роскоши в своих верных соратниках не одобрял. Ну и что?
Беда заключалась не в расслоении, а в том, что в США своя же собственная, так сказать, отечественная промышленность производила и то, что нужно для счастья бомжу, и то, что нужно для счастья министру. Тогда как в первом государстве рабочих и крестьян своя, отечественная промышленность специализировалась на выпуске бытовой продукции лишь для самых неприхотливых, самых замызганных бомжей. Ни на что иное ее уже не хватало: бомбардировщики надо было клепать. Разумеется, чтобы нести на краснозвездных крыльях счастье всем бомжам планеты.
И чем дальше, тем все в большей степени ее не хватало ни на что, назначенное для нормальной, обыденной человеческой ЖИЗНИ.
А теперь вопрос на засыпку: что сделает министр или секретарь обкома, которому надо купить одежку и ботинки, если свои заводы клепают лишь ватники да сапоги? Если во всех обычных магазинах только жуткого вида робы висят да сверкают опорки по семь кило весом каждая, да с бронированной подошвой, которая успевает набить любому обладателю кровавые мозоли даже при кратких перемещениях от служебного кабинета до служебного автомобиля и обратно?
Обычным-то товарищам, при всей их неприхотливости, тоже больно и тоже противно. Но они все это носят и радуются любой обновке: деваться-то некуда. А вот что сделает министр?
Правильно. Так или иначе он добудет это за рубежом. Там, где промышленность работает не только на оборону (плохо работает, хило, танки там дерьмо, пушки — хлам), но и, главным образом, на жизнь человеческую.
А ей, промышленности-то эксплуататорской, только того и надо. Опаньки! Еще один покупатель. Потом еще один. Потом супруга покупателя… Потом детушки решили дачу обставить…
Работает буржуазная промышленность, оживляется! Золотишком платят!
У слуг победившего народа (наркомов там, или секретарей областных комитетов) возможности для такого маневра всегда найдутся.
Опять-таки: при Иосифе Виссарионовиче этот процесс, сколько я могу судить, еще как-то держали в рамках. Госдачи и госрезиденции обставляли, во всяком случае, свои краснодеревщики… поначалу.
Потом процесс пошел.
И людей МОЖНО ПОНЯТЬ. Ну неудобно же! Обувь жмет, штаны кособокие, сортир воняет, кран каплет, зеркало кривое… нельзя так жить. Если у человека есть возможность выбрать между хорошей вещью и плохой — он обязательно выберет хорошую, и нельзя его в том винить. Нельзя. Не виноват человек, если не хочет жить в хлеву, спать на насесте и носить половые тряпки. Не вводи во искушение.
Ввели.
Министр ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не может работать в тех же условиях, что участковый уполномоченный и ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не может жить в условиях фабричного общежития.
То есть потом-то привилегии, конечно, растлевали их — но
первым и основным толчком являлась объективная потребность в определенных условиях и столь же объективная невозможность эти условия создать за счет, что называется, продукции отечественных производителей.
В значительной мере уже при храбреце Хрущеве, поклявшемся зарыть капитализм, а в брежневское время — и совсем во всю ивановскую,
высший слой номенклатуры питался, одевался, увеселялся, обставлял свои хоромы и восстанавливал подорванное непосильными интригами здоровье НЕ продукцией своей страны.
Происходит в стране какое-то научное и промышленное шевеление, или нет — ЛИЧНО владыкам естественнейшим образом стало НЕ ВАЖНО (ну, разве что геронтология их волновала исключительно отечественная — великая же тайна была от всех врагов, что наши вожди стареют…). Они управляли страной — но как людей, как нормальных мужчин и женщин их интересовало лишь производство в странах евроатлантического замеса. Параллельно, симметрично с Архипелагом ГУЛАГ в стране возник и, в отличие от ГУЛАГа, неудержимо рос Архипелаг Атлантида.
Все, что не Атлантида, постепенно стало по условиям добывания и ПОНЯТИЯМ проживания, если с Атлантидой сравнивать, чем-то вроде основательно присушенного Никитой сталинского ГУЛАГа. Так сказать, взамен. ГУЛАГ умер — да здравствует ГУЛАГ.
Кто в лагерях в наибольшем почете?
Тот, кто при кухне. И себя накормит, и нужным людям подбросит.
Это же мы видели в шестидесятых и, тем более — в семидесятых годах по всей стране. Еще Райкин высмеивал, картинно ужасаясь: товаровед, а идет, как простой инженер… мол, это же совершенно противоестественно, чтоб товаровед был уравнен с каким-то там инженером. Конечно, противоестественно. Закон зоны такого равенства не терпит.
Так что же тем, кто от кухни вдали? То есть — большинству?
Черта ли нам всем было в европейских либеральных ценностях! Кто там что в них понимал! Евроантлантическая цивилизация стала привлекательной только потому, что привлекательным выглядел ее быт. Повседневный быт, и только. Ведь большинству людей — нормальных, совсем не плохих людей — нужен в жизни только он; во всяком случае, в первую очередь — он. Это уж потом вражьи идеологи и диссида спохватились и на каждом западном ботинке, на каждой тряпке и железке стали пританцовывать: вот что дают права человека! Насколько это действительно так — отдельная тема (хотя пример нынешнего Китая заставляет усомниться в жесткой и однозначной корреляции); для нас сейчас существенно, что это действовало и впрямь оглушающе, вдумываться было трудно. Тряпки и железки-то были и впрямь хороши. Особенно по сравнению с убогим, подчас — ужасающим бытом наших будней.
И еще более особенно — по сравнению с бытом нашего же начальства.
Потому-то и работали денно и нощно глушилки, а низовые кагэбешники, бедолаги, блюли нашу идейность всеми доступными им средствами, кто как превозмогая вызываемую этим занятием тошноту (ну, за исключением садистов и человеконенавистников, разумеется — этим-то подобное занятие было в радость; но садисты попадаются где угодно, даже среди учителей в школах).
Потому-то идеологи тогдашние так стращали нас странным словом «вещизм». Потому-то вожди так и боялись буржуазной пропаганды, так и берегли нас от нее. Потому что на НИХ самих она ДАВНО УЖЕ ПОДЕЙСТВОВАЛА. «Готов ходить хоть в бабкином салопе коль это модно в Западной Европе» — высмеивал молодежную тягу к дубленкам их давно отупевший «Боевой Карандаш» в то самое время, когда
ИХ дети уже щеголяли во всем, что модно в Западной Европе, и это считалось совершенно нормальным. Аборигенов СССР сажали и расстреливали за валютные операции в размере жалкой сотенки баксов, атланты же и атлантки коллекционировали бриллианты… Они-то, вдохновители и организаторы всех наших побед, в душах своих ничего вражьей пропаганде противопоставить не могли — и потому были убеждены, что и мы окажемся столь же беспомощны и бессильны и ничего ей противопоставить в душах своих не сможем.
Стремление одеться так же, как твой начальник, и купаться в такой же, как у него, ванночке оказалось приравненным к антисоветизму. С этого момента советизм был обречен. Именно с этого, не раньше и не позже. Не лагерями Сталина и не перестройкой Горбачева он был погублен. Этим.
Шила в мешке не утаишь. Особенно с течением времени — когда волей-неволей, мало-помалу атлантический быт кусочками, огрызками, объедками принялся падать в среднее руководящее звено, потом — к родственникам и потомкам среднего руководящего звена, потом — к тем, кто как-то сумел присосаться к самым крайним, самым тоненьким капиллярам растекания по стране муляжей и бледных копий подлинной роскоши Архипелага Атлантида…
Не от хорошей ведь жизни и не с жиру бесясь советские граждане, вполне еще преданные делу Ленина, переживавшие за Гагарина и за Кастро больше, чем за самих себя, уже в шестидесятых принялись лихорадочно носиться в поисках чешской обуви и польской косметики; а уж кому свезло достать для подруги австрийские дамские сапожки, тот вообще некоторое время ощущал себя при коммунизме.
Да что говорить! Я и сам, ничуть не желая своей стране зла и даже не помышляя о том, чтобы ей с кем-то изменить, тем не менее, впервые опубликовав рассказик в какой-то из стран тогдашней народной демократии и получив гонорар в каких-то чеках (уж не помню, как их звали), в восемьдесят пятом году галопом кинулся в соответствующий магазин («Альбатрос», что ли? на Васильевском, у Тучкова моста) и, теряя дыхание от восторга, купил себе синий бархатный пиджак. Он до сих мой лучший убор, и я до сих пор на все торжественные мероприятия шастаю только в нем. Помните, у Твена про Тома Сойера: «Костюм назывался тот, другой, и это дает нам возможность судить о богатстве его гардероба». Так вот ТОТ, ДРУГОЙ костюм был совершенно естественным, закономерным, неизбежным образом куплен ДАЖЕ МНОЮ, инстинктивно патриотичнейшим молодым человеком (а теперь, по авторитетному признанию «Литературной газеты», даже идеологом русского нацизма) не в обычном советском магазине и не на обычные советские деньги.
Так каково было тем, у кого несоветское постоянно мозолило глаза и торчало под боком!
Вы представьте только, как их жгло и снедало желание сделать так, чтобы оно было у них не под боком, а прямо под рукой! Ежедневно! Всегда! При покупке каждой новой рубахи и установке каждого нового унитаза!
Железный занавес, всякие там сталинские и просто советские запреты на, скажем, иномарки до поры до времени подтормаживали и подмораживали выпадение атлантической манны. Но ведь кто принимает законы? Да те самые люди, которые заинтересованы в манне больше всех.
Так началась демократизация и попытки влиться в общеевропейский дом.
Этак-то они еще при Брежневе начались. Мы об этом понятия не имели — об этих подспудных, но таких простых и очевидных причинах разрядки. А ведь до чего просто: прими соответствующий закон, разрешающий покупать и привозить, легально иметь здесь своим то-то и тот-то приобретенное за кордоном; а потом, когда законы утверждены — только руку протяни. И — купи…
Купи. Вот оно, магическое слово.
Но ведь покупать надо в обмен НА ЧТО-ТО!!!
Какая незадача. Тут-то все было к их удовольствию за так, за счет казны. Но буржуи этой прогрессивной методики улучшения жизненных условий не понимают. Деньги — товар. И никак иначе. Ну, подарить могут кое-что, но ведь тоже не за так, а за какие-то услуги; а услуги эти — штука хоть не слишком, но все же опасная и, во всяком случае. хлопотная. Просто купить — надежнее.
Нельзя этих людей осуждать. Представьте, как они устали и издергались, как осточертело им бояться всяких там комиссий партконтроля из-за, например, совершенно необходимой итальянской мебели для очередной дачи! Пусть мебель сия стоит столько, сколько какой-нибудь знатный сталевар, честный герой труда, годами ночующий у домны, за всю жизнь не заработает — это неважно, у него все равно нет возможности ее купить; а у них она была, была, и всего-то надо было — эту возможность РЕАЛИЗОВАТЬ.
А почему сын не имеет права месячишко отдохнуть на Гавайских островах? Словно какой-нибудь студент Шурик вынужден отдыхать в Крыму? Ну, пусть в госрезиденции, это естественно — но все равно, сказать срамно: в каком-то задрипанном, обыкновенном советском Крыму!
Ох, не вводи во искушение…
Повторяю еще раз: атланты не были виноваты. Экономическая ситуация не оставляла им выхода. Они бились в жестоких тисках. Но ни один нормальный человек, ни один заботливый семьянин не мог бы сделать иного выбора, чем сделали они. Потому что промышленность и культура производства собственной страны в принципе не могли дать им тех бытовых условий, которые постоянно были у них перед глазами во время тех или иных переплясов с басурманами. Условий, к которым они уже, в сущности, привыкли и на которые они — кроме шуток! — имели все права. Для того, чтобы устоять, надо было быть подвижниками.
Но про подвижников мы в начале все уже сказали.
Значит, следовало быстро и радикально решить две серьезные проблемы: первая — узаконить возможность частных и бесконтрольных контактов с заграницей с целью абсолютно легального приобретения и ввоза того, что нужно руководителям в быту. И вторая — узаконить возможность частного и бесконтрольного вывоза того, на что можно это нужное приобретать.
Мы-то думали, что перестройка — это падение железных стен для-ради свободы слова и совести, путь к процветанию и подъему экономики, раскрепощение творческой энергии широких масс, окончательный отрыв от тоталитаризма, полный крах системы лагерей… На самом деле это был кратчайший путь к решительному и кардинальному расширению Архипелага Атлантида и к превращению в один громадный лагерь всего, что к Архипелагу не относится.
Сообщение от Гугон
Текст свернут. нажмите + чтобы посмотреть
Ответить с цитированием