СТАТУС И ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ОГФУ
Я уже подробно рассказывал про основное назначение «богатых хвостов» — ОГФУ с содержанием ценного изотопа U-235 в 0,2-0,25%. Его используют как вторичный источник урана для получения топлива современных АЭС. Из того объема ОГФУ, что сейчас везут из Германии, можно сделать годовой запас топлива для 10 АЭС, способных заменить половину угольных ТЭЦ в той же Германии и, соответственно, снизить выбросы CO2. Так что тут вопросов нет, ОГФУ с таким содержанием U-235 — это ценное сырье, просто не все могут экономически выгодно извлечь из него пользу (расчеты экономики я приводил тут).
Поэтому не удивительно, что что в большинстве международных документов (например тут) и международных организаций ОГФУ называется крупным вторичным источников урана в настоящем и потенциально ценным сырьем для будущего. Однако везде справедливо добавляется, что возможности использования этого сырья в будущем будут сильно зависеть от многих факторов, которые пока предсказать сложно, и не исключается, что он может быть захоронен.
Даже на описанном выше самом популярном примере использования ОГФУ как сырья для дообогащения урана видно, что пока далеко не все страны могут делать это технологически, не везде это оправдано экономически и не у всех такая потребность вообще есть. Поэтому практически общим местом является то, что это материал, который пока нужно безопасно и дешево долговременно (порядка 100 лет) хранить, искать ему применение, а уж вырастет на него спрос или нет в будущем — там видно будет.
При этом в разных странах ситуация разная в силу исторических, технологических и экономических причин, поэтому из этой концепции на национальных уровнях вытекают разные интересные нюансы. Например, Россия, Франция, Великобритания рассматривают ОГФУ (а точнее — обедненный уран) как ценный ресурс для будущего или уже используют его в настоящем. В США часть ОГФУ действительно признана отходом (ниже разберемся почему), в Германии такой сценарий наиболее вероятен (ну там вообще перспективы атома никакие, так что не удивительно).
Вариантов использования обедненного урана из ОГФУ довольно много, часть из них применялась в промышленности (утяжелители в авиации, судостроении и даже в формуле-1), часть применялась в военных целях (сердечники для снарядов и наполнители брони, а также элементы термоядерных бомб), часть перспективных направлений исследуется (как материал для радиационной защиты для разных задач, для использования в полупроводниках, катализаторах или сорбентах) и т.д. Но тем не менее объемы этого использования небольшие, а часть (военная) — вообще так себе перспектива, которую не хочется рассматривать. Но давайте рассмотрим подробнее то направление, с развитием которого во многом и связаны надежды атомщиков.
МОКС-топливо
Помимо использования ОГФУ для доизвлечения 235-го изотопа урана, можно использовать его в виде топлива для АЭС и другим способом — как источник 238-го изотопа урана в МОКС-топливе. МОКС — это топливо, изготовленное из смеси оксидов плутония, выделенного из отработанного ядерного топлива (ОЯТ), и оксидов урана, обычно как раз обедненного, полученного из тех самых запасов ОГФУ. В типичном атомном реакторе помимо деления изотопа урана U-235 образуется плутоний Pu-239 при захвате нейтронов изотопом U-238. При этом Pu-239 ведет себя очень похоже на U-235 — тоже делится тепловыми нейтронами с похожим выделением энергии. В среднем, в топливе АЭС за время его работы 2/3 энергии выделяется за счет деления U-235, и до 1/3 энергии — за счет распада образующегося там Pu-239. В выгружаемом ОЯТ несгоревшего плутония — до 1% по массе, примерно как и несгоревшего U-235.
Ежегодно с ОЯТ из реакторов АЭС достают около 70 т. плутония. В принципе, если его выделить и переработать в МОКС-топливо, то его хватило бы для загрузки до 20% всех АЭС. Так что вовлечение плутония в топливный цикл позволяет более эффективно использовать полезные топливные ресурсы — и урана и плутония. И на самом деле отношение к ОЯТ (отход/не отход) пролегает примерно по той же границе в разных странах как и к ОГФУ, да на самом деле и ко всему остальному тоже — если технологии есть и позволяют с субстанцией обращаться и извлекать полезные компоненты — то это не отход, если нет — то тут все сложнее. Просто перерабатывать ОЯТ, как и эффективно и в большом количестве обогащать уран, умеет очень ограниченное количество стран.
Переходя от теории к практике, надо вспомнить первую из упомянутых в дисклеймере прошлой статьи новостей. В январе в реактор БН-800 энергоблока № 4 Белоярской АЭС была загружена первая серийная партия МОКС-топлива, а в июне подготовлена полная загрузка для всей активной зоны реактора, на которую он будет переведен к 2022 году.
Реактор БН-800 на Белоярской АЭС. Фото автора, живущего в 30 км от нее.
Так что рассказы о том, что Росатом накапливает запасы обедненного урана для того чтобы затем использовать их в замкнутом топливном цикле в быстрых реакторах (а в планах и в обычных тоже) — не просто разговоры про будущее, как говорит Гринпис. Это уже происходит. Да, конечно, объемы использования этого топлива мизерны по сравнению с накопленными запасами ОГФУ — десятки тонн в год против около миллиона тонн накопленного ОГФУ. При таких темпах использования запасов ОГФУ хватит на сотни тысяч лет. Но тем не менее это работающая технология, а не фантазия. За работающими реакторами БН-600 и БН-800 в среднесрочной перспективе светят пока лишь БН-1200 и БРЕСТ-ОД-300 и исследовательский МБИР. За границей «быстрые» планы пока тоже ограничиваются единицами реакторов. Планы по масштабному внедрению быстрых реакторов во второй половине 21-го века пока есть только у Китая (и частично России, но лишь по заявлениям), который и сейчас является локомотивом развития объемов атомной энергетики мира. Однако при благоприятных условиях у быстрых ректоров может появиться второй шанс. В частности, минимум 4 из 6 перспективных направлений реакторостроения IV-го поколения — это именно быстрые реакторы.
Впрочем, МОКС-топливо используется не только в быстрых реакторах, но и на обычных АЭС, в тепловой атомной энергетике. Сейчас до 5% нового используемого топлива АЭС мира и до 10% — во Франции (в 24 реакторах) — это именно МОКС-топливо.
Франция вообще тут лидер, их крупнейший завод по переработке ОЯТ в La Hague перерабатывает до 1700 т ОЯТ в год — это примерно 70% всего ОЯТ Западной Европы. При этом доля атомной энергетики Франции от европейской — около 55%. Так что они перерабатывают не только свое топливо, но и топливо из Германии, Щвейцарии, Бельгии, Нидерландов, Италии и даже не из Европы — из Японии и Китая. Правда масштабы использования плутония из этого топлива для производства МОКС не такие большие как могли бы быть — не более 200 т топлива в год. Так что когда Гринпис заявляет, что ни одна страна в мире не везет к себе ядерные отходы (а ОЯТ они тоже называют отходами, как и ОГФУ) — смело можно напоминать им про переработку ОЯТ во Франции. И это при том что радиотоксичность ОЯТ несопоставимо выше, чем у ОГФУ.
В России тоже планируют расширять использование МОКС-топлива при постепенном переходе к двухкомпонентной атомной энергетике (вот интересная презентация об этом) — с тепловыми и быстрыми реакторами. Быстрые реакторы тут нужны для улучшения изотопного состава плутония и его расширенного производства. Правда в основном в этой двухкомпонентной системе предполагается делать упор на переработку ОЯТ для РЕМИКС-топлива (неразделенная смесь выделенного из ОЯТ урана и плутония с добавкой обогащенного урана) для реакторов ВВЭР. Опытный центр по новой технологии переработки ОЯТ сейчас вводят в Железногорске. Все это не только позволит включить в топливный цикл делящиеся изотопы урана и плутония из отработанного топлива, сократив тем самым использование ресурсов свежего урана до 20%, но и решить проблему обращения с ОЯТ, существенно уменьшив объемы захоронения высокоактивных отходов (до 100 раз) и время, которое они представляю угрозу (с сотен тысяч лет до сотен лет).
Так что это все тоже история про рациональное использование ресурсов, снижение рисков и вреда для окружающей среды, за что так выступают экологи-активисты. И при этом это история про изменение облика атомной энергетики и решение ее текущих проблем (типа обращения с ОЯТ), что антиядерным активистам уже совсем не нравится.
Всего к текущему моменту в мире использовано лишь около 2000 т МОКС-топлива, а ежегодные мощности по его производству в России, Франции, Англии и Японии составляют не более 400 тонн. А значит существующих в мире запасов ОГФУ (около 2 млн т.) при нынешнем объеме использовании хватит на десятки тысяч лет. При этом ежегодно добывается и используется около 50-60 тыс. тонн урана, большая часть которого так же переводится в гексафторид для обогащения, а значит до 90% его объема переходит в категорию ОГФУ, пополняя его мировые запасы.
Из вышеперечисленного мы должны честно констатировать минимум 3 факта:
1. Сейчас сложно однозначно сказать будет ли в будущем в мировом масштабе существенно увеличиваться или уменьшаться объем использования ОГФУ в виде МОКС-топлива. Прогнозов и факторов, на это влияющих, много. Но у России и ряда других стран планы по такому расширению есть.
2. Существующих запасов ОГФУ при нынешних темпах использования хватит на тысячи лет.
3. Темпы образования нового ОГФУ превышают темпы его использования.
Означает ли это, что объемы накопленного ОГФУ только увеличиваются? Как ни странно нет. Давайте разберемся почему.
Урану — да. Гексафториду — нет
Для использования в качестве ядерного топлива нужны делящиеся тяжелые элементы — уран или плутоний. Их химическая форма (обычно это оксиды, либо в будущем нитриды или другая экзотика) играет свою роль определяя плотность и прочностные характеристики топлива, но вторична для его ядерно-физических свойств по сравнению с изотопным составом делящегося материала. Поэтому в запасах ОГФУ ценность как топливный ресурс составляет именно уран. И несмотря на относительную безопасность обращения с ОГФУ, все же эта химически опасная фторидная форма не лучшее решение для длительного хранения.
Поэтому общемировым трендом является деконверсия, или обесфторивание запасов ОГФУ, т.е. перевод гексафторида урана в другую химическую форму — в закись-окись урана (ЗОУ, или U3O8). ЗОУ — это термически и химически устойчивое соединение, нерастворимое в воде и нелетучее. Самое оно для длительного хранения и даже, если такая задача возникнет, захоронения, т.к. это как раз и есть одна из наиболее распространенных в природе форм соединения урана, еще и менее радиоактивная чем природный уран. При этом при деконверсии помимо оксидов урана из гексафторида получают другие продукты с содержанием фтора. Например, тот же безводный фтороводород HF, применяющийся в промышленности. Так что гексафторид урана выступает еще и вторичным источником фтора, который сейчас в России добывают из китайского сырья.
Так вот, накопления ОГФУ в мире не происходит именно потому, что темпы его перевода в ЗОУ сопоставимы с темпами образования нового ОГФУ — около 60 тыс. т. в год. И темпы деконверсии будут только нарастать, так что в ближайшие десятилетия мировые запасы ОГФУ будут переведены в более безопасную форму.
Мировые мощности по деконверсии ОГФУ в закись-окись урана. На текущий момент около 25% мировых запасов ОГФУ уже переведены в более безопасную оксидную форму. Во Франции — 75%, в России и США — около 10%. Источник.
Опыт Франции
Лидерами по деконверсии являются французы. У них законодательно необходимо запасы ОГФУ переводить в закись-окись для длительного хранения, и отходами они не считаются. Первая мощная установка «W1» по переводу гексафторида в ЗОУ разработана и запущена у них еще аж в 1984 году. Ее производительность 10 тыс.т. ОГФУ в год. Позднее построили вторую установку «W2» той же производительностью. Мощности по деконверсии во Франции уже превышают объемы образования нового ОГФУ, так что запасы их ОГФУ сокращаются. По разным оценкам до 300 тыс. т ОГФУ (не только французских) во Франции уже переведены в более безопасную форму оксидов.
Полученные запасы ЗОУ хранят в металлических контейнерах DV-70 c толщиной стенок в 5 мм, объемом по 3 м3 и вмещающих по 10 т. ЗОУ. Контейнеры хранят в несколько ярусов в ангарах на территории двух французских атомных заводов — в Bessines и Tricastin. При этом из 10 т. ОГФУ получается 8 т. ЗОУ, а с учетом более компактной упаковки ЗОУ еще и занимает в 5-6 раз меньшую площадь при хранении.
Опыт Urenco
Компания Urenco — второй по величине игрок на мировом рынке обогащения урана после нашего ТВЭЛа (дочка Росатома). Я подробно писал о них в прошлых статьях. В Европе у них три завода — в Великобритании, Нидерландах и Германии. Они работают в разных странах, а их заказчики — по всему миру. Так что эта коммерческая компания работает уже почти полвека по всем международным и национальным законам. При этом это не атомная госкорпорация или чья-то национальная компания, как в России, Франции или Китае, которые помимо решения коммерческих задач занимаются составлением и реализацией стратегии развития атомных отраслей в своих странах и на мировых рынках (при всех плюсах и минуса такого подхода). Urenco — это компания, чей основной бизнес — это именно обогащение урана для коммерческих АЭС по их запатентованной центрифужной технологии. Остальное для них вторично. Поэтому они просто зарабатывают на том что делают хорошо и извлекают выгоду там где это возможно для них и их партнеров. Это не лучше или хуже других подходов, просто это реальность и особенность, которую надо понимать говоря про рынок ядерных материалов и обогащения урана.
Поэтому, когда Urenco было выгодно, они отправили часть своего ОГФУ на деконверсию во Францию. Из 300 тыс. т. переработанного французами гексафторида, 46 тыс.т. (в пересчете на металлический уран) — это ОГФУ европейской Urenco, переработанного по контрактам с 2003 по 2014 год. Полученный ЗОУ Urenco забрала и передала нидерландской организации по обращению с радиоактивными отходами CORVA, опять же, посчитав это для себя выгодным. Ведь планов по производству в будущем МОКС-топлива у Urenco нет.
Кстати, потомки Рембрандта, Босха и прочих Брейгелей в голландской CORVA весьма творчески подошли к вопросу оформления своих хранилищ для радиоактивных отходов и материалов — необходимость согласования и получения одобрения у местных общин к тому обязывала (нам бы так!). Поэтому они сделали их символически красивыми снаружи, а внутри вообще открыли филиал местных музеев и картинную галерею.
К 2130 году в Нидерландах должны запустить в работу глубинный пункт захоронения радиоактивных отходов. Пока проект хранилища хранилищаOPERA выглядит вот так. Если к тому времени ЗОУ не найдут применение, его тоже поместят туда. При этом цена вопроса — 2 млрд евро. Что в пересчете на кг обедненного урана — около 7,7 евро за кг.
Другой пример прагматичного подхода Urenco — это решение в 2010-м году самой построить завод по деконверсии на площадке в Кайпенхерсте (Великобритания) — Tails Management Facility (TMF). В 2020 году его должны полностью запустить. Возможно, таким образом они решили экономить на французских услугах по деконверсии (хотя технологию купили у них, как и все в мире), возможно — решили зарабатывать на аналогичных услугах для английской Nuclear Decommissioning Authority (NDA), у которой есть свои запасы ОГФУ, оставшиеся от работы английского газодиффузионного завода в Кайпенхерсте, работавшего до прихода на площадку Urenco. Не случайно завод по деконверсии построен именно на английской площадке Urenco, а не в Германии или Нидерландах, где таких запасов нет. Общие запасы ОГФУ в Кайпенхерсте, от Urenco и NDA — около 130 тыс.т. И нюанс в том, что теперь ОГФУ Urenco из Германии и Нидерландов тоже будут отправлять сюда на деконверсию. И где Гринпис, говорящий что никто кроме «ядерной помойки» России к себе чужой ОГФУ не везет? Возят, еще как, уже много лет и в полном соответствии с международными правилами и законами.
Кстати, англичане тоже ОГФУ и полученный из него ЗОУ отходом не считают. После переработки обедненный уран принадлежащий NDA останется в Кайпенхерсте на длительное хранение под управлением Unenco, как и часть ЗОУ самой Urenco. Атомная энергетика в Великобритании развивается и они вкладываются в исследования способов использования обедненного урана.
В Германии отношение к атомной энергетике самое негативное из стран, где работает Urenco. Поэтому пока их обедненный уран из Гронау будут переводить в форму ОЗУ для длительного хранения, а потом, скорее всего, будут захоранивать в качестве низкоактивных отходов, потенциально в объеме до 100 тыс.тонн. Однако пока даже в Германии ОГФУ, ОЗУ и обедненный уран не имеет статуса радиоактивных отходов.
И да, идея отправить часть ОГФУ на дообогащение в Россию — это тоже прагматичное решение Urenco, взаимовыгодное и для Росатома, т.к. Urenco получает обратно 30% этого урана в виде эквивалента природному, избавляется от дважды обедненного урана (да, такая мотивация наверняка тоже присутствует), а Росатом зарабатывает на обогащении и получает то, что считает ресурсом. При этом практика, когда обедненная часть урана остается у обогатительного завода — общемировая, просто обычно это ОГФУ после обогащения природного урана, а в России — еще и после обогащения ОГФУ.
Опыт США
В США подход к статусу ОГФУ двоякий, поскольку там есть ОГФУ, имеющий разных собственников — и частных и государственных. У них есть два крупных закрытых предприятий по диффузионному обогащению урана в Падьюке и Портсмуте, принадлежащих Министерству энергетики (Department of Energy — DOE). Выше я показывал фото их складов со спутников. На них скоплены основные запасы ОГФУ в США — около 800 тыс.т. В 2004 году они приняли план по выводу заводов из эксплуатации, и по обращению с запасами ОГФУ (Portsmouth/Paducah Project Office Mission ). Программа предполагает деконверсию ОГФУ в ЗОУ с попутным получением фторсодержащих продуктов и высвобождением тары от ОГФУ, а это более 60 тыс. стальных контейнеров. При этом после обесфторивания ОГФУ они планируют разместить обедненный уран (ОУ) в форме оксида на долговременное хранение на трех площадках, приспособленных для хранения радиоактивных отходов (РАО). Однако что с ним делать они окончательно не определились и к РАО по умолчанию не относят, полагая его возможное дальнейшее использование. И даже запустили целую программу исследования способов его будущего применения.
Любопытно, что примерно 20% их запасов ОГФУ — это довольно «богатые» хвосты — более 0,34%. Т.е. это вполне себе экономически привлекательное сырье, из которого можно получить до 40 тыс. т. эквивалента природного урана — почти годовую его добычу во всем мире. Но своих свободных мощностей у них нет, а дообогащение их хвостов в России, как это делают европейцы, в США ограничено законодательно. Но они не исключают возможности дообогащения ОГФУ в случае появления у них новых технологий и желающих этим заниматься. В частности, DOE планирует в течение 40 лет передать до 300 тыс.т. ОГФУ (около 40% запасов) будущему консорциуму Global Laser Enrichment (GLE), разрабатывающему перспективную технологию лазерного разделения изотопов. Дела у GLE пока идут так себе, но важно само намерение и масштаб — DOE рассматривает минимум 300 тыс. т. ОГФУ (37% запасов) как сырье для дообогащения, а не отход.
Но кроме старых федеральных запасов, в США есть и новый ОГФУ, который образуется у частных обогатительных компании. Точнее, это один обогатительный завод Urenco USA (см. предыдущую статью). И вот для таких частников (нынешних и будущих) США определили, что пусть они сами решают что делать с ОГФУ: придумают как выгодно использовать — пожалуйста, а если нет, то им оставили такую опцию, что они имеют право сдать ОГФУ и обедненный уран в собственность DOE в статусе низкоактивных РАО. И Urenco решили, еще до постройки завода, что им так будет выгоднее и что они так и будут делать. И именно то, что они имеют право так делать и подтвердил меморандум 2005 года в отношении отходов завода Urenco USA (он же LOUISIANA ENERGY SERVICES, L.P.). Но Гринпис любит ссылаться на этот меморандум как подтверждение того, что якобы в США с 2005 года ОГФУ отнесли к числу радиоактивных отходов. Все, как мы видим, несколько сложнее. По крайней мере насколько я смог в этом разобраться, хотя не исключаю, что я что-то не так понял.
Кстати, максимальная суммарная мощность установок по деконверсии ОГФУ в США составляет около 22 тыс.т. в год. Но пока за 9 лет они перевели в форму оксидов чуть более 70 тыс. т. ОГФУ, что даже меньше, чем в России за тот же срок. Переработка всех запасов в США по планам займет еще не менее 30 лет.
Опыт и планы России
В России на АО «ПО ЭХЗ» в Зеленогорске с 2009 году работает установка по деконверсии и обесфториванию ОГФУ по все той же французской технологии, и называется она «W-ЭХЗ», по аналогии с французской «W», на конец прошлого года на ней переведено в форму ЗОУ уже около 100 тыс.т. ОГФУ, т.е. более 10% российских запасов. При этом получены и отгружены потребителям 52 тыс. тонн фтористоводородной кислоты и более 10 тыс. тонн безводного фтористого водорода HF. Частично они идут на повторную конверсию природного урана для обогащения. Тем самым исключается необходимость закупки в Китае флюорита — основного сырья для получения фтора в России.
У Росатома существует Программа безопасного обращения с ОГФУ, которая подробно обсуждалась и даже корректировалась за последние полгода в рамках работы Общественного совета Росатома и его рабочих групп по этой теме, в том числе с участием представителей Гринпис. Согласно программе к 2024 году будет введена в эксплуатацию еще одна установка деконверсии «W2-ЭХЗ». Контракт на нее с французской компанией Orano за 40 млн евро уже заключен) в декабре 2019-го. А к 2028 введут и «W3-ЭХЗ», что позволит увеличить мощности по обесфториванию в Зеленогорске до 30 тыс.т./год.
Параллельно, до 2026 года две установки W будут размещены и в Новоуральске. Проектирование там уже тоже начато. Таким образом, общие мощности по обесфториванию ОГФУ в России составят до 50 тыс.т. в год — что будет больше, чем у любой другой страны мира. При этом разрабатываются и собственные технологии обесфторивания, но пока они не нашли масштабного применения. Все эти планы позволят перевести все запасы ОГФУ в безопасную форму закиси-окиси урана к 2057 году. Первоначальный вариант программы полгода назад предполагал что ликвидация запасов будет к 2080 году, так что обсуждение пошло программе на пользу и сократило этот срок.
Кроме того, планируется ликвидировать две из четырех существующих на текущий момент площадок хранения обедненного урана — в Северске и Ангарске, оставив лишь две, где будут установки обесфторивания — в Новоуральске и Зеленогорске.
Как видим, программа обращения с ОГФУ у России вполне на мировом уровне. Еще бы хранилища сделать красивые как в Нидерландах и запустить серию быстрых реакторов…
А сколько же это стоит?
Это важный вопрос, который к сожалению Росатом не очень хочет раскрывать, как и коммерческие подробности контрактов с Urenco. Все что они говорят — это то что процесс перевода ОГФУ в ЗОУ конечно затратный, и даже продажа побочных продуктов в виде фтороводорода и плавиковой кислоты его не окупает. Но они готовы нести эти затраты из своей прибыли, закладывая ее в стоимость продукции, в рамках реализации экологической политики. Глядя на размер контракта по поставке одной установки «W» в 40 млн евро , общие затраты на деконверсию за почти полвека (с 2010 по 2057) составят минимум 200 млн евро. При чистой прибыли ТВЭЛ ежегодно порядка 1 млрд $ вполне подъемная сумма.
При этом вопрос стоимости дальнейшего хранения тоже не раскрывается. Однако, думаю, что он не очень большой, т.к. требования к обслуживанию тут даже ниже чем к ОГФУ из-за инертной формы ЗОУ, а расходы на охрану вряд ли вырастут, т.к. склады все равно будут на охраняемой территории режимных комбинатов в закрытых городах.
А если придется захоранивать?
Отдельный вопрос, который справедливо задает и Гринпис — какова будет стоимость захоронения запасов обедненного урана в случае, если они все же не пригодятся. При этом видимо предполагается, что с учетом распада урана-238 в 4,5 млрд лет это будет вечное, а значит бесконечно дорогое удовольствие. Росатом предпочитает об этом даже не говорить, что понятно, ведь их стратегия предполагает его использование. Однако Беллона в своем докладе попыталась сделать оценки на основе немногочисленных зарубежных проектов. Если отбросить странное сравнение ЗОУ и ОЯТ, то диапазон стоимости захоронения обедненного урана в приповерхностных и глубинных пунктах захоронения (которых пока все равно нет) — от 1 до 30 $ за 1 кг. Это согласуется с оценкой Нидерландов для глубинного захоронения в 7,7 евро за кг, которую я приводил выше. И это вполне сопоставимо со стоимостью захоронения РАО 1-го класса опасности (самый опасный — после переработки ОЯТ) в России, предполагающих глубинное захоронение — около 1,4 млн.р. за 1 м3. Но надо понимать, что верхние оценки связаны с глубинным захоронением, типичным для высокоактивных долгоживущих отходов, что не совсем применимо к обедненному урану.
Давайте попробуем понять к чему же должен относиться обедненный уран. Радиоактивные отходы классифицируются по уровню удельной активности (сколько в них радионуклидов на единицу массы) и усредненному периоду полураспада (короткоживущие, средне- и долгоживущие). Так вот, самым опасным считается то, что получается при переработке отработанного ядерного топлива — там целый компот радионуклидов с огромными удельными активностями и с самыми разными периодами полураспада (до сотен тысяч лет), к тому же это все еще и тепло выделяет, что требует особого обращения. По российской классификации это уже упомянутый 1-й класс отходов, цена их захоронения — почти полтора миллиона рублей за 1 м3. Цена тут связана со сложностями процесса хранения (теплоотвод) и требованиями к месту захоронения — именно такой тип отходов во всем мире планируют захоранивать глубоко под землей. Про такие захоронения, в том числе проект российского, я уже писал отдельную статью.
Но для специалистов очевидно, а остальным я сейчас на цифрах покажу, что обедненный уран (ОГФУ или ЗОУ) и 1-й класс РАО — это совсем разные вещи. В среднем, активность обедненного урана — около 3-12 кБк/г, и это практически активность одного природного изотопа урана-238. Удельная активность РАО 1-го класса может быть в тысячи и миллионы раз выше и определяться десятками техногенных радионуклидов. Ниже даны критерии отнесения к тем или иным РАО, принятым в России:
Классификация РАО по Российскому законодательству (Постановление Правительства РФ от 19 октября 2012 г. N 1069 г.) Источник таблицы.
Видно, что по уровню содержания альфа-излучателей, а основной компонент обедненного урана — уран 238, который альфа-излучатель, обсуждаемый материал относится либо к низко- (НАО) либо в крайнем случае к среднеактивным (САО) РАО, в зависимости от материала матрицы, в которой предполагается захоронение.
Классификация РАО в инфографике Национального оператора по обращению с РАО с привязкой к требованиям по организации пунктов захоронения для различных классов РАО. Всего в России все РАО делятся на 6 классов. С ростом номера класса его «опасность» уменьшается.
С учетом большого периода полураспада урана-238 (4,5 млрд. лет), обедненный уран скорее всего можно отнести ко 2-му или 3-му классу РАО, в зависимости от его удельной активности. Если ЗОУ перед захоронением спрессовать и/или включить в керамическую или иную матрицу и повысить его плотность, то вполне можно вписать его в 3-й класс РАО, который необходимо размещать в приповерхностном пункте захоронения на глубине не более 100 м. В США, кстати, именно приповерхностное захоронение и рассматривается как основной вариант.
Скажу сразу, таких пунктов в России пока нет. Пока работает один (в Новоуральске) и строится еще несколько для среднеживущих (до 30 лет период полураспада) РАО 3-го и 4-го класса. Насколько я понимаю, долгоживущие НАО 2-го класса (наш случай) туда сдавать нельзя.
Однако тарифы на прием разных классов РАО уже существуют. И в них заложена не только разовая передача РАО, но и обслуживание на весь срок их опасности. Стоимость захоронение 1-го м3 РАО 3-го класса — около 170 тыс. р. Грубо прикинем, что объем запасов ЗОУ даже без уплотнения будет около 220 тыс. м3 (800 тыс.т. ОГФУ = 640 тыс.т ЗОУ с плотностью около 3 т/м3). Значит стоимость захоронения — около 37 млрд. р. Меньше одной годовой прибыли компании ТВЭЛ. Получаются не такие большие суммы для многолетнего проекта.
Но на выбор стратегии захоронения есть еще десятки лет. И хочется все же надеяться, что в большей степени реализуется сценарий вовлечения обедненного урана в топливный цикл будущей атомной энергетики и она будет приростать быстрыми реакторами. Либо появится еще новые способы применения обедненного урана, например в термоядерной энергетике. Ну а пока его дообогащают, частично используют в МОКС-топливе, постепенно переводят в безопасную форму для длительного хранения и вкладываются в R&D по его новым видам применения.
ИНТЕРВЬЮ С АЛЕКСАНДРОМ НИКИТИНЫМ
Все перечисленное выше в этой и предыдущих статьях — это по сути мое мнение по теме, выработанное на основе изучения многочисленных источников, бесед со специалистами и собственного опыта работы атомной сфере. Но тем не менее вопрос этот для меня во многом был новым. Поэтому я решил поговорить на эту и смежные темы с человеком с гораздо большим опытом в подобных вопросах. Это Александр Константинович Никитин, один из авторов доклада об ОГФУ, руководитель Беллоны и руководитель комиссии по экологии Общественного совета Росатома. А помимо этого — капитан 1-го ранга в запасе и единственный человек в России, оправданный после обвинений ФСБ в разглашении государственной тайны за подготовку доклада о радиоактивных проблемах Северного флота в 1995 году.
Так что мы поговорили не только о текущей истории с ОГФУ, но и о проблеме экологических организаций в России. Ниже публикую видео нашего разговора, занявшее 1 час 20 минут, выложенное у меня на youtube-канале (подписывайтесь на него!). Полную расшифровку давать не буду, т.к. часть вопросов уже рассмотрены мной в этой и предыдущих публикациях (но я все равно рекомендую послушать разговор, поскольку нюансов там много), сделаю тут расшифровку лишь некоторых моментов разговора, не затронутых ранее в моих публикациях — о том, как эта история с ОГФУ проходила через Общественный совет Росатома, как в его работе участвовал Гринпис, ну и вообще о том как живется экологическим организация в России и что делать простым людям, которых волнуют вопросы радиационной и ядерной безопасности.
Частичная расшифровка интервью:
10 лет назад была похожая история с ввозом ОГФУ из Европы и протестами. Чем та ситуация отличалась от нынешней и чем закончилась?
Я как раз пришел в Общественный совет Росатома, когда эта дискуссия была в разгаре. И помню все слова Кириенко по тому вопросу и как он это тогда объяснял. Ввоз ОГФУ в Россию начался еще в советское время. Но 10 лет назад шум был поднят, как и сейчас, Гринписом. Это известная уважаемая организация, у них есть отделения за рубежом. Тогда Гринпис из Германии этот вопрос поднял, дал информацию Гринпису России и те стали эту информацию раскручивать. Беллона тогда тоже присоединилась к этому процессу, поскольку ОГФУ выгружали в Санкт-Петербурге, чуть ли не в центре города, как и сейчас. И этот процесс надо было каким-то образом понимать и освещать. Но когда подняли этот шум, контракт между ТВЭЛ и немцами уже заканчивался. И когда этот вопрос подняли на Общественном совете Кириенко сказал, что с завершением контракта закончится и ввоз. Но это не так было, как сейчас объясняют некоторые коллеги, что мол начался протест и поэтому закончили ввоз. Нет. Просто закончился контракт. И обещаний не ввозить больше ОГФУ Кириенко не давал.
Как развивалась история с ввозом ОГФУ в 2019 году?
Те, кто занимался этим контрактом, ТВЭЛ и ТЕНЕКС, они тогда, 10 лет назад, не очень в это вникли, поскольку это прошло быстро и мимо них. Поэтому на этот раз, когда появился новый контракт, они просто тихо начали его исполнять, никому ничего не говоря, не оповещая, считая, что это просто сделка между двумя коммерческими организациями. И опять, как и 10 лет назад, появилась информация немецкого Гринпис о том, что везут ОГФУ в Россию, российский Гринпис и некоторые другие организации поменьше и активисты, которые за этим следят, информацию подхватил и разгорелся этот скандал.
Когда разгорелся скандал, собрали специальное заседание Общественного совета Росатома по этому вопросу, пригласили руководство ТЕНЕКСА и ТВЭЛа, и попросили объяснить, что происходит. Они объяснили, и Лихачев (прим. — гендиректор Росатома) сказал, чтобы вся эта информация о том насколько это законно, насколько это опасно или неопасно, насколько необходимо, в чем суть этих действий, чтобы она была достоянием общественности. Он попросил меня создать рабочую группу по обращению с ОГФУ в Общественном совете, пригласить в нее всех желающих кто хочет войти. В работе группы участвовали и представители Гринпис, РСоЭС, других организаций, несколько журналистов, члены рабочей группы ОС по обращению с РАО о ОЯТ. Еще начались дискуссии в Санкт-Петербурге, через который доставляли ОГФУ в Россию, там ряд местных депутатов выступили, в том числе оппозиционных.
И тогда начался процесс работы со всеми категориями общественности, процесс просвещения – что делается, как, зачем и т.д. Были организованы технически туры на разгрузку судна с ОГФУ, куда пригласили всех желающих, показали, как все происходит, как перегружают ОГФУ на железнодорожные платформы, какие при этом уровни радиации и т.д. Поговорили с капитаном судна, ему задали массу вопросов журналисты. Короче, шел процесс ответов на вопросы об ОГФУ, причем всем желающим. Было несколько заседаний рабочей группы, где вопросы задавали и на словах и письменно. ТВЭЛ сказал, что они обновляют принятую ранее программу обращения с ОГФУ с учетом пожеланий и вопросов выставленных в этот раз. Был организован тех-тур в Зеленогорск (прим. — там переводят ОГФУ в ЗОУ), куда позвали всех желающих. Правда Гринпис отказался по непонятным причинам, сказав, что им не удобно и они скажут, когда им удобно. Но так ничего и не последовало. Я думаю, что Гринпис реально просто не захотел туда ехать и смотреть. Потом они говорили, что им бы все равно ничего не показали, что они хотели. Ну, не хотят и не хотят.
На одном из заседаний рабочей группы было высказано предложение подготовить информационный ресурс по теме в виде доклада, как подробного, так и краткого. Не насколько огромный, чтобы там можно было утонуть, достаточно простой, но отражающий все стороны, связанные с обращением с ОГФУ. Вот откуда растут ноги у этого доклада, который мы подготовили и презентовали.
Как вы относитесь к Гринпис, и как объясняете их антиатомную мотивацию?
Я как правило не обсуждаю и не осуждаю различные организации, которые что-то делают. Они считают, что надо что-то делать и делают. В т.ч. Гринпис. Считают, что должны занимать такую позицию в отношении области использования атомной энергии. Я неоднократно с руководством Гринпис дискутировал по этому поводу. Просто у них есть своя стратегия по отношению к области использования атомной энергии – и АЭС, и радиоактивных отходов, и ОГФУ – всему. У них есть позиция, всем известная и ими не скрываемая. Как говорит мой товарищ – это просто работа у них такая. Если есть повод о чем-то сообщить, пошуметь, с чем-то не согласиться – они это делают.
Получается, что у них есть позиция, которая не меняется, чтобы им не говорили и не объясняли. Они были в рабочей группе Общественного совета по ОГФУ, они задавали вопросы, получали ответы. Их позиция по поводу ОГФУ как-то поменялась?
Нет, не поменялась. И я честно говоря даже немного удивился, потому что одна из их позиций в отношении атомного ведомства – не принимать участия ни в каких его мероприятиях – конференциях, слушания и т.д. Это одно из их правил. Поэтому, когда коллеги появились на рабочей группе, я удивился. И еще. Когда я говорю со своими коллегами экологами, то я говорю, что если вы экологи, то вас в первую очередь должны интересовать вопросы экологической безопасности, охраны окружающей среды и защиты людей. Но если вы переходите на экономику, на деньги, на политические вещи, то это уже другая работа.
Большинство вопросов, которые нам прислали из Гринписа, они касались или экономики (затраты, выгода и т.д.), или стратегически-концептуальные, типа насколько вы уверены в перспективах замкнутого ядерного цикла, или какая позиция США и почему у вас другая позиция. Т.е. это вещи, по которым конечно можно дискутировать, но если ты хочешь решить конкретный вопрос, например, который мы перед собой поставили – законность и безопасность, то мы на них ответили в своем докладе. Вопросы экономики, конечно, интересны, нам не показывают контракты, да, ссылаясь на коммерческую тайну, а Гринпис говорит – покажите. Ну…
Но действительно, если какие-то цифры не говорят, пусть и по понятной причине, это вызывает определенные подозрения. О Гринпис мы поговорили. Расскажите, как повел себя Росатом в этой истории, на все ли вопросы ответили, как они вообще отнеслись к необходимости общаться с Гринпис?
Это был тот случай, когда их, т.е. предприятия, задействованы в ввозе ОГФУ, как говорят, немного нагнули. В первую очередь это сделал руководитель ведомства (прим. — Лихачев). Если бы он не собрал заседание и не сказал работайте с общественностью и делайте это, это и это, то они скорее всего ушли бы от этого. Росатом — это огромная структура, у них огромное количество организаций и предприятий, каждое из которых по тем или иным причинам старается не выдавать информацию и не отвечать на вопросы журналистов и общественников пока их не заставляют.
Вот в чем собственно важность этой работы, хотя меня многие коллеги из общественных экологических организаций критикуют за то, что я сижу в Общественном совете Росатома и руковожу комиссией по экологии. Но важность этой работы в том, что иногда и зачастую только через совет и комиссию мы можем достучаться до той информации, до которой мы иначе не можем достучаться – нам или формально ответят, или вообще скажут, что это конфиденциально. И тогда мы вообще ничего не получаем. Без контактов с руководителями организаций Росатома через общественный совет иногда даже самой элементарной информации невозможно получить.
Но когда контактируешь с ними, надо понимать, что у них тоже есть ограничения. Ведь члены общественного совета не допущены к сведениям, содержащим гостайну, не допущены к закрытой коммерческой информации. Это люди, которые представляют общественные организации, но им не обязаны раскрывать вещи, которые прячутся за этими ограничениями.
Росатом каждый раз, когда надо поделиться новой информацией, и которая является в каком-то плане чувствительной, подходят к этому индивидуально, во-первых, а во-вторых, они предпочитают это делать через нашу комиссию, а не напрямую. Например, если какой-то журналист делает им запрос, по закону они должны дать ответ, но если это чувствительная информация, то с этого ответа ты ничего не узнаешь. Бюрократы научились отвечать таким образом. Но если реально надо узнать о чем-то, то иногда и коллеги из Гринписа ко мне обращаются и просят о чем-то узнать. И если я получаю информацию, то я им ее отдаю. Вот так это работает.
Экологические активисты и организации, интересующиеся не только атомными вопросами, у нас в стране сталкиваются с сопротивлением, причем даже не отрасли, а властей в целом. Та же Экозащита имеет сложности с регистрацией. Многие организации объявлены иностранными агентами. У вас тоже есть личный опыт конфликтов и противодействия властей, хоть и из 1990-х. Сейчас сложнее, чем в 1990-е? И насколько это все осложняет работу экологических организаций сейчас?
Ну Беллона тоже объявлена иностранным агентом. Тут ничего удивительного нет. Эта неразумность, с которой государство подошло к этим вопросам, она конечно очень сильно повлияла на все общественное движение. Когда-то было экологическое общественное движение, были огромные объединяющие организации, был Международный социально-экологический союз. Сейчас правда есть российский социально-экологический союз (РСоЭС), и там есть хорошие моменты, связанные с экологическим образованием. Но то что связано с областью использования атомной энергии, там все, к сожалению, очень сложно. Вот знаете, раньше были авторитеты и на самом деле специалисты, образованные в этой области. С ними можно было разговаривать, и они понимали, о чем речь. А сейчас есть активисты, в том числе в РСоЭС, они просто называют себя активистами по жизни. Активист по жизни — это значит, что некоторые из них даже школу не закончили, не говоря уже о высшем образовании, с детства такой стоял с плакатом против всего и вот он так и живет, ему 40 лет, а он все с плакатом стоит под забором. И сложно с таким разговаривать, потому что он даже не понимает, о чем речь и как можно решить вопрос стратегически.
И потом, сама концепция. Надо определяться. Вот ты что хочешь сделать? С плакатом постоять или вопрос решить? Если с плакатом, то пожалуйста, там и образования не надо. А если решить какой-то вопрос – то это немножко по-другому надо делать. Т.е. нужны подходы, контакты, понимание, предложения, аналитика, ну т.е. это вот такая работа, которая требует и образования, и опыта, и понимания того чего ты хочешь, самое главное. И у меня иногда складывается впечатление, что очень многие, что вот это движение антиядерное, которое было раньше – там были очень большие авторитеты, но одни уехали за границу, другие умерли, третьи прекратили вообще деятельность, т.е. нету того что было лет 20-25 назад, когда все это начиналось, нет этого антиядерного сообщества. А новое не пришло.
Я всех экологов знаю, активистов, организации, движения, начиная с Владивостока и заканчивая Калининградом, но я затрудняюсь сейчас назвать группу какую-нибудь, которая в области использования атомной энергии была бы той группой, которую можно было уважать за эту работу, и понимать, самое главное, что они хотят и что они делают. Не просто против, мы против и все, вот пожалуйста. Это другой вопрос. Это грустно, но это так.
Что тогда делать простым людям, не входящим в какие-то организации? У которых есть вопросы, есть беспокойство. Тема ОГФУ сложная, во-многом спорная. Я сам общаюсь с людьми и наталкивают на стену непонимания, на некий образовательный барьер, в том числе. Но людей нельзя обвинять в том, что у них нет каких-то знаний в атомной области. Что же им делать? Куда обращаться со своими вопросами?
Вот эти вопросы, которые возникают в области использования атомной энергии, они не то чтобы постоянно висят на повестке дня, но они возникают постоянно. Вот возник вопрос по ОГФУ, его закончат или все объяснят и он пройдет. Или, условно, начинают стоить новую АЭС, вопрос возникает. Такой ситуационный вопрос. Или вот на Урале, или в Красноярске, возникают периодически такие долгоиграющие вопросы по строительству пунктов захоронения радиоактивных отходов.
На самом деле у людей всегда есть три основных вопроса. Вот я за эти годы, пока я в Общественном совете, ни одних общественных слушаний по вопросу радиоактивных отходов не пропустил. Так вот, у простых людей в зале, когда ты с ними встречаешься, всегда есть три вопроса, которые требует объяснения. Первый вопрос – почему это у нас? Почему строят объект у нас, почему везут, там, ОГФУ, к нам, а не куда-нибудь в другое место, и т.д. Второй вопрос, особенно от жителей ближайших районов – а что мы будем от этого иметь? Этот вопрос летит не только от простых людей, но и от местных администраций. Хотим новый мост, новый стадион, новую школу, хотим добавку к пенсии – вот это вот все. Мы делали большой доклад об этом. О том, что, допустим, когда на Западе куда-то приходит компания подобная Росатому что-то строить, то вот эти территории получают бонусы – им добавляют бюджет, еще что-то. Поэтому они соглашаются и даже конкурируют между собой, как это было в Швеции, когда выбирали место для хранилища отработавшего ядерного топлива — там был огромная конкуренция между коммунами.
И третий вопрос – хотим контролировать. Хотя я это слово, контроль, не очень люблю, мне нравится слово участие. Это более широкое понятие. Это допустим, какие-то экспертизы, совместная работа над предложениями. Действительно заинтересованные люди в регионе, где-что-то происходит, должны организовываться в какие-то общественные группы или советы, которые, во-первых, должны признать местные власти – муниципальные или региональные. Эти группы должны, во-первых, взаимодействовать с властями, во-вторых, власти взаимодействуют с Росатомом, в- третьих, это все прилетает нам, мы туда едем и видим эту заинтересованную группу. Которая заинтересована хотя бы в той же информации. И мы работаем над тем чтобы они получали информацию, возможность техтуров, возможность задавать вопросы и получать ответы, давать свои оценки по тому или иному проекту. Вот Нацоператор по обращению с РАО, который занимается строительством хранилищ РАО. Он очень активно создает такие группы. В Красноярске, на Урале.
Вы рассказываете правильные вещи, я с ними согласен. Но в Российской действительности они звучат немножко необычно. Есть ли реальные примеры в Росатоме, кроме Нацоператора, когда люди могут взять, собраться, задать свои вопросы, и с ними буду говорить?
Кроме Нацоператора есть РосРАО, чья деятельность тоже связана с РАО, есть Росэнергоатом – там все что связано с производством атомной элеткроэнергии. Есть ТВЭЛ, который только сейчас пришел к нам, и создает сейчас в регионах свои информационные центры. Они говорят – если у вас есть вопросы, приходите в эти центры, там есть люди, которые могут ответить на вопросы, или знают кому их направить. Т.е. Росатом пошел по пути создания таких вот информационных центров. В атомных городах создают общественные приемные. Туда человек может прийти. По крайней мере начинать свои поиски оттуда. Если его не удовлетворяют ответы, то можно идти дальше, в том числе к нам, в Общественный совет.
Выводы по всем 4 -частям и теме вообще:
1. Гексафторид урана, как и различные другие формы обедненного урана вообще, рассматриваются не как отход а как ресурс не только в России, но и во многих странах мира. Обращение с ним, его хранение, переработка, перевод в разные формы, также осуществляется в разных странах, включая Европу и США, а его международные перевозки для переработки, не только в Россию, обычная практика. Хранение на предприятии обедненной фракции урана после его обогащения — тоже обычная международная практика. Конечно, в каждой стране и компании есть свои особенности и нюансы. Одной из особенностей России и Росатома является возможность (и потребность) дообогащения больших объемов ОГФУ.
2. Гринпис и другие экологические организации и активисты протестуя простив ввоза ОГФУ в Россию подают информацию по теме как минимум неточно, с элементами неосознанных или преднамеренных манипуляций и искажений. Хотя и достоверные факты и справедливые вопросы в их словах есть. Они руководствуются своими установками, что атом — это плохо, и от него надо отказываться, и пытаются навязать это мнение как единственно верный вариант при любом удобном случае. Однако даже разбор практики обращения с ОГФУ в мире, который я сделал в своих статьях, показывает, что их идея о том что это отход — далеко не доминирующая и как минимум не единственно возможная. Да и отходом кроме антиядерных активистов и организаций ОГФУ мало кто называет. В документах немецкого и нидерландского правительств, на которые ссылается Гринпис и Экозащита говоря о транспортировке отходов, ОГФУ называют ядерным или делящимся материалом.
3. Росатом в ситуации с ввозом ОГФУ, на мой взгляд, провалил информационную кампанию и потом лишь пытался наверстать упущенное. Его традиционная закрытость, нежелание и неготовность своевременно делиться информацией, приводят к плачевным результатам. Вообще, Росатом большой, и в его структуре топливная компания ТВЭЛ и экспортная ТЕНЕКС, которые и занимаются ввозом и переработкой ОГФУ, далеко не самые открытые. Единственный полезный результат Гринпис в этой истории — то что ТВЭЛу дали указание идти на контакт с возмущенной общественностью и делиться информацией. Пусть они и не ответили на все вопросы, да и доклад об ОГФУ написали не они, а Беллона и Общественный совет. Однако и негатива от действий Гринпис много — в виде подогревания радиофобии в обществе и навязывания неверного мнения о том, что «Россия — ядерная свалка». Целям Гринписа это, конечно, отвечает, но стратегически это ложный навязываемый выбор.
4. С учетом пункта 1, молчание Росатома по ряду вопросов еще не означает, что имеет место прикрытие деятельности по ввозу в Россию чужих радиоактивных отходов. Равно как и антиядерная деятельность Гринпис в России по любому поводу не означает, что это происки врагов и конкурентов. И то и другое в общем случае — это домыслы и конспирология, приводящая к неверным выводам и действиям.
5. Но главный мой вывод вот в чем. В Прекрасной России будущего нужна и открытость крупных атомных корпораций и предприятий (а сама она не возникнет), и развитый общественный контроль за опасными производствами и технологиями (любыми, а не только теми которые кто-то назначил плохими), и компетентные СМИ, суды и надзорные органы, и сильные и грамотные независимые экологические НКО, в том числе грамотные в атомных вопросах, и больше доверия между условными властями и обществом, которое без всего вышеперечисленного не возникнет. В атомной отрасли полно проблем, и специалисты их знают не хуже активистов, хотя понимают под ними они обычно совершенно разное. Но для их решения нужна не только политическая воля, ресурсы, технологии, опыт и специалисты, но и наличие работающих механизмов достижения общественного консенсуса. Пусть это все и далеко за рамками рассмотренной темы, и я многое на себя беру рассуждая об этом будучи специалистом лишь в ряде атомных вопросов, но мне кажется что общественный резонанс по ОГФУ и по многим ядерным вопросам вызван именно этим клубком общественных проблем в нашей стране, а не одними лишь техническими вопросами. Как говорится в старом советском анекдоте про сантехника — «тут всю систему менять надо».
Поддержать автора
Если вам понравилась моя статья, то вы можете сказать об этом в комментариях (критики то обязательно мне понапишут), а также поощрить будущие публикации материально — на карту Тинькофф 5536 9137 7974 2317. И подписаться на мой Youtube-канал.
Текст свернут. нажмите + чтобы посмотреть
СТАТУС И ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ОГФУ
Ответить с цитированием