Предыстория. Начнем с личного вступления в проблему. Как так случилось ,что бывший поэт революции достоинства в Украине и волонтер ее вооруженных сил в АТО поменял свои взгляды на противоположные, оказавшись в тисках между бьющими с обеих сторон в качестве двойного предателя? Легитимная история моего диссидентства в Украине в качестве «радикально» поменявшего взгляды национал-либерала, бывшего «поэта майдана» м волонтера началась ровно год назад в феврале 2017 года, с закрытия моего блога на официальном национальном сайте «Liga.net». Блог собирал тысячи просмотров и был одним из самых популярных. Он задумывался как площадка, где будут отстаиваться интересы русского языка и культуры в Украине при сохранении в целом позитивного отношения к украинскому национально-европейскому курсу и негативного отношения к российской политике. К тому времени у меня уже накопился двухгодичный опыт правозащитной борьбы за права региональных меньшинств и языков, блог был необходим как некая легитимная формула либерализма. Но в Украине невозможно быть либералом и при этом антинационалистом, потому что национализм и либерализм здесь питаются из одного источника и составляют порочный круг. Я не оправдала надежд редакции и начала критиковать не только откровенно экстремистские притеснения прав русскоязычных граждан страны, но и саму государственную власть и весь нынешний курс как проявления латентного фашизма.
В это же время на блоге появилось легендарное эссе «Страх», которое вскоре разошлось едва ли не в листовках и было процитировано рядом украинских и российских СМИ. В «Страхе» и в ряде других созвучных текстов впервые на уровне массового сознания я поставила вопрос, о котором ранее беседовала с единомышленниками только на кухне. Это вопрос о надвигающемся неототалитаризме в Украине, рычагами которого являются добровольные ограничения себя гражданами в политических высказываниях (самоцензура) и их коллективная слежка друг за другом в социальных сетях (виртуальный терроризм). К тому времени в Украине уже накопилась критическая масса добровольных интернетных групп по выявлению всех уклоняющихся от официальной идеологии. Инакомыслящих подвергали травле, писали на них доносы по месту работы, публиковали вместе с адресами на сайте по политической чистке «Миротворец» и иногда уничтожали физически, как это имело место с Олесем Бузиной. Диагностирование нынешнего украинского режима как неототалитарного вызвало негодование у ряда либеральных «проевропейских» лидеров общественного мнения, которые объявляют украинские национализм и милитаризм единственными «бейджиками» национальных гражданственности и идентичности, отождествляя понятие украинского с понятиями «русофобия» или «Украина для украинцев». Главным аргументом моих оппонентов был тот, что в нашей стране нет однопартийной системы и вождизма, то есть они оценивали новый информационный тоталитаризм по меркам дисциплинарных обществ ХХ века. Возникла необходимость конкретизации особенностей неототалитаризма и его отличия от классических форм тотальности. Вскоре после этого прецедента мой блог был закрыт после появления в его контенте предложения детальнее расследовать обстоятельства гибели участников «Небесной сотни» и причастность к этому преступлению украинских националистов. На тот момент жена одного из моих погибших на Майдане знакомых эмигрировала в Европу, отказавшись от поддержки государственного культа своего мужа в местах памяти.
Обосновать идею неототалитаризма как закономерного результата цветной революции и применения доктрины капитализма катастроф к Украине мне помогли члены общественной организации и партии левого толка «Студреспублика», которые активно поддерживают «узника совести», пацифиста Руслана Коцабу. После объявления меня диссидентом от меня отказались не только украинские патриоты, но и представители русской либеральной интеллигенции, активно поддерживающие проевропейский курс Украины. Одновременно с украинскими и русскими национал-либералами против меня как против «раскаявшегося нациста» и «экс-волонтёра» АТО выступили представитель правого русского консерватизма, лишенные возможности наслаждаться образом врага и правильно распределять роли и функции в символической борьбе структур. Поэтому левые силы были единственными, кто способствовал распространению моих взглядов среди населения, и я у них в несомненном долгу, несмотря на наши частные расхождения относительно России. Вскоре после того, как я стала экспертом «Студреспублики» мне удалось прорваться к европейским антиглобалистам на международном леваческом форуме в Харькове от фонда Розы Люксембург, собравшем представителей десятка стран вокруг вопросов гендерной политики и неонацизма. Именно там мне впервые удалось обнародовать перед гуманитарным мировым сообществом идею угрозы неототалитаризма в странах восточноевропейского пояса на украинском примере. Маркерами неототалитаризма стали насаждение моноэтнического дискурса, борьба с русским языком, откровенный экстремизм под предлогом «возрождения традиций», поощрение в научном пространстве работ по украинскому религиозному фундаментализму и критике русского православия, формирование предвзятого отношение к постмодерным идеям, левачеству и психоанализу.
Неототалитаризм и развитие классического фашизма в Украине.Неототалитаризм в Украине – это сложное синкретическое явление, сочетающее в себе противоположные признаки трёх цивилизационных волн: аграрной, индустриальной и постиндустриальной. Как феномен премодерна украинский неототалитаризм апеллирует к этноцентризму и радикал-национализму, о чем свидетельствуют экстремистская деятельность добробатов, национального института памяти и откровенных русофобов в гуманитарной среде (квоты на радио, телевидении, книжном рынке). Как феномен модерна украинский неототалитаризм проявляется в максимальном способствовании государственного аппарата и номенклатуры работе неонацистских организаций («Азов», С14, Правый Сектор и другие). Как феномен постмодерна украинский неототалитаризм характеризуется тем, что зачастую проявляет себя в латентных формах гибридной войны при помощи информационных технологий. Поскольку украинский неототалитаризм имеет диффузные рассеянные формы, нередко прикрытые демократическими декларациями, его невозможно сводить исключительно к откровенно видимым актам неонацистов на улицах. Он укоренен в политике государства, в пропаганде, в поп-культуре и в массовом сознании, которому пытаются внушить, что действия откровенных вандалов – это побочные незначительные явления, легко преодолеваемые при помощи евроинтеграции. Таким образом, «западные» ценности становятся прикрытием для разжигания гражданского конфликта. Диффузность и рассеянность неототалитаризма в Украине усложняют процесс его диагностики, пока он «весь не выйдет наружу» в виде правого реванша. Вероятность этого реванша – очень велика, но также и велика вероятность того, что он будет преодолен при помощи тех же «западных» ценностей, что лишает украинского гражданина возможности выбирать, ибо на повестке дня стоит только бесконечное движение по кругу от скрытого национализма в форме либерализма до откровенного неонацизма. Мы имеем дело с процессом дегуманизации Украины в глазах мира. И противостоять ей можно только при помощи адекватного информирования мира о том, что действительно происходит в Украине.
Самое опасное в сложившейся ситуации состоит в том, что украинский неототалитаризм для своего укрепления начинает использовать последний запрещенный прием – обращение к религиозному фактору. Поощрение националистов, которые занимаются преследованием православных московского патриархата, стимуляция массового ухода верующих из православной церкви в греко-католичество и киевский патриархат и откровенно русофобская риторика по отношению к московским церквям не только нарушают статьи конституции Украины по свободе совести и религиозному многообразию. Они запускают самый взрывной рычаг консолидации общества в условиях войны – коллективное бессознательное, травматическую народную память и архаические языческие символы, мистифицированные гротескные формы которых компенсируют растерянным и опустошенным людям нехватку личной идентичности. Таким образом, в стране создаётся симулятивная рекламная историческая память, основанная на изымании из цивилизационного тела украинской культуры органичной древнерусской, славянской и православной составляющей. Это уже не борьба военных, а борьба цивилизационных парадигм, игнорировать которую – попросту наивно. Забвение подлинной исторической памяти порождает зияние, которое наполняется искусственной культурной идентичностью. Мы без труда можем определить ее признаки, главным из которых является квазирелигиозность. Неототалитарное сознание в Украине формируется при помощи ряда приемов, к которым я предлагаю обратиться.
1. Имитация национального единства – формирование пространства квазимифологической оргиастической целостности «нации», которая может заявить о себе исключительно через отрицание общего «врага» («Украина – не Россия»). Очарование «врагом» опирается на атмосферу жреческих заклинаний и формирует травматическую установку на реванш и освобождение от невидимого «агрессора».
Мышление при помощи бинарных оппозиций – воображаемое национальное единство опирается на такой же воображаемый дуализм «своих» и «чужих», в рамках которого любая позиция посредника воспринимается как «предательство», любая критика – как «провокация», а любое миротворчество – как «братание с врагом». Отсюда – бесконечный военный пацифизм, культ практики, настороженное отношение к теории (особенно к «постмодернизму»), перенесение законов войны на тыл, который моделируется как поле сражения с «сепаратистами» и «агентами»; неумение отличать защиту собственных прав и нападение на чужие права, восприятие доминирования как обороны.
Ксенофобия – разжигание неприязни к Чужому посредством приема редукции – сведения всего его многообразия к одной-двум экзотических сомнительных черт. Поскольку образ врага становится мифологическим мотором травматической консолидации общества, очень важно представить Чужого как нечто одномерное. Например, русское православие презентуется исключительно в политических коннотациях российской православной церкви, при полном или частичном забвении его сакральных источников и святоотеческой литературы.
Квазирелигиозность – реанимация древних сакральных символов, их опустошение и политизация, наполнение их новым идеологическим контентом и подача их населению в эклектическом виде как маркеров «народных традиций». При этом к подлинной этнической культуре квазирелигиозные символы не имеют никакого отношения: пропаганда заинтересована в том, чтобы представить их маркерами национального курса государства. Так региональная идеология всего лишь части Западной Украины «натягивается» на национальную доктрину всей страны, и национализм становится синонимом патриотизма. Чтобы поддерживать синдром «общих своих» (выдавание корпоративного и частного за целое и общее), в стране формируется обедненная модель идентичности, основанная на слиянии воедино языкового, этнического, религиозного и цивилизационного факторов. Суть модели – очень проста: «если ты украинец, ты обязан говорить на украинском, посещать украинскую церковь, слушать украинскую музыку» и т.д. Квазирелигиозность вынуждает людей стесняться своей инаковости, применять к себе самоцензуру и извиняться за русский язык в публичной сфере. Квазирелигиозность опирается на пафос серьезности, потому исключает все проявления юмора, иронии, богемного эпатажа и прочих признаков постмодерной эстетики. Нападения правых христиан на гендерный клуб, риторика неприятия мультикультурализма и сожжение флага Евросоюза – в какой-то мере иллюстрация к этой проблеме. Показательно, что сами сторонники якобы «мультикультурной» политики на уровне власти никак этому не сопротивляются, так что возникает впечатление взаимной связи либералов и радикалов.
Патернализм – попытка представить власть как мессианский архетип Отца и освободителя. Это − стилевая эксплуатация фаллических образов оружия и крепкого солдатского тела, акцент на патриархальной мужественности на агитационных плакатах в причудливом ее сочетании с откровенной пропагандой ЛГБТ, феминизма и трансгендера, правые сторонники которого активно поддерживают сексистские манифесты добробатов, а левые сторонники занимаются чем угодно, кроме проблем гражданского конфликта.
Появление новых неклассических форм контроля – речь идет о том, что в Украине вертикальный контроль власти за публичной жизнью человека, традиционный для дисциплинарных обществ, сменяется на горизонтальный контроль за приватной жизнью при помощи Интернета. Не меньшинство контролирует большинство, а большинство контролирует меньшинство и друг друга. Размывается номенклатурный центр слежки: все следят за всеми, все являются объектами тотального наблюдения в виртуальном пространстве, выдаваемого за «волю народа» и «гражданское общество». Власти остается лишь выполнять роль индикатора локальных групп «глобального села», о свидетельствует поддерживаемая СБУ и МВД Украины частная инициатива сайта «Миротворец» и многих других.
Виртуальный терроризм – в обществе горизонтального контроля власть активно использует плачевное финансовое положение людей, для которых место регистрации становится тюрьмой. Лишенные свободы передвижения, капитала и работы, граждане с низким уровнем дохода находятся в состоянии постоянной фрустрации и пополняют ряды пользователей социальных сетей, которые разворачивают бурную компенсирующую деятельность, создающую у них иллюзию своей роли как полноценных политических субъектов. В результате глобальный контроль превращается в массовую локальность троллей, ботов, групп по интересам, фейков, демотиваторов, чатов, где реанимируются мифологические архетипы прошлого («Бандера», «ОУН-УПА», «голодомор»).
Идеологический китч – особое направление в развитии индустрии развлечений, состоящее в производстве огромного количества культурной продукции, пропагандирующей откровенно милитаристские идеи под сентиментальной оболочкой морализаторства. Идеологический китч прибегает к ретушированию: каждого обывателя воспитывают как пассионария, происходит массовизация элитарного, в результате которой героизм становится мещанской нормой. Нехватка личностной реализации приводит к заполнению пустоты символами борьбы. Зияние и несостоятельность рождают «патриотов». Происходит подмена понятия жандарма на понятие революционера: каждый, кто убивает своих граждан, ощущает себя так, будто он обороняется от структуры другой страны. В результате мы имеем дело с поколениями потенциальных карателей, которые пополняют ряды национальных дружин под молчаливое одобрение либеральной романтики.
Этническая концепция нации и культуры – радикальная правая версия «Украины для украинцев» выходит из маргиналий на арену культурной политики и способствует утверждению модели унитарного моноэтнического государства. В научной среде активно продвигаются романтические исследования национальной культуры как замкнутого гештальта с вертикальной передачей традиционных ценностей, в результате чего игнорируются любые гибридные и кочевые культурные формы (например, русскоязычные украинцы). Трагедия националистического романтизма состоит в его принципиальной невозможности вхождения в глобальный мир в двух взаимно исключающих проявлениях глобализации: как интеграции, так и многополярности. С точки зрения интеграции, которая снимает ценность национального государства в пользу информационных технологий, национализм выглядит, как этнический сепаратизм, а с точки зрения многополярности, которая способствует децентрализации регионов, национализм выглядит, как шовинизм и империализм по отношению к локальностям. Резонансы локальностей в глобальном мире достигли такого размаха, что теперь каждый субрегион может обратиться за помощью к транснациональному сообществу для поддержания своей политической и культурной автономии. Другое дело, что транснациональное сообщество зачастую применяет двойные стандарты к самоопределению регионов, классифицируя его как «освободительную борьбу», если регион проводит либеральную политику, или как «сепаратизм», если политика региона направлена на антиглобализм.
Либеральный фашизм в Украине. Двойные стандарты либерал-демократии, в том числе по отношению к Украине, спровоцировали моё расхождение не только с националистами, но и с либералами, когда я осознала замкнутость порочного круга их взаимной смены в условиях цветной революции. Наиболее болезненным было расхождение с русскими либералами, которые оправдывают действия украинского правительства и боевиков по отношению к населению Одессы и Донбасса. После долгих дискуссий я пришла к выводу, что украинский либерализм содержит яркие фашизоидные коннотации. Чем интенсивнее потоки транснационального капитала, рабочей силы, информации, тем жестче становятся радикальные установки в «демократической» стране. Противоречие между либеральной идентичностью и любыми формами фундаментализма является в Украине условным. Условность этого противоречия объясняется тенденциями развития информационного общества третьей волны. Технологический прогресс, приведший к высвобождению глобального капитала и распространению символического обмена и свободного рынка, колоссально понизил роль национального государства, которое утратило способность контролировать свои территории, оставаясь довольно неповоротливым бюрократическим институтом второй волны. Расхождение между правовым понятием государственной границы и фундаменталистской риторикой «метафизики судьбы» спровоцировало распространение регионального и этнического сепаратизма, в результате чего мир оказался на пороге аграрной местечковости «нового средневековья».
Кризис мультикультурализма в Европе создал ситуацию ценностной пустоты, которая тотчас наполнилась радикальными идеями, так что обещанный «конец истории» стал эрой не деидеологизации, а реванша идеологий, в первую очередь – неолиберализма и реваншизма. Так произошло возрождение первой волны в составе третьей, которое было использовано адептами свободного рынка как инструмент шокового распространения либерал-демократии в странах третьего мира путем цветных революций (Чили, Аргентина, Ирак, Грузия, Россия, Украина и др.). Я пришла к выводу, что доктрина либерализма вообще и та ее форма, которую она принимает в Украине, несет в себе латентный фашизм. Просветительский технократический дискурс Сократа и Одиссея заканчивается для нас «Освенцимом» − отчуждением, цинизмом, ксенофобией, этноцентризмом и деструктивностью. Таким образом, мультикультурализм как радикальный неолиберальный проект третьей волны становится для нас мимикрией насилия, скрытого под двойными стандартами.
Я попытаюсь выделить основные фашизоидные коннотации либерального дискурса и показать, как они проявляются в Украине.
Утопизм – отсутствие логической аргументации, сентиментальность и упор на эмоционально-чувственную сферу, отрыв идеи бесконфликтного сосуществования культур от практической жизни, агрессивная пропаганда боязни конфликта (тензофобии), приводящая к поддержке его сильной стороны; стилизация социально-классовых отличий граждан под культурные, в результате которой раздуваются языковые и ментальные проблемы. Манипуляции на тему русскоязычия и носителей «ватного» дискурса в Украине являются отвлекающим маневром для продолжения коррупционных действий олигархической власти и доведения народа до полного обнищания. Правая диктатура используется как механизм удержания контроля в условиях капитализма катастроф.
Коррозия толерантности. Основная часть населения Украины не прошла тест Европы на плюрализм. В природе толерантности как церемониальном сдерживании агрессии по отношению к Другому содержится нечто более страшное, нежели неспособность «терпеть нетерпимое». Граждане Украины не могут удержаться на хрупкой границе между правами и амбициями, поскольку не имеют достаточно высокой политической культуры и не осознают себя субъектами права. В результате они отождествляют защиту своих прав с нападением на права Другого, господство над которым воспринимается как нечто естественное, как «равенство», как продолжение всё той же риторики революционного «освобождения», на деле являющегося карательной операцией (Одесса, Донбасс). В результате плюрализм и релятивизм порождают у людей, которые мыслят оппозициями, состояние культурного шока и полной дезориентации. Возникает ощущение краха ценностей и потери идентичности, зияние расширяется, и эту нехватку человек интенсивно компенсирует правыми идеологиями.
Националистическая «сшивка» − идеологический баланс-спайка придуманных историй, компенсирующих травму. Открытую рану идентичности украинцы латают доктриной национализма, эзотерические символы которого создают у них ощущение подлинности и значимости своего бытия. Особенностью «сшивки» является заложенное в нее противоречие между отдельными идеологическими позициями, которое воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Все позиции подчиняются центральному ядру («Украина – не Россия», «Путин – агрессор») и связаны через процедуру ссылок друг на друга, превращающих их в тавтологические клише. Наиболее ярким противоречием украинской «сшивки» является расхождение между либеральной и националистической идентичностью, между этническим фундаментализмом и «евроинтеграцией», между декларациями о легитимности прав и свобод Другого и призывами к их дискриминации в русскоязычных регионах, что и создало Украине конфликты не только с консервативной антиглобалистской Россией, но и с вполне «либеральными» странами Европы: Голландия, Польша, Венгрия и др. Для нас в этом противоречии нет ничего удивительного, ибо оно укладывается в доктрину шока американской политики.
«Уже-вписанность» – сложный термин, который передает включенность революции в диктатуру и диктатуры в революции в условиях осуществления доктрины шока. Началом цветной революции, когда люди выходят и занимают площадь, является иррациональный протест. Речь идет о таком выражении несогласия, которое не имеет никакой позитивной программы и никакого политического вектора. Носителям иррационального протеста, принадлежащим к группе маргиналов блуждающего избытка в основной массе населения, есть что ответить только на вопрос, чего они не хотят. И совершенно нечего ответить на вопрос, что же они хотят взамен. В результате образуется вакуум в символическом поле – знак проблема, который легко заполняется разного рода политическими силами. Эти политические силы вмешиваются в протест и осуществляют так называемую «номинацию» − обозначение протеста своими целями по установлению новой власти и/или продолжению предыдущей в другой версии. В результате интерпретирующего вмешательства революционные события теряют искренность, стихийность и непосредственную бытийную подлинность. Они оказываются уже-вписанными во властные интриги политиков. Любые дальнейшие попытки возобновить иррациональный протест оказываются предвиденными и воспринимаются как «вынужденные потери», поскольку антиглобалистский бунт становится частью глобальной системы: так возникают «системные» либералы и «системные» левые, озабоченные не столько критикой военного пацифизма и основ либерал-демократии, сколько частными вопросами защиты прав ЛГБТ, зеленым движением и т.д. Журналистская правда в условиях «пост-правды» легко подается как дешевая сенсация и дискредитируется за счет скандала, как в случае с Дж. Ассанжем.
Кто же вмешивается в иррациональный протест и какие политические силы можно выделить в цветной революции, как она была организована в Украине? Давайте рассмотрим три основные силы: консерваторы, радикалы и либералы, причем последние делятся на системных и несистемных. Их различные соотношения и образуют ход событий. Для начала носители иррационального протеста, к которым принадлежат несистемные либералы, занимают мифологическое пространство площади. Время на ней останавливается и становится конченым моментом упоения глубиной бытия. Именно эта экзистенциальная наполненность и рождала будущих жертв «Небесной Сотни». Через некоторое время, когда становится очевидным, что первые протестующие − беспомощны, их номинируют либеральные силы глобальной системы, использующие в качестве механизма прихода к власти и ее удержания национал-радикалов. Так начались первые выстрелы на Майдане, призванные возбуждать толпу. И появились портреты Бандеры, в результате чего мультикультурализм и этноцентризм, либерализм и радикализм, фундаментализм и «европейские ценности» парадоксальным образом соединились в одну сшивку первой и третьей волны. Нечеткость требований со стороны студентов породила ужесточение требований со стороны военных. Из либерально-демократического Майдан стал милитаристским, и начались боевые действия на улице Грушевского, появление неидентифицируемых снайперов, обстрелы со стороны гостиницы «Украина» и сожжение дома профсоюзов — сначала в Киеве, а потом в Одессе. Но и это еще не конец двойного стандарта.
«Пребывание в негативном», или «кошелек или жизнь». Самое интересное открывается не столько в двойном стандарте союза либерального постмодерна с радикальным премодерном против модерного общества (в данном случае – против консервативной России «второй волны»), сколько в том, что двойной стандарт распространяется и на само отношение либералов к радикальным течениям. Сначала либеральные лидеры активно участвуют в правом национализме, используя его как инструмент поддержки status quo капитализма, как средство отвлечения масс от реальных проблем и как механизм массового устрашения. Когда масса запугана уже достаточно, ей предлагается в качестве «единственной альтернативы» собственно либерализм как «источник дефашизации». Этот прием называется «пребывание в негативном» (Славой Жижек) и составляет одну из основ невозможности выбора. Мы можем говорить, используя чешский политический жаргон, об искусственной ситуации выбора «Fa versus Antifa» для субъекта, которого заставляют выбирать между «кошельком и жизнью» — между мультикультурализмом и радикал-национализмом, условность противостояния которых уже предусмотрена. Имеется в виду, что радикал-националистические группировки и мультикультурные эксперименты неолибералов, либерализированных левых, трансгендерных и других сообществ питаются из одного капиталистического источника. Недовольство правых, которое наивно воспринимается как симптом их стремления гомогенизировать культуру, на самом деле является лишь одной из сторон глобального базового конфликта. Последний заключается в противоречиях самого капитализма, представители которого стилизируют экономические проблемы под этнорелигиозные. Причем, этнические и религиозные конфликты сначала намеренно обостряются, общество дифференцируется, партикуляризируется и приводится к расколу (через национализм «фа»), а затем подвергаются нивеляции и унификации (через мультикультурализм «антифа»). Иными словами, сначала нас искусственно разъединяют на западников и славянофилов, националистов и православных, а потом столь же искусственно объединяют в неком общем «западном доме». Между тем, «базовый конфликт» современного мира, связанный с поиском дешевой рабочей силы, так и остается нерешенным.
Если рассматривать цветную революцию как пошаговую информационную процедуру, то выглядит она примерно так.
Шаг первый. Американская доктрина шока — ослабление Востока и третьего мира за счет создания зон свободного рынка. Идеологической вывеской доктрины шока является либеральная борьба против тирании. Происходит подшивание под эту борьбу демократов, недовольных консервативными структурами государства, для укрепления которых используется партия войны с ее этническими реваншами.
Шаг второй. «Спящие». Это корневая система кибер-контроля на широчайшем горизонтальном уровне с поддержкой сверху, запускаемая десятком синхронных щелчков от заказчиков — блогеров, сетевых анонимов в ЖЖ, неформальных лидеров мнений и т.д. «Спящие» состоят из огромного количества наивных обывателей, которых стихийно направляют боты по двум противоречивым лозунгам «борьбы за свободу» и «борьбы за нацию». Используются такие нехитрые приемы, как накрутки лайков, копипасты постов, вариации идентичных речевок.
Шаг третий — протест. Материализация «спящих» в виде выхода молодёжи на улицы, образование стихийной толпы из студентов и патриотов с искренними негативными порывами без позитивной программы действий.
Шаг четвертый — перехват. Пробужденным от сна рассказывают, кто их враг и чего они хотят. Они хотят: прав, еще больше прав для всех, прав для себя, прав для нации, ограничения прав «агрессивного соседа», ограничения прав своих сограждан, если те не против соседа, ограничения или смены власти, если та недостаточно «защищает» их права или дискредитирует права «соседа» и «сторонников соседа». Схема искажения первичных умонастроений в процессе перехвата работает по принципу: abc bcd cde def. Между 1 и 4 звеньями в ходе искажения уже нет ничего общего. Из самообороны вырастает нападение. Из либеральности — дикий волюнтаризм. На конкретном моменте радикалы и либералы становятся «одним национальным целым». В дальнейшем начинается конфликт между либералами как носителями идеи легитимности и радикалами как носителями идеи доминирования, в результате которого либералы прибегают к двойным действиям.
Шаг пятый. Двухходовка – уничтожение либеральными режимами радикалов их же руками в гибридных войнах. Породив неофашистов, либерализм второй волны революции объявляет их вне закона и меняет проект на более умеренный и бескровный, противопоставив состоянию страха, который вызывают радикалы у населения, себя же в качестве мнимой альтернативы «дефашизации». В этих условиях возникает хаос. Сопротивление радикалов ставит страну перед угрозой правого реванша, как мы видим на примере национальных дружин «Азова» в Украине. Либералы первой волны цветной революции, предвосхищая свой крах, пытаются объединиться то с радикалами, то с консерваторами, создавая опасность очень жесткого консервативного реванша, идущего вслед за правым. Подобные метания мы наблюдаем на примере украинского правительства в простенке между неонацистами и Россией. Система пытается восстановиться, используя баланс-формулу взаимодействия между тремя силами протеста в зависимости от отношения к западному миру («порочный круг цветной революции»): консерваторы — либералы — радикалы — и снова либералы или консерваторы. Данные процессы определены как стерилизация результатов революции.
Будущее: Украина и Россия. Что ждёт Украину? На текущий момент − полное забвение реальной истории и подлинной исторической памяти. История становится медийной, а память рекламной, колеблясь между национализмом и глобализмом. Ни один из этих проектов не отражает Украину в ее культурной полноте и многообразии. И если первый обостряет ментальные и культурные отличия украинцев, непомерно преувеличивая их и способствуя расколу, то второй их нивелирует путем западной унификации, искусственно наброшенной на полиязычное и поликультурное поле нашей Родины. Таким образом, из естественного явления культурных отличий создается глобалистский или этнический фантазм. И если глобалистский сценарий для Украины еще имеет будущее, то радикальный национализм обречен на вымирание, поскольку будет уничтожен с двух сторон – и со стороны либерализма США, и со стороны консерватизма России. Будущее Украины колеблется между недолгосрочным этническим правым реваншем, а затем – либо американским неолиберализмом, либо − реставрацией консервативных ценностей России.
Если я уже заговорила о России, не могу скрывать, что ее поведение по отношению к Украине является для меня сейчас вопросом жизненной важности. Поэтому не могу не коснуться механизмов информационной войны. Последняя строится на своеобразной матрице идентичностей – игре структур, маркеры которых никто не должен нарушать. Наивно полагать, что информационная война представляет собой столкновение двух полярных идеологий. Подобно физической войне и подобно неототалитаризму, информационная война – также гибридна, латентна и фрагментарна, она имеет множество модулей активности, которые запускаются поочередно и в комбинациях, сочетая гражданские, этнические и государственные элементы. То есть, это гибкая сетевая структура идеологий, которые не столько приписываются сверху, сколько вырастают из самих глубин коллективного бессознательного, превращая людей в носителей дискурсов. Поэтому и цензура на такой войне, как правило, имеет формы самоцензуры, добровольного «зашивания» и транслируется не сверху вниз, а снизу вверх, включая такие пути, как виртуальный террор и электронный фашизм. Изобличители идеологий ошибаются, полагая, символические покровы лжи и обнаружить за ними олигархические интересы властей. Эти символические матрицы не просто скрывают реальность, они вырастают из самой ее почвы – в нашем случае из истории российско-украинских отношений, и бороться с информационной войной надо не наивной оппозиции, а циничному психоаналитику, не опасаясь остракизма со стороны больного общества.
Как психоаналитик культуры и человек, прошедший курс высвобождения от идеологии Майдана, могу сказать, что выходить из символического поля – это больно. Поэтому у людей, которые крепко впаяны в матрицы, попытки диагноста проникнуть в трещины информационных коконов вызывают агрессию. Сейчас я попытаюсь набросать матрицы этих коконов, очертив основные символические позиции украинцев и россиян, условно разделив их на группы. Здесь работают те же три круга идентичностей: консерваторы, либералы, радикалы. Консервативную позицию представляют собой большинство населения России. Эти люди условно делятся на носителей ностальгической «советской» идентичности («левых») и носителей малороссийской монархической идеи («правых»). В первом случае речь идет о восстановлении федеративной модели СССР и архетипа «дружбы народов». Во втором – о вхождении восточной или шире Украины в пространство «единой России». К «левым» тяготеет значительная часть ополчения, «правые» нередко представлены русскими добровольцами на Донбассе и называют себя «националисты»: сочетание в одном батальоне красного флага и знамени Александра Невского при всей внешней противоречивости воспринимается, как одно «символическое поле» «русского мира», вообще, наличие подобных «узаконенных» парадоксов является типичным симптомом любой идеологии.
Двигаемся дальше. Русские либералы. Их идеология в России, как и в Украине имеет не меньше (если не больше) легитимных противоречий, главное из которых состоит в том, что либералы против насилия, но только по отношению к себе. Эта категория людей возлагала на меня большие надежды как на «поэта украинской революции» и весьма болезненно пережила мой уход из дискурса. На сегодняшний день мне кажется, что русский либерализм – достаточно «фашизоидная» идеология, потому что она – тотальна, спонсируема и содержит внутренний экстремизм. В России либералы составляют пока еще закрытую субкультуру, которая не имеет поддержки у обычного населения, наивные консервативные черты которого либерального оппозиция всячески высмеивает.
Радикалы в России – относительно новая группа людей, которой удалось значительно укрепиться в качестве своеобразного противовеса «бандеровской» Украине. Русские радикалы – кривое зеркало украинских. Их объединяют общие цели (раскол между Украиной и Россией), общие средства (дегуманизация противника путем создания его стереотипов в сознании населения) и, подозреваю, что общие заокеанские спонсоры, внедренные в обе страны и заинтересованные в фрагментации славянского мира. Создается эффект смыкающихся тисков, когда крайности работают друг на друга и на олигархат. Русские радикалы (в отличие от русских консерваторов) придерживаются, в основном, изоляционистской позиции: окончательно оградить Россию от Украины, представив последнюю как лепрозорий неонацизма и минимизировать потери России на украинском направлении, ограничив приток добровольцев на Донбасс и приток украинских миротворцев в Россию, которые могут изменить шаблоны массового сознания. Насколько русские правые соотносятся с консервативным экспансионизмом почвенников, с одной стороны, и с декларативно центристской либеральной политикой власти, с другой стороны, − это мне на текущий момент не известно, но связь между радикалами и властью в России – гораздо менее очевидная, чем в Украине, где правительство откровенно толеризирует действия неонацистов.
В радикальном поле противостояния используются бинарная оппозиция: «свои» и «чужие». Те и другие необходимы для солидаризации и выполняют свои ролевые функции. Ничто так не угрожает националистическому порядку, как символическая «смерть» врага. Утрата возможности наслаждаться глупостью противника означает появление «неидентифицируемого» − Третьего, травматического избытка, трещины. Его надо убрать любой ценой, ибо он составляет пробел в матрице. Поэтому в Россию свободно (под дружный смех умных консерваторов) приезжают откровенные украинские национально-либеральные фанатики режима и выступают на центральных каналах в роли «проблемных людей». Сопротивление со стороны радикалов носит чисто ритуальный характер, что видно на моем примере. Пока я была в ролевой игре «поэтом майдана» и волонтером, я ездила в Россию спокойно, но стоило мне стать диссидентом в Украине, русские радикалы начали в социальных сетях активную компанию за запрещение въезда. Показательно, что с российскими радикалами-изоляционистами вступили в противоречие отдельные антифашистские силы донбасского ополчения левой или «советской» идентичности (известно негативное мнение о них Захара Прилепина), которые заинтересованы в помощи пророссийской Украине и которым изоляционисты подсознательно пытаются внушить, что «они тоже незаконны», потому что война в Украине – «только гражданская», а также консервативные умеренно центристские силы, заинтересованные в Минских соглашениях. Именно последние силы еще удерживают радикалов на хрупком маргинесе. Есть мнение, что, если в России будет подготовлен патриотический Майдан, именно радикалы одержат в нем победу, подмяв под себя либеральную оппозицию, как и было с Украиной. Исход всего этого может быть следующим: в случае победы радикалов, которые перехватят у либералов инициативу, первые испугаются результатов содеянного и вернуться обратно к консерваторам. Впрочем, для России патриотический Майдан – одна из драматичных возможных перспектив на далекое будущее, признаки которой только прощупываются.
В таких условиях мне представляется разумным диалог не только Украины и России или Украины и Европы, но и — России и Европы — вокруг украинской судьбы. Я предлагаю западному миру не проявлять снобистское равнодушие по отношению к тем, кто отдавал свои жизни за миф об избранности западного мира, а попытаться изменить свою модель поведения по отношению к Украине, перестав быть локальным проводником американского глобализма, но превратившись для нас в неравнодушного Другого.
Евгения Бильченко
Ответить с цитированием
Текст свернут. нажмите + чтобы посмотреть 
Сообщение от San4es60
.PNG)
