Поэтические вечера

[Негра]

Past Perfect

До чего ж хорошо! Я - иголка в стогу.
В школу я не пошел. В школу я не могу.
В суматохе родня, носят пить мне и есть...
Мне везет: у меня тридцать восемь и шесть.
Растревожена мать. В горле еж. Я горю.
У соседей слыхать, сколько лет Октябрю,
там про вести с полей, трактора и корма...

А в постели моей пухлый томик Дюма.
Затененный плафон. И со мною в душе
де Брасье де Пьерфон и хитрюга Планше...
Что мне банки, компресс?! Я молчу. Я не ем.
Госпожа де Шеврез. Ловелас Бекингэм.
Что мне вирус? - мой дух совершенно здоров.
Я застрял между двух параллельных миров.
Тесный дружеский строй, благородство и честь...
Как прекрасны порой тридцать восемь и шесть!
Одеяло да плед, аскорбинки в драже...
Десять лет, десять лет не вернутся уже.
Снега, снега по грудь намело на фасад...

Это было чуть-чуть меньше жизни назад.

Александр Габриэль

Спроси



Я чувствую разорванную связь, как чувствуют врождённое уродство. Ко мне не пристаёт чужая грязь. Но, впрочем, и чужое благородство проходит мимо, не задев меня, самопровозглашенного изгоя. Нет, я отнюдь не Байрон, я – другое; я – дым, произошедший без огня. Наполеоном – на груди ладонь – я не стою в бермудской треуголке. Поддерживая тленье (не огонь!), ловлю печальным вдохом воздух колкий. Рубить не научившийся сплеча, я вижу горизонт, который чёрен... Но факт, что я живу, пока бесспорен на беглый взгляд врача иль палача.

Завален тест на воспитанье чувств, мотив надежды затихает слабый... Всё круче склон, с которого качусь; всё жестче и болезненней ухабы. Музей Тюссо остался без меня, я не герой энцикловикипедий. Всё неподвластней мне аз-буки-веди, всё различимей крики воронья. Судьба фальшиво сыграна «с листа» – и на исходе, как чекушка водки... Период с тридцати и до полста прошёл в режиме быстрой перемотки. Ушли друзья. Не надо про подруг. И явки все провалены (с повинной). Став авангардом стаи журавлиной, синицы подло вырвались из рук.

Откуда этот каменный барьер, задвинутая наглухо портьера и неохота к перемене мер, предписанных для взятия барьера? И все боренья – супротив кого? Пуста арена. Стоптано татами. Но держит душу жадными когтями угрюмый старый хищник Статус-Кво. Душе гореть хотелось и парить, но не даётся ей полёт красивый... У мерина умеренная прыть, тем паче если этот мерин – сивый. Слова исходят из бессильных уст взамен уменья действовать и биться... Ведь в швейной мастерской моих амбиций закройщиком работает Прокруст.

Да-да, конечно, это болтовня не самого весёлого замеса. Я пессимист. В семье не без меня. Сколь волка ни корми, он бредит лесом. Могу смириться, выучить фарси, сыграть в чужой, оптимистичной пьесе... «Ну что ж ты, милый, голову повесил?» – спроси меня, Алёнушка. Спроси. И может быть, соломинка сия сломает в тот же миг хребет верблюду, и солнцем озарится жизнь моя, и, может, с той поры я счастлив буду; Снеговиком растает Статус-Кво, трусливо убегут из Рима готы...



Есть что-то посильней, чем «Фауст» Гёте.

И посильней неверья моего.