Re: Переводы с польских форумов - архив
08.03.2009 19:45:54

http://www.newsweek.pl/artykuly/sekc...lasiu-,36633,1
Igor T. Miecik
Cham i szlachcic. Nowe obyczaje na Podlasiu

Игорь Т. Мечик
Хам и шляхтич. Новые обычаи в Подлясье


Галина и Станислав Тыминьские

Говорят, что дьявол нёс грешную шляхту в ад в мешке, мешок порвался, и самые бедные высыпались в Подлясье. На недобрую землю упали, на пограничье государств и культур. А на пограничье всё как-то тесно сплетено: хам и шляхтич, подлость и порядочность, история, настоящее и будущее.

ЗЕМЛЯ

Граница была тут спокон веку. И поле Тыминьских у этой границы. По одну сторону село Козажи, по другую – Тымянки. В Козажах – холопы, в Тымянках – шляхта. Для приезжего никакой разницы между ними нет. Чего там, обычные малоземельные крестьяне. Тут 20 гектаров, там 15. Но они это видят иначе.

В прадавние времена за полем Яна Тыминьского, на граничной, глубокой запаханной борозде кончалась Польша Пястов. Это была последняя борозда Мазовецкого Княжества, дальше начиналась Русь, потом Литва. Захватчики – Пруссия и Австрия – вдоль этой борозды разорвали на части Речь Посполиту. Наполеон установил здесь границу Княжества Варшавского, а монархи, которые его победили, - Царства Польского. Когда в сентябре 1939 года пришли новые захватчики, то снова рассекли Польшу вдоль поля Тыминьских. На Третий Рейх и СССР.

В доме Тыминьских поселился советский капитан-артиллерист. Вдоль борозды он строил огромные бетонные бункеры. Отцу Яна он говорил не раз, что благодаря этим бункерам граница тут останется на веки веков, непоколебимая, как сама Страна Советов. Тыминьский помнит, что отец ему отвечал:
- На этой борозде граница и без твоих бункеров будет. Потому что этой борозде сам Господь Бог границей быть предназначил. Тут, где поле моё кончается, тут и граница. Здесь мы, сыновья Авеля, а там, за бороздой, каиново племя.

Капитану, в принципе нравилось то, что отец говорил. Он только поправлял, что не Бог, а Сталин. В пятницу после работы он вместе со своими солдатами развлекался, играли на гармошках, плясали, пели и пили до полусмерти. Капитан шутил, что кто в пятницу пьёт, у того в воскресенье голова не болит. Эти бункеры он так и не достроил. До сих пор стоят они на поле Тыминьских, обращённые пустыми бойницами в сторону Козаж, серые, приземистые, тяжёлые, большие, как хата. Капитана немцы расстреляли у леса. В воскресенье 22 июня 1941 года.

Несколько лет тому назад за полем Тыминьского снова провели границу – между воеводствами Мазовецким и Подлясским. А для Тыминьского эта борозда – граница, которая не только по земле идёт, это граница между шляхтой из Тымянок и холопством из Козаж. Поэтому Каин и Авель. Потому что шляхтич от Авеля, как говорят местные, произошёл, а холоп – от Каина. И граница, во всяком случае, здесь, в Подлясье, всегда была и всегда будет.

БРАК

В этих местах, когда шляхтич на холопке женился, то мать икону заслоняла, чтобы Мадонна не плакала от отчаяния, видя хамку в шляхетском доме. Мать Юзефа Крыньского икону не заслонила.
- А надо было, - говорит она. – Я все слёзы выплакала, а Пресвятая Дева вместе со мной.
Крыньская сидит у печи в кресле-качалке и молча смотрит на сына.

Юзеф Крыньский из Лепиц – чудак. Все в окрестностях это знают. Когда устраивает торжественный выезд, односельчане, хотя и потомки шляхты, как и сам Крыньский, пальцем у виска крутят. Считают, что он перебарщивает с этим шляхетством, с ума сходит.

Крыньский про жену вспоминать не любит, зато про выезд может сто раз рассказывать. Хоть и знает, что над ним смеются. Значит, так, для выезда нужны шляхетский наряд, бричка, запряжённая парой коней подлясской породы и лигавка – традиционная подлясская деревянная труба, или, скорее, рог. Крыньский, не обращая внимания на усмешки соседей, одетый по-шляхетски, медленно едет по селу и что есть сил трубит в лигавку, чтобы гремел древний рыцарский зов.
Он объясняет, что выезды его – не от проблем с головой, а из любви к шляхетским традициям:
- Дед мне рассказывал, как до войны Потоцкие и Оссолиньские на охоту ездили. Поэтому теперь я здесь точно так же езжу.

Крыньский – местный организатор торжественных выездов. Чаще всего он возит новобрачных, а ещё когда приезжают официальные лица, и должно быть с помпой, традиционно, по-подлясски и по-шляхетски, то Крыницкий их по околицам возит. В альбоме у него фотографии этих выездов – всех до единого. Как он, например, везёт епископа Антония Дыдыча на мессу в праздник Вознесения Богородицы. Дальше – как он в шляхетском наряде возглавляет целое шествие, которое провожает икону по дроге в Одессу. А на любимом снимке Крыньского епископ высаживается из его брички перед приходским костёлом. Приехал на конфирмацию молодёжи, в том числе и сына Крыньского, Патрика. Ой, как помнит Крыньский эту минуту, будто вот сейчас было. Стоит он в кремовом костюме у брички, епископа под локоть поддерживает. Говорит, что сын его выбрал себе имя Папы – Кароль. Епископ улыбается. Говорит:
- Это прекрасно.

У костёла – толпы, все аплодируют, ликуют, в том числе и те, которые пальцем у виска крутят на его выезды. Ведь это сам епископ в бричке Крыньского едет, а Крыньский с епископом беседу ведёт. При воспоминании об этом чувства прямо-таки переполняют Крыньского.
- Вот где сила-то, вот она! – стучит он пальцем по фотографии.
И вдруг умолкает. Из альбома вылетает небрежно заложенный туда небольшой снимок брюнетки с сигаретой в руке.
- А это моя жена Тереса.

Поколение Крыньского, нынешние 50-летние, переломили вековое табу смешанных браков. Потому что раньше шляхтич на холопке не женился, а чтобы шляхтянка за холопа пошла – это и в голову никому не могло прийти. Потому что среди бедной подлясской шляхты фамилия – это было величайшее сокровище. Чаще всего только она и отличала шляхтича от холопа.
Здесь каждый помнит свой герб и прекрасно знает, кто в околице шляхта, а кто нет. Простейший принцип: если у кого фамилия на –ский или –цкий кончается или, ещё лучше, совпадает с названием деревни, в которой он живёт, - тот шляхтич, а если нет – тот хам, ну, если вежливо – холоп или крестьянин. Значит, в Тымянках – Тыминьские, в Богутах – Богуцкие, в Лемпицах – Лемпицкие, Винницкие – в Винне, Немыйские – в Немыях.
Кроме фамилии никто тут не имеет никаких доказательств своего шляхетского происхождения. Кто-то утратил документы задолго до разделов. Остальные – в первой половине XIX века.
После III раздела оказалось, что вместе с землями Речи Посполитой Россия поглотила бомбу замедленного действия, польскую шляхту, которая теперь составляла 70% дворянства империи. Царь не мог с этим согласиться. Шляхетское происхождение он приказал подтверждать в судебном порядке в долгих и разорительных процессах. Три четверти Подлясья не могли себе этого позволить, не по карману было. Потом были репрессии после Январского восстания (восстание 1863-64 гг - прим. перев.), и, наконец, большевистская орда в 1920 и 1939, когда в тревоге и спешке запихивали последние документы в конфорки кухонных плит.
Крыньский быстро засовывает снимок жены в альбом. Поглядывает на мать. Но она уже начала:
- Через год после свадьбы поехал он с женой на заработки в Германию. Там Тереса родила ему двух сыновей. Погодки. Младшему не было и трёх месяцев, когда она ушла к другому мужику. А этот с двумя младенцами вернулся домой в Подлясье. Ни он, ни мальчики не имеют с ней никакой связи. Говорят, вышла замуж в третий раз. И от всех трёх браков у неё есть дети.
Мать замолкает так же внезапно, как заговорила. Не смотрит на сына. Ещё добавляет, как бы сама с собою:
- Я всегда говорила, что всё оттого, что взял за себя хамку. Шляхтянка никогда бы так не поступила. Хамское воспитание всегда наверх вылезет. Известно.
Крыньский молчит, листает альбома, кажется, мысли его далеко.
- А это мой катафалк, - вдруг выпаливает он. – Ни у кого такого нету. Дерево ореховое, упряжь графская, четвёрку можно запрячь. Я его для мамы держу. В последний путь она поедет по-шляхетски.

ДЕТИ

Ветряную мельницу видно издалека, ещё до того, как въедешь в село. А прежде, чем войдёшь в дом, уже слышно Радио Мария. Вся жизнь дома сосредотачивается на кухне. Маленький транзистор грохочет на полную громкость:
- Это католический голос в твоём доме.
Кахимеж Лемпицкий начинает издалека:
- И что они имеют против геотермии? Денег отцу директору не дают, от верующих людей брать тоже не позволяют, а чем им геотермия помешала, скажите на милость? Прямо зло берёт, потому что у меня тут своя геотермия. И тоже не могу шагу ступить.

Геотермия Лемпицкого – это большая ветряная мельница, замыкающая перспективу усадьбы. Лемпицкий обувается в резиновые сапоги, нахлобучивает меховую шапку и ведёт меня к мельнице.
- Наследная, - говорит он. – В моей семье она трём поколениям обеспечила достаток. Сто лет никто не смел над Лемпицкими насмехаться, что де шляхта, а в нищете живут, в лохмотьях ходят или писать не умеют. О моих сыновьях я уже не говорю, хотя их тоже мельница выкормила. Я их всех в высших академиях выучил. Они теперь инженеры и магистры в больших городах. Вся околица тут зерно молола, даже когда уже свет в селе был, а теперь? Смотри, пан, что с мельницей творится, как с геотермией, то же самое.
Мельница стоит стройная стрельчатая, хотя и слегка наклонившись набок. У неё всего одно крыло, которое печально повисло до самой земли. Доски на стенах потрескались, посерели, рассохлись и перекосились в разные стороны. Внутри – огромный деревянный механизм, который выглядит, словно гигантские разобранные часы, этажом ниже – массивные каменные жернова. Лемпицкий скачет по колеблющимся деревянным ступенькам и помостам, как горный козёл. О мельнице он может говорить часами, о каждой её части. Он сам тут всё ремонтирует. За всем следит. Недавно (а ему уже восемьдесят лет) залез на самый верх и заменил всю крышу, потому что на механизм текло. Однако он смотрит на вещи реально:
- Тут четырём молодым мужикам на неделю работы, тогда, может, толк будет, а так… Сам-то я только и могу поправить, чтобы она не упала. Хотя, может, лучше бы в неё молния ударила. Я уж и сам не знаю, - Лемпицкий умолкает.
- Нету здесь моих сынов, это жалко, - продолжает он рассказ. – Нету возможности сейчас молодёжь на своём хозяйстве удержать. Шляхта, не шляхта, всё едино – деревня и есть деревня. Вы на улицу посмотрите, одни старики. Молодые убегают. Как мои сыновья. А ветряная мельница, пане, он как геотермия, сила из природы идёт. И природа-то нынче в моде, а никто мельницу не хочет. Ходил я в Чехановец, в музей сельского хозяйства, хотел продать как памятник старины. Говорят, у них уже есть такая. Из Евросоюза дотацию хотел на ремонт. Говорят, я сначала должен свои вложить, а у меня только пенсия. У войта был, ему тоже мельница не нужна. А мне жалко, пане, ведь родовая. Я говорил, что этой мельницей сыновьям образование дал? Но они её тоже не хотят. Уехали. Ага, говорил. Деревня и есть деревня, пане, отсюда даже граф сбежал, а денег у него было, как листьев на дереве. За нашим полем до войны было его имение. Молодой граф С. До войны унаследовал сотни гектаров полей и чудные леса – древние пущи. Граф, как вырос, из деревни сразу убежал. Дома бывал гостем. Вроде бы он говорил, что Подлясье – всего мира задница. Путешествовал он по всей Европе. Варшава, Вена, Берлин, Париж. В карты играл и проигрывал. Ворох векселей рос. В конце концов, его лакеям приходилось даже папиросы для него у евреев в кредит брать. Чтобы долги заплатить, граф велел пущу вырубать. Участки продавал своим крестьянам и курпевским поселенцам. Графу повезло: когда в его поместье ворвалась Казанская стрелковая дивизия, сам он был в Варшаве. Жизнь свою спас, но имение советы разграбили, а потом и сожгли. Граф доживал свои дни в панельном доме, в гомулковской двухкомнатной квартирке. Сын его был несчастный неудачник. Внук – паркетчик, а внучка, говорят, барменша в Ирландии, - рассказывает Лемпицкий.
- Не всем в городе хорошо живётся, пане, сегодня – так же, как и вчера. Молодые Подлесье называют, как граф, - задница. Но у моих сыновей всё в порядке. Так они мне говорят, - вздыхает Лемпицкий. – Недавно старший звонил. Я ему про мельницу рассказываю, про крышу новую, а он мне – что все ночи не спит, в интернете ищет и генеалогическое древо Лемпицких возрождает. Что там мельница, папа, говорит мне, ты, папа, понятия не имеешь, какая наша семья знаменитая. Шляхта с XIV века, в Подлесье сам князь Витольд, тот самый, что в Грюнвальде, нас привёл. Были в семье и графы, и кастеляны, не мельницей, а целым замком огромным Лемпицкие владели. Так что занят он, и после работы это дерево в интернете растит. Я не жалуюсь, что крышу самому пришлось крыть, некому было помочь. Но тяжело старику одному на хозяйстве. А ветер на этой крыше – прямо ураганный, и жесть кровельная страх какая тяжелая была. И высоко, пане.

СОСЕДИ

Анджей Богуцкий уговаривал дочь Малгосю, чтобы, когда будет писать доклад на школьный конкурс, описала там дом деда Франчишека. Доклад о памятниках старины гмины Богуты. Малгося даже фотографии сама делала. Есть ветряная мельница Козляк в Древнове, есть кладбище, шляхетская усадьба в Земках и барочный костёл Всех Святых в Богутах. Малгося учится в VI классе, и отец очень гордится тем, что она интересуется историей. Хотя сама она говорит, что важнее всего для неё не история, а приз – компьютер. Она поставила бы его у себя в комнате и болтала бы с подружками по скайпу. Она так говорит, но, скорее всего, просто шутит, уж такая она озорная.

Отец, считает, что дедовский дом годится для доклада о памятниках старины. Ему почти сто лет. Это было первое каменное здание в гмине. Дом великолепен. В центре большая печь, комнаты анфиладой, между ними широкие двустворчатые двери. Перед входом крыльцо, как в поместье. На крыльце были дубовые лавки, на которых с трубкой сиживал дед Богуцкий. Старый дом стоит пустой рядом с большим современным особняком, в котором сейчас живут Богуцкие. Это богатая семья. У них почти сто гектаров и большое стадо молочных коров.

Дед Франчишек, как реликвию, хранил документ, свидетельствующий о шляхетстве семьи.
- Большой, очень старый, писан от руки на пергаменте. Дед говорил, что получил его на конфирмацию от прадеда, а тот от своего деда. Был он писан по-польски и на латыни, оттого я думаю, что ещё до разделов его писали, - размышляет Богуцкий. - Выходит по моим расчётам, что был он саксонской эпохи, а может, и старше. В 70-х годах отец одолжил его одному учёному из Америки. Только мы его и видели. Дед Франчишек до самой смерти ему этого не простил.

Франчишек Богуцкий, прадед Малгоси, - лицо реальное. Он был тут войтом, активистом Польской Народной партии, общественником, завёл пожарную дружину и ссудную кассу Стефчика (Франчишек Стефчик, 1861 – 1924, польский общественный и политический деятель, родоначальник народных ссудных касс в Польше, - прим. перев.), а наряд, в котором он ходил в костёл, теперь экспонат в музее сельского хозяйства в Чеханувце. Когда в 30-е годы эндеки устраивали в Чеханувце пикеты перед еврейскими фирмами, он на Ломжинской улице убеждал их, что они поступают недостойно. Доказывал, что если кто хочет конкурировать с еврейским бизнесом, то надо свою фирму основать, а не бить чужие витрины. Его сам президент Мостицкий благодарил, когда был с визитом в Чеханувце. В конце концов, евреи жили тут с XV века, так же, как шляхта и крестьяне. Некоторые эту притчу о Каине и Авеле, шляхте и хамах, иначе рассказывают. Было три брата: Хам, Сим и Иафет. Шляхта пошла от Иафета, холопы – от Хама, а от Сима – евреи. Вроде бы братья, но насмерть разделённые.

Затем и была касса Стефчика – чтобы люди имели доступ до кредита. На кредит из кассы была создана известная во всех окрестностях строительная фирма. Строились прекрасные деревянные дома из бруса. Фирму основали курпы, которые поселились на участках вырубленного графского леса.

На Ломжинской была еврейская лесопильня, и деревянный склад Роснера. Роснер покупал дерево у графа. Распиливал на брус, а курпы из этого бруса дома строили. Все хаты из бруса в околице – это их работа. О пикетах перед еврейскими магазинами тут не вспоминают, а вот о советской оккупации, их бункерах и как в Сибирь вывозили – да, о гитлеровской оккупации – тоже, о лесных партизанах говорить можно и ещё об агентах госбезопасности, которые партизан вылавливали и пытали в своём штабе, и на гармошке играли, чтоб не слышно было криков. А о разбитых еврейских витринах никто не говорит, хотя тогда в Чехановце под национальными знамёнами маршировали толпы. То, что произошло позже, как-то не позволяет вспоминать эти разбитые витрины.

Мемориальная доска на разрушенной чехановецкой синагоге, которая при ПНР была кинотеатром, скромно сообщает: «Памяти еврейских жителей Чехановца, убитых в страшное время теми, кто служил немецкому нацизму». От леса, которым граф расплачивался с долгами, не осталось ничего. Только эти дома из бруса. И на Ломжиньской никого не осталось. Здесь было гетто. Грузовики отсюда ехали в Треблинку. Теперь в домах на Ломжиньской живут люди, чьи фамилии оканчиваются
на -ски, а также и те, чьи фамилии оканчиваются иначе. Малгося историю дедушки и его дома знает наизусть, но в список исторических памятников дом не внесла. Говорит, что стесняется
.