Адам Мицкевич
Из Парижских лекций (курс второго года).
Великороссы отличаются от других племён славянского рода. Высокие ростом, сильные, плечистые, быстрые разумом, может быть, в этом смысле первейшие в Европе; но сердцем бесчувственные и душой холодные: они не любят музыки и пения так, как южные славяне; в глазах своих имеют выражение особливое. Глядя в эти глаза, подобные оледеневшим каплям, видишь нечто ужасное, нечто вроде глубины без дна – свет отражается от них, но не пылает в хрусталике. Это взгляд ясный, пронзительный, взгляд не человека и не зверя, но скорее насекомого. Чтобы иметь представление о нём, надо взять под увеличительное стекло какое-нибудь насекомое и всматриваться в его глаза, неподвижные, прозрачные, пронзительные и холодные.
Племя это говорило на диалекте богатом, как все славянские наречия, но не музыкальном и не поэтичном, сначала не писали на нём. Только в Петербурге, где кроме армии почти не было жителей, стал он языком повсеместным, письменным и административным. Пётр Великий придумал и объявил указом алфавит для него. Таким образом, великоросский диалект стал языком правительственным и законодательным всего государства, во многих провинциях существуя лишь официально.
Южные славяне, из Малой и Белой Руси, входя в петербургские полки, принимали постепенно характер северных русских. Солдат, взятый в армию на 20, 25, 30, 35 лет, словом, на всю жизнь, без надежды увидеть когда-нибудь родную землю, принуждённый постоянно упражняться в трудной муштре либо воевать, забывал семью, домашние обычаи, предания и песни, слышанные в детстве. Полк становился для него всем, отечеством, домом, обществом, имеющим свои традиции, свою историю. Русская армия отличается от европейской, её полки вечны. Всё изменилось в Европе со времён Петра Великого. Кто знает сегодня имена региментов при Людовике XV? Историю легионов Речи Посполитей или даже оных славных полубригад Наполеона? В России полки, которые создал Пётр, всегда носят одни и те же имена, многие из них сохранили данные Петром знамёна и элементы старинных доспехов, потому что видели, как на поле битвы русские солдаты бросали раненых, чтобы унести их шапки и сабли. Силой, организовывавшей столь устойчивую армию, был страх; он раздавил, смешал и слил в единое целое финский элемент с сильной малороссийской стихией.
Сама личность Петра Великого, рассматриваемая как с физической, так и с моральной точки зрения, даёт пищу для интересных размышлений. Видно, что это был человеке из Великороссии. Высокого роста, сильного сложения, с выразительным, но вместе с тем свирепым лицом, он имел что-то особенно ужасное в глазах, серых и налитых кровью; взгляд его являл отатаренного москаля. Лицо и вся его фигура, постоянно неспокойные, казалось, были под влиянием нервного возбуждения. Он даже сидя не мог оставаться на одном месте, но качался таким манером, который пронзал страхом всех присутствующих. Подобную нетерпеливость замечали во многих членах Конвента, а именно в горцах (монтаньярах), которые уцелели после революции. Среди товарищей своих они отличались тем дрожанием мускулов лица и тем постоянным движением, которое можно заметить у хищных животных, содержащихся в клетке.
Теперь можно бы спросить философов, как бы они объяснили себе этот врождённый опыт Петра Великого, эту глубину взгляда и комбинаций во всех его начинаниях. Человек, который родился в варварской стране, получил воспитание самое неудовлетворительное, почти подавившее в нём всякий зародыш высоких понятий и моральных способностей, человек этот, однако, обманывал искуснейших дипломатов, создал армию и флот. Вольтер был прав, сказав, что если бы кто-нибудь в детстве Петра предсказал, что этот монарх сделает во время своего правления, его сочли бы пророком. Откуда же черпал он столько знаний, столько идей гениальных?
Может быть, эту загадку нам разгадает славянская философия, может быть, в ней мы найдём интересные и неожиданные объяснения многих странных явлений. Есть народы, обладающие самородными свойствами, которые у других вырабатываются только долгими трудами. Монгол от природы дисциплинирован, как вымуштрованный солдат армии Фридриха Великого или римского легиона; правители татар рождались искусными вождями. Чингисхан из своего шатра давал одновременно приказы ордам, разорявшим Китай и Венгрию, охватывал громадную стратегическую комбинацию, гораздо более протяжённую, нежели величайшие походы древних и Наполеона.
Славянский язык в границах государства Петра Великого состоял из трёх наречий: московско-русского, то есть северного, мало-русского, то есть южного, и бело-русского, то есть западного. Южное, благозвучнейшее и наиболее музыкальное, не было, однако, настолько развито, чтобы служить письменности; западное, богатейшее, чистейшее, бывшее некогда языком двора и канцелярии великих князей Литвы, было уже сформировано великолепно; северное, если изъять их него испорченный язык нескольких финско-московских провинций, также обладало большим богатством первичных элементов, но ему не хватало величественной простоты литовско-руского наречия и гармонии, какой отличался южный язык. Все эти три диалекта смешивались в Петербурге между собой и со старославянскими, церковными архаизмами. Не знали, который из них выбрать государственным языком. Ломоносов, великоросс с берегов Белого моря, дал первенство своему родному наречию.
Теперь, наверняка, легче понять, почему русский язык среди славянских можно назвать особым языком законодательства и приказов. Он вышел из лона администрации, несёт на себе казённый отпечаток, и долгие годы литература его не имела чувства независимости. Пётр Великий, выбирая алфавит, колебался между латинским и славяно-греческим; приняв, наконец, последний из них, он округлил буквы по образцу латинских. Шрифтом этого типа, отлитым в Амстердаме, напечатали в Петербурге в 1705 году первую российскую газету.
Правительство царицы Елизаветы неизменно придерживалось взглядов Петра Великого. Российская политика расширяла своё влияние в Польше, поддерживая короля Саксонца, у которого уже не было опоры в своей стране, и он не мог найти союзников за границей. В то же время Россия воевала с Турцией и Швецией, а вступив в семилетнюю войну, послала войска в Пруссию. Тогда впервые русские показались за Одрой и, ступив на землю онемеченных славян, столкнулись с самими немцами. Полки, в которых укоренён был дух Петра Великого, сразу показали своё превосходство.
Победы над Фридрихом Великим вовсе не были следствием гениальности русских вождей, результатом их искусной тактики или глубоко обдуманной стратегии. Россия ежегодно сменяла генералов, генералы в каждой кампании меняли план действий. Были между ними люди опытные, были и вовсе невежественные в военном искусстве. Но немецкая дисциплина не могла сравниться с дисциплиной русской: эта одна-единственная пружина составляла всю массу, всю чудовищную мощь шеренг, способных выдержать все удары, переламывающих все препятствия. Фридрих Великий также ввёл в свой устав употребление шпицрутенов и палок, даже во Франции этому иногда подражали; однако средство это не подняло европейскую дисциплину на такую же высоту, ибо русская дисциплина угрожала не только телу, она ударяла в душу, имея свой источник в духовном элементе, хотя и дурном, действовала на нематериальный элемент человека. Фридрих Великий расстреливал солдат за проступки, Миних во время турецкой войны отдал приказ по армии, запрещающий болеть и умирать от заразы; если кто не послушался, захворал, того закапывали живьём, и врачи рассказывают, что уже на следующий день состояние здоровья в армии улучшилось. Не следует это считать поступком столь странным, каким он кажется. Страх так же, как и воодушевление, может поднять дух, дать ему силу преодоления преград материальных и даже болезней телесных.
Когда энтузиазм в западных войсках не поднимался на ту высоту, на которой был страх в армии российской, то российская всегда имела преимущество.
Подозревали также канцлера Бестужева, что, будучи подкуплен Францией, он начал и продолжал этот поход. Рюльер, лучше знающий Россию, правильно говорит, что трудно было бы собрать сумму, способную соблазнить человека, который правил столь огромным государством и имел в своих руках все способы обогатиться, не изменяя своему отечеству. Можно ещё тут сделать замечание, что со времён Ивана нет примера, чтобы русский передался чужестранной державе. Сильнейшие никогда не продаются, а русские уже тогда чувствовали свою мощь. Политика Бестужева прекрасно видна в нескольких строках его ноты российскому правительству, которые цитирует Рюльер: «Естественное состояние России – война, - говорит канцлер, - её внутреннее управление, финансы, торговля, цивилизация, всё должно быть приспособлено только для того, чтобы она могла воевать». Хотя самому ему надоела прусская кампания, хотя царица Елизавета не раз сожалела о потерях человеческих и финансовых, дух царства, однако, не позволял им поступать иначе, ибо дух этот устремлялся необоримо, сметал правительства и даже монаршие особы, если встречал в них преграду.
Чарторыйские предпочитали близость к Петербургскому двору, уверенные, что они смогут обмануть его. Они хотели сделать для Польши то, что Рюрики сделали для России, и, как великие князья московские победили монголов их собственным оружием, так свалить силу царства средствами, черпаемыми в его собственном правительстве. Они презирали канцлера Бестужева и глубокую его политику считали следствием мужицкой бестолковости; но они очень в этом ошибались. Этот Бестужев, в самом деле, имел в себе нечто крестьянское, что-то от характера, который особенно проявляется в великорусских крестьянах; потому что древние боярские семьи не обладали в такой степени хитростью и разными способами мошенничества. Имея речь весьма плавную, 17 лет изображал он заику и ни разу себя не выдал. Беседуя с заграничными послами, всегда изъяснялся так, что понять его было невозможно. Жалуясь на тугоухость и плохое знание французского языка, велел себе одно и то же тысячу раз повторять. Ноты имел в обычае писать собственноручно и почерком совершенно неразборчивым; их отсылали ему обратно, а он возвращал переписанные ещё более непонятными каракулями. Только когда он попал в опалу, то вдруг в одну минуту возвратились к нему и речь, и слух, и все способности. И такого человека Чарторыйские хотели обвести вокруг пальца!
Царица Екатерина, урождённая принцесса Анхальт-Цербст, была немкой, но имела и славянскую кровь в своих жилах: ибо Цербст есть не что иное, как Серб или Сирб, онемеченный древний славянский край, где правила немецкая династия Анхальт. София Августа, позднее названная Екатериной, воспитывалась в лагере, среди солдат, которыми командовал её отец. Провидение, казалось, специально так воспитало принцессу, предназначенную для восшествия на трон при помощи военной революции; душа её даже заранее была расположена к этому. Оказавшись в Петербурге, она сразу ощутила внутреннее убеждение в своём превосходстве над всем, что её окружало; соединив в себе с гибкой и тонкой проницательностью обитателей этого края татарскую хладность ума, она выстояла в своих начинаниях, безжалостная в их исполнении, она имела характер совершенно монгольский.
Откуда же взялся подобный феномен? Мы уже видели ранее, что в странах, весьма отдалённых, являются учреждения совершенно одинаковые; мы видели также, что есть земли, в которых рождаются великие от природы вожди и дипломаты; у нас есть несомненные доказательства, что монгольский род обладает особенностью порождать такие редкие характеры; но каким чудом такая душа явилась среди чуждого племени? Рассматривая внимательно историю XVIII века, а в особенности историю французской революции, можно было заметить в теории то, что впоследствии подтвердилось известиями из других мест; можно видеть, что монголизм иногда является в западных государствах, на лоне цивилизации, совершенно отличной от азиатской. Как есть страны, где неизвестно почему постоянно возникают страшные и неизученные болезни, известные под названием великих эпидемий, так есть и другие, где находится рассадник эпидемий моральных. Но бывают чрезвычайные стечения обстоятельств, когда эпидемическая болезнь зарождается сама по себе в тех частях света, которые ей совершенно чужды. Прежде, чем холера обошла всю Европу, видели отдельные её случаи; в нечистых больницах зарождается иногда моровое поветрие; на кораблях, нагруженных неграми, - жёлтая лихорадка. Кажется, как в мире физическом испорченный воздух, так в мире моральном загнивание того, что мы называем цивилизацией, приводит к подобным последствиям, и таким образом европейское общество в какой-то момент проявило симптомы настоящего монголизма.
Екатерина не была монголкой по рождению, но была ею по духу, по воспитанию, по представлениям; была, может быть, абсолютным воплощением и идеалом тогдашних понятий. В этой женщине XVIII век соединился таинственным обетом со стремлением московских князей, представленных Иваном Грозным и его преемниками. Это была цивилизация холодная, бесчувственная, рассудочная, привитая к славянской душе.
Екатерина ехала в Петербург править обществом, совершенно подготовленным к тому, чтобы принять её. Дворцовая революция, которая вознесла её на трон, была лишь определённого рода обстоятельством, выводящим на сцену героиню, которая, продолжив сначала роль Елизаветы, желая якобы возвысить славянскую национальность, свергла своего супруга-немца. Пётр III, муж Екатерины, был несколько похож на Карла XII и на Августа II; это был норманн, которому пришлось подчиниться силе более могучей, воплощённому духу XVIII века.
Король польский, любовник царицы, отличался прямо-таки противоположным характером. В нём видна прекрасная и благородная душа, доброе сердце, великолепный ум, но всё это развращённое и испорченное. Воспитанный среди французских энциклопедистов, он, однако, сохранил какую-ту невинность, какой-то жар души, которая всегда притягивала к нему поляков; но, с другой стороны, ему не хватало моральной силы, чтобы воспротивиться влиянию Екатерины, он подчинился этой женщине, искренне влюбился в неё. Когда Чарторыйские пытались занять его своей политикой, рациональной, глубокой и многотрудной, он вместо этого проводил ночи в писании любовных писем к царице. Совершенно охваченный романтическими представлениями своего времени, он хотел быть чем-то вроде героев Жан-Жака Руссо, а вместе с тем от него попахивало и вольтеровской школой.
Естественно, такого человека непременно должна была покорить политика Екатерины, которая ещё в молодости казалась старше своих седовласых министров, старше, нежели XVIII век. В её письмах, написанных в ту пору, когда ей не было и 30 лет, видна высочайшего уровня тонкость ума и та скрытая злая насмешка, которая отличает письма Вольтера на склоне его жизни.
От Барской Конфедерации по наши дни поляки стократ вину за свои неудачи и поражения возлагали на предателей. Пулавский первый воскликнул «Предательство!», и с тех пор возглас этот повторяется всегда.
Поразмыслим об этой роковой черте, которая побуждает поляков к взаимным обвинениям в предательстве национальных интересов. Достойно внимания то, что в Европе только два народа, поляки и французы, обвиняют своих правителей и соотечественников в этом преступлении. У римлян предать – tradere – означало просто покинуть свою позицию на войне, не исполнить свои солдатские обязанности в каком-то особом случае; но чтобы можно было отречься от их империи, предать её – этого римляне не понимали. Предательство в своём наивысшем значении появляется только с христианством: Иуда – его образец. Позднее примеры его умножаются, а именно – во время крестовых походов. Во всех рыцарских романах мы видим, рядом с героями, рядом с верными рыцарями предателей. Как это объяснить? Так вот, полагаю, что в этом доказательство великой миссии, которую Провидение возложило на Польшу и Францию.
Между прочим, что же это значит – предать? Предать – бросить идею, трудную в воплощении, оставить тяжкие обязательства ради выгод осязаемых, очевидных и легко достижимых. Англичане не имеют предателей, новая история России не показывает ни одного. Потому что когда цель понятна даже примитивнейшему уму, когда средств достижения этой цели в избытке, нет никакого искушения отступиться от своих усилий, сбежать с поля боя; тогда хватает некоей горячки крови, нервного возбуждения, чтобы человек выдержал труд, отважился на опасность.
Но если с одной стороны стоит идея истинно моральная, не сводящаяся полностью к расчётам материального блага, если указанная цель не доступна пониманию всех, и только благороднейшие души умеют провидеть её в будущем, а с другой стороны влекут к себе материальные выгоды, неясное будущее можно обменять на прочное настоящее, тогда очень трудно противостоять соблазнам
В крестовых походах, например, когда надо было идти Бог знает куда, завоёвывать какой-то неизвестный город, осаждать крепость св. Иоанна Акрского, переносить голод, жажду, нищету и воевать с неприятелем, многим рыцарям не хватило мужества противиться соблазнам, они бежали из рядов, проклинаемые и презираемые современниками.
Франция не раз воевала по причинам столь же возвышенным, сколь и малоприбыльным с точки зрения нынешнего понимания вещей. Польша постоянно вступала в бой имея подобные интересы: можно сказать, что всё её бытие было ничем иным, как неустанной борьбой против настоящего, чтобы завоевать своё будущее. Ничего странного, что люди простые и даже посредственные часто отказывались от национальных интересов. Более того, никто не может с пользой служить этим интересам, если желает немедленной выгоды, основывается на расчётах и человеческих рассуждениях. Почти всегда такие люди вредили идее, которую пытались защитить.
Мы обратились здесь к этому предмету, потому что среди славянских литератур литература польская породила особое явление, не известное нигде более, класс писателей - предателей Родины, которые отрекаются от имении её и от религии своей страны, позорят историю, клевещут на обычаи, чернят характер народа, приходят в бешенство на верных сыновей Польши, чтобы избежать преследования или чтобы подольститься к поработителям. Мы даже должны назвать известнейших между ними, тех, кто поднял знамя этого отступничества. Таковые: Сенковский, граф Гуровский и считающийся некоторыми эрудитом исследователь славянских древностей Мацеёвский.
Ещё и то очень может быть, что Польше предначертано породить когда-нибудь абсолютнейшее воплощение политического предателя, как Христианство породило
архи-предателя религиозной веры.
Сибирь, о которой русские писатели не вспоминают, хотя есть несколько, воспевших триумф русских в этом краю, эта Сибирь, такая далёкая и совершенно чуждая, лишь начинает вступать в область польской поэзии. Сибирь, этот политический ад, играет ту же роль, какую в средневековой поэзии играл ад, который так хорошо описал Данте. В каждой книге тогдашней польской литературы найдётся упоминание о Сибири; есть великолепные описания мучений поляков, у нас есть даже одно произведение Словацкого, всё действие которого развивается в Сибири; следует сказать несколько слов об этом крае.
Согласно сведениям, представляемым географами и геологами, край это расположен между горами Алтайскими, Уральскими и Белым морем, площадью в 500.000 кв. миль. Кроме различных делений, часто изменяющихся, он разделяется на два военных округа: Тобольский и Охотский. Первая из этих частей была покорена казацкой бандой во времена Ивана; вторую открыли и захватили двадцать с чем-то казаков, случайно попавших на полуостров Камчатку. Они основали там военный лагерь, отправили рапорт об этом правительству, и с тех пор Камчатка вошла в число российских владений.
Жители это страны принадлежат к монгольскому роду, известны под названиями якутов и остяков. Они по сей день остаются независимыми, о чём почти никто не знает. Россия присвоила себе землю, но население сохранило свои обычаи и дикие вольности. Около двух миллионов европейцев поселилось на больших дорогах для охраны военных лагерей и некоторых портов, а местный люд не обращает внимания на то, что русские полки проходят через их степи, как рыбы не обращают внимания на то, что иногда военный корабль с шумом проплывёт по поверхности моря. Чукчи, настоящие бедуины этих ледяных пустынь, выменивают у русских на водку и табак свою добычу, которую русские чиновники, которые одновременно являются и купцами, принимают как якобы дань. Все тамошние племена однако знают, что есть царь, какой-то таинственный и страшный властитель Севера. Губернаторы и толмачи, говоря с начальниками орд о своём царе, показывают им герб России, орла, поэтому они убеждены, что это портрет царя; что царь этот, какое-то странное создание, действительно имеет две головы, крылья, когти и держит мир в своих руках. Поскольку они рады жить в мире со всеми божествами, то приносят и этому божку малую дань. Таково положение собственно сибиряков.
Европейское население, живущее вдоль дорог и в портах, полностью состоит из русских уголовников, политических заключённых и военнопленных разных национальностей, шведов, прусаков, французов, которых правительство не захотело обменять, а даже если бы и хотело, трудно было бы разыскать их на этом безмерном пространстве, но почти половину иностранного населения там составляют поляки. Согласно подсчётам, сделанным некоторыми по правительственным реестрам, с начала войн Екатерины и Станислава Августа, вывезено было более 100.000 шляхтичей. Шляхту это бедствие коснулось особо. Из сосланных редко кто возвращается назад, и так распространилось убеждение в невозможности возвращения, что приговорённые, прощаясь с родными и друзьями, обычно говорят: «Дай Бог нам никогда не встретиться». Поскольку нет иной надежды встретиться, кроме как в Сибири, остаётся только желать разлуки до самой смерти.
Ответить с цитированием
Сообщение от Кыцик
37 | #21
