Моя ссылка

Zuzanna Kurtyka
Dokończyłam misję mojego Męża

Зузанна Куртыка
Я закончила миссию моего Мужа

Януш никогда не ездил в Россию. Говорил, что если бы поехал, то уж не вернулся бы. Я никогда не воспринимала его слова всерьёз.
Однако выяснилось, что он был прав, но каким жестоким образом это выяснилось! Мой Муж не добрался до Катыни. А был так близко.


Поздний осенний вечер, Катовице. Привокзальная площадь, чужая настолько, насколько чужими могут быть ночью места в незнакомых городах. По углам кучки людей, мы ждём два автобуса, на которых поедем на Восток, на Кресы, а также туда, где погиб мой Муж. С каждой минутой возвращаются тревога, сомнения – хорошо ли я делаю, что еду туда?... Но меня тянет в этом место, словно там осталась какая-то частица Януша, фрагмент его души. Я поеду туда, чтобы забрать этот фрагмент, поеду увидеть, как он умирал, поеду, чтобы увидеть этот мир, в котором он умирал.

Холодно. Мы ждём. Меня ужасает перспектива провести ночь в автобусе. Я знаю, что у меня всё будет болеть. Хуже всего будет с глазами. Но ничего не поделаешь, я должна выдержать. Они страдали несравненно страшнее, люди в том самолёте. Нам сказали, что всё продолжалось шесть секунд с момента столкновения с деревом. Я думала, что шесть секунд – это очень много, достаточно, чтобы осознать, достаточно, чтобы давящий страх подкатил к горлу. Но я надеялась, что этого мало для физической боли. Теперь я знаю, что могло быть иначе. Столько раз нам лгали официально и в вопросах столь очевидных, что это тоже может быть неправдой.
Наконец, автобус, садимся. Полно молодёжи, шум, весёлая болтовня, смех, свободных мест не видать. Выхожу ещё на минуту, потому что около автобуса ждёт журналист с TVN 24. Два коротких ответа на вопросы о цели и характере поездки. Всё равно ведь не покажут о главном, о ценностях и памяти… Их ведь это не интересует, они жаждут сенсаций, так называемых news. Они потерялись в жалкой журналистике, направленной на популизм и делание денег. Интересно, хоть некоторым из них бывает стыдно?

Курс на восток

В конце концов, мы трогаемся. Мы едем ночью, по польским дрянным дорогам, фары страшно слепят глаза. Сиденья неудобные, расстояние между ними настолько небольшое, что у меня ноги не помещаются. Быстро устаёт позвоночник и болит до самого конца. Кшысь рядом измученный, сначала он не хочет спать, читает комикс. Через четыре часа, съев бутерброд, наш сын, наконец, забывается сном, в отличие от меня. Как-то проходит моя бессонная ночь. К Тересполю подъезжаем, когда уже светло. Ещё последняя остановка перед границей. Мы выходим из автобуса на большом паркинге, рядом бар, пункт обмена валюты. Я даже не так уж плохо себя чувствую, я думала, будет хуже. Главное, не холодно, гораздо теплее, чем было вчера ночью в Катовицах. Мы меняем злотые на рубли. Я изумлена курсом 1:10, мне казалось, что в апреле, когда мы были в Москве, рубль стоял не так низко, но я не уверена и не могу припомнить, какой тогда был курс, вообще, не помню, говорил ли нам кто-нибудь об этом. Я только помню, что выплачивала рубли в банкомате один раз, один-единственный, когда в последний день, в тот день, когда, наконец, удалось найти тело Януша, мы вышли в город.

Песня имеет силу и власть над душами

В баре пьём кофе, возвращаемся в автобус, руководитель поездки просит приготовить паспорта. На границе он приносит карты въезжающих для заполнения. Мы ждём, но не так уж долго. Удалось побыстрее устроить въезд в Белоруссию, потому что как раз пришла новая смена таможенников. Они охотно начинают рабочий день со взятки – хорошее начало. Мы въезжаем в Белоруссию. Мир меняется. Всё равно как я вернулась бы в страну моего детства. Бедность, она видна повсюду, но грязи нет. Руководитель говорит, что власти Белоруссии чистоту в стране считают делом чести, но поражает халтурность и посредственность всего.
Проезжаем Брест, серо-бурые блочные здания, неряшливые дома. Мы едем довольно быстро, потому что автострада построена во время олимпиады в Москве. Дорога совершенно прямая, без поворотов, однако большое движение фур. Я предпочитаю белорусские деревни, а не города, они хоть и бедные, но в каком-то смысле симпатичные. Маленькие деревянные домики, около домиков огородики с овощами, старые женщины в платках, бедно одетые, но домики раскрашены, часто в очень живые цвета, и обязательно покрашены заборы, иногда одинаково у всей деревни. Перед Новогрудком остановка на озере Свитязь. Это, можно сказать, романтическая часть поездки. Для меня так организованная программа – спасение. Я могу постепенно приспособиться к ситуации. Озеро Свитязь – прекрасно, оно располагается в лесу, тишина, спокойствие. Солнечный, тихий осенний день придаёт ему много очарования. В то же время оно дикое, без всякой инфраструктуры, и потому ещё более очаровательное. Есть какой-то обелиск, посвящённый белорусскому Мицкевичу, само собой разумеется, с надписью на русском языке. Новогрудек – уродливый советский городок. В Новогрудке у нас ночлег, но сначала обед в чём-то, что трудно определить и что называется Молодёжным Клубом. На втором этаже – ресторан-столовая, внизу страшно воняет сигаретами, какие-то игровые автоматы… Я возвращаюсь во времена моего детства, полный расцвет коммуны. Мои дети в восторге – они видят мир своих родителей, когда те были в их возрасте. Еда так себе. Мы идём смотреть город с белорусской экскурсоводшей. Боже, что она говорит, у неё в голове каша. Говорит, что в Белоруссии не уничтожили памятников, оставшихся от Советов, потому что это их история. Названия улиц Ленина и… Сталина, памятники, обелиски, названия организаций… история рабов. Мы осматриваем католический костёл и монастырь (сейчас там ремонт), где Мицкевич ходил в гимназию, потом дом, где он жил – действительно, хорошо организованный и устроенный Музей Мицкевича, построенный заново, потому что первоначальная усадьба была сожжена во времена исторических бурь. Оригинальных предметов мало, но экспозиция очень милая. Мы проходим через руины замка на холме к польскому костёлу, где у нас будет месса. Костёл открывает одна из сестёр в рабочей одежде – извиняется, мы её застали за уборкой. Костёл частично ремонтируется, штукатурят со стороны входа. Один из рабочих оставляет работу, подходит к нам, здоровается, представляется. Это приходской священник. Я смотрю на него с восхищением и уважением. В Польше я таких ксендзов не встречала. Мы располагаемся в приходском доме Сестёр Назаретанок. Сёстры премилые и отзывчивые, очень приятно, по-свойски, хотя комнаты очень скромные. Сёстры подают очень вкусный ужин, такого грибного супа я давно не ела. После ужина пан Анджей Колаковский играет на гитаре и поёт. Концерт в стиле Яцека Качмарского – можно слушать без конца. Я смотрю на заслушавшуюся и задумавшуюся молодёжь. Да, это правда, то, что пишут о песне. Песня имеет силу и власть над душами. Может сделать с человеком всё, особенно с молодым человеком. Странно, что сегодня этого никто не замечает, музыка стала невыразительной, нет больше вайделотов. А ведь это мощь и сила, которыми мы должны пользоваться. Концерт затягивается до поздней ночи, хотя все мы очень устали после почти суток, проведённых в пути.

Дороги памяти
Следующий день, прекрасное утро. Солнечно, мы едем в Заосье, в типичную усадьбу захолустной шляхты, где родился Мицкевич. Усадьба в прекрасном состоянии, великолепный экскурсовод, он же директор этого музея, зрелый умный человек, понимающий ход истории и много знающий о том, кем на самом деле был Мицкевич и кем он себя чувствовал, также осознающий польскость этих земель и польскость их истории. Интересно, как долго он ещё удержится на своём директорском месте?... Мне не хочется уезжать отсюда, не хочется прерывать беседу с ним. Я бы с удовольствием осталась подольше. Здесь так тепло, солнечно и красиво, а впереди у меня – тьма и зло, смерть и муки. Впереди у меня – Россия и мысль: как я с этим справлюсь?

Первое испытание – Куропаты. Я думала, что эмоции будут нарастать постепенно. Куропаты сбивают меня с ног. Трудно дышать, глядя на этот лес около Минска. Там лежат, в земле, около 250 тысяч убитых большевиками людей, в том числе около 2 тысяч поляков, узников тюрьмы НКВД в Минске. Люди начали ставить там кресты, которые приносили родственники и знакомые убитых. Днём их убирали, а ночью они снова вырастали, чтобы свидетельствовать о правде. Борьба длилась долго, но кресты, в конце концов, победили. Кресты большие и малые, на некоторых надписи, на некоторых фотографии. Боже мой, не знаю, чего здесь больше, крестов или деревьев. Я хожу по этому лесу с таким чувством, словно бы я ходила по трупам, словно после очередного шага из земли может выступить кровь. Мы ходим все словно отуманенные. Тишина… Никто ничего не говорит, потому что здесь можно только кричать. Кричать от отчаяния. На вершине этого холма, поросшего лесом, поставлен большой крест. Под этим крестом мы зажигаем свечи, кладём венки. Под этим крестом мы будем молиться на богослужении. Через этот холм провели дорогу. Она делит лес пополам. По дороге едет велосипедист. Ехать на велосипеде через это лес – подобно кощунству. Человек на велосипеде кажется лишённым совести. Страшное место. Тот, кто побывал здесь, уже никогда не будет прежним… Во время богослужения я вижу группу людей, приближающихся к нам по дороге. Останавливаются в отдалении, ждут. Меня удивляет их уважение к нашей молитве. Их поведение благородно. После Евхаристии мы направляемся к ним. Они подходят и сердечно приветствуют меня. Это группа молодёжи, для которой Белостокское отделение Института Национальной Памяти организовало образовательную поездку. Теперь объясняется тайна поведения этой группы, проявившей такое уважение к месту и к молитве.

Катынь – символ преступления

Мы пересекаем белорусско-российскую границу. Шок. Никто нас не останавливает, никто не проверяет паспорта. Это ещё лучше, чем в Евросоюзе. Мне никогда и в голову бы не пришло, что это так выглядит. По прямой, как стрела, автостраде, доезжаем до Смоленска. Мотель на окраине, в котором мы ночуем, это тоже возвращение в прошлое. Всюду видны эти типичные для коммуны неряшливость и нерадивость. Я засыпаю с сознанием, что завтра будет по-настоящему тяжело… На следующий день мы приезжаем в Катынь. По пути Гнездово – станция, на которой выгружали польских военнопленных, их привозили, чтобы убить в резиденции НКВД в катынских лесах. Потом уже Катынь. Перед входом на территорию могил строится церковь. Пока что она уродливая, но огромная. Потом – домики так называемого Мемориала Катынь, организованного русскими. Мы входим в лес. Справа – польская часть, слева – русская. Справа – ухоженное, типа мавзолея, место с алтарём рядом с могилами. Слева – лес с забетонированными площадками, чтобы не топтать землю, в которой лежат тысячи людей. Вокруг прекрасный лес, сквозь листья и ветви просвечивает солнце. Мы возлагаем венки, зажигаем свечи. Священники совершают торжественное общее богослужение. Мой Муж сюда не дошёл. А был так близко. Какой малости ему не хватило. Я завершила его миссию, да, потому что именно так он воспринимал эту поездку в Катынь 10 апреля 2010 года.
Он никогда не ездил в Россию. Говорил, что если бы поехал, то уж не вернулся бы. Я никогда не воспринимала его слова всерьёз, скорее как шутку или проявление мегаломании. Решение поехать с президентом Лехом Качиньским он принял, чтобы продемонстрировать свою позицию, показать, каковы польские государственные интересы в вопросе катынского злодеяния. Выяснилось, что он был прав, но как же жестоко это выяснилось! Сегодня я завершила его миссию. Завершила как бы многократно, потому что привезла сюда его сыновей. И здесь, в этом катынском лесу, я поклялась, что они будут приезжать сюда, сюда и в Смоленск, тысячи молодых поляков, чтобы прикоснуться к истории своей страны, понять изуверство коммунизма и цинизм российских властей по отношению к нашему Народу.
Мы выходим. У выхода я вижу стенд с так называемыми новостями. На стенде снимки и тексты, посвящённые визиту Путина и Туска 7 апреля. Ах, вот как?!... Кто из нас знал, на какое торжественное мероприятие отправляется наш премьер? «Правдивые», полные любви к премьеру, услужливые СМИ громко говорили о катынских торжественных мероприятиях, вот только не сказали, что речь идёт не об отмечании годовщины убийства поляков, а о строительстве церкви в населённом пункте Катынь. Кто-то из группы комментирует очень верно: надо приехать в Россию, чтобы узнать правду о Польше.

Смоленск – новая страница польской истории

Смоленск. Мы сворачиваем с главной дороги. Рядом с заправочной станцией автобус останавливается на небольшой парковке. Говорят, что дальше проехать невозможно. Мы идём по бетонным плитам в сторону того места, где упал самолёт. Это молодой лесок, молодняк, как говорят в Польше, много кустов, сорняки. Справа показывается место трагедии. Разрытая земля постепенно зарастает травой. Мы проходим чуть дальше, сворачиваем в сторону… Кто-то положил там валун, большой камень, чтобы Путину было куда возложить венок. Рядом стоят несколько маленьких деревянных крестов. Лежат венки и горят свечи. Это группа из Белостока была здесь утром, до нас. Мы молимся вместе с ксендзом, зажигаем наши свечи. Как печально это место, какое оно заброшенное, бесхозное.
В кустах – развалившийся деревянный подиум, поставленный там, чтобы 10 апреля Путину не пришлось стоять в грязи, в той грязи, в которой лежали тогда тела наших близких. Где-то сбоку виден жестяной забор аэродрома.
Мы подходим к месту, где упал самолёт. Тропинки, протоптанные людьми, которые ходят тут коротким путём на свои участки, впрочем, любой может пройти здесь к леску. О нашем визите пространно писали СМИ, так что вместе с нами появляется милицейская машина и какой-то ничем не обозначенный автомобиль. Появляются также журналисты.
Если бы я была одна, я встала бы на колени на этой перепаханной самолётом земле и взяла бы её в руки, потому что в неё впиталась кровь моего мужа. Но вокруг меня слишком много людей, у меня нет привычки публично проявлять свои чувства. Януш тоже не хотел бы этого…

Вскоре кто-то приносит фрагмент самолёта, найденный на этом лугу, потом ещё несколько. Сколько ещё можно найти там этих частей, на территории, якобы перекопанной на глубину одного метра?!... Зачем же нам лгали и продолжают лгать? Ведь это ничего не меняет. Ложь для лжи?... Сколько уже мы услышали вранья в этом деле? Сколько услышим в ближайшее время? Я говорю журналистам, что поляки во многих местах проливали кровь, но нигде вокруг них не наросло столько вранья. Нигде не фальсифицировали нашу историю так, как здесь. Жертвы этой манипуляции всё ещё требуют правды, теперь к ним присоединились люди, которые вместе с президентом погибли 10 апреля.

Гроб моего мужа

Я спрашиваю об аэродроме. Мне показывают. Он сбоку. Я вижу скошенные самолётом верхушки деревьев на трассе полёта и падения. Даже четвертьинтеллигент может увидеть, что этот самолёт никак не мог бы попасть на лётное поле аэродрома, потому что летел совершенно в стороне. Я спрашиваю об обломках… Находится кто-то, кто соглашается отвезти меня на другую сторону аэродрома, там, где можно свободно подойти и посмотреть. Но только меня и моих сыновей. Мы едем на частной легковой машине. Припарковываемся рядом с многоэтажными жилыми домами, переходим улицу, трамвайные пути, немного вверх – и вот аэродром. Боже мой, как можно назвать это место аэродромом, запущенное, заросшее, лачуги и бараки. Это невозможно, это какое-то издевательство. Ограждение из колючей проволоки, натянутой довольно реденько, в ограждении многочисленные дыры. Вдоль ограждения протоптана тропинка. Видно, что много людей здесь ходит.
За колючей проволоки то, что осталось от самолёта. Обломки… Назвать это самолётом невозможно. Крыло, часть пассажирского салона, колесо, кабины нет. Рядом – две груды мелких частей, большие груды. Мы долго ходим и фотографируем. Вокруг – ни души. Если бы не дети, я пробралась бы через ограждение к самолёту, чтобы прикоснуться к нему и перекрестить. Ведь это гроб моего мужа. Но я боюсь, что тогда меня кто-нибудь может заметить, и у нас будут неприятности. Я спрашиваю, как на этом так называемом аэродроме мог приземляться Путин, и узнаю, что тогда аэродром подготавливают несколько дней.
Мы возвращаемся в Смоленск - в город, который когда-то был польской крепостью, наиболее далеко выдвинутой на восток. Мы ходим по сохранившимся стенам этой крепости, её размер производит большое впечатление, помогает прийти в себя после пребывания на аэродроме. Мы навещаем отца Птоломеуша, здешнего польского приходского священника. Он рассказывает, как работает, что ему пришлось пережить. То, что он совершил в таких условиях, - это почти чудо. Рядом с костёлом стоит большой деревянный крест. Я смотрю на него и вдруг осознаю, что такой крест я поставлю на месте катастрофы. Не какой-то там валун, не маленькие, привезённые на автобусах кресты, нет, там будет стоять большой крест, такой, какие ставятся в Польше, свидетельство нашей веры – и веры в то, что Бог поможет нам узнать правду о смерти наших близких, правду о нашей истории на этой земле. Мне помогут семьи из нашего Общества Катынь 2010, помогут друзья.

Я решилась написать этот репортаж, когда, отправляясь на Кресы, осознала, как важно, чтобы мы, поляки, ездили туда как можно чаще. Ведь там – огромная часть нашей истории. Это наш долг перед людьми, которые воевали там за польскость, для которых эта часть мира была Польшей – нашей Отчизной. Там их могилы, там часть нашего национального самосознания. Отправляясь на Кресы, мы можем, таким образом, увековечить их и почтить их память. Элементом, который дополнительно обосновывал поездку, была смоленская катастрофа 10 апреля, в которой погибли важнейшие представители Польши, а среди них - самые близкие нам люди.
Я хотела опубликовать этот материал в «Нашем Дзеннике», потому что я восхищаюсь тем огромным трудом, который редакция газеты вложила и вкладывает в помощь в расследовании - потому что так это следует называть - смоленской катастрофы. Огромным трудом в информировании польского общества о причинах этой национальной трагедии, а также о неточностях ведущегося расследования и недосмотрах органов, ответственных за выяснение того, что на самом деле произошло 10 апреля. Я восхищаюсь профессиональным трудом редакции, особенно когда речь идёт о технической стороне информирования поляков о катастрофе. Невероятно важно, что это происходит без политизирования вопроса, весьма объективно, по существу, без разжигания ненужных эмоций. Для меня и для многих поляков это очень важно и является огромной ценностью.
www.ursa-tm.ru