erzy Urban
Pułapka na blondynkę
Ежи Урбан
Ловушка для блондинки
В Варшаве одно здание помещает в себе и захудалый драматический театр, называемый Национальным Театром, и посредственный оперный театр, называемый Большим (хорошо, что не Огромным) Театром. В дни кризиса следует подсказывать властям, на чём можно сэкономить. Лучше всего было бы отказаться от прилагательных. Во времена ПНР оппозиция говаривала, что рада была бы заменить социалистическую демократию просто демократией. Взявши власть, они этим путём не пошли.
Для начала я предложил бы заменить историческую политику просто политикой. Историческая политика – это противоположность политики эффективной, современной, конкретной. Это игра просроченной валютой, вышедшей из реального употребления. Право и Справедливость, а также и Гражданская Платформа – правда, с меньшим задором, садятся играть в покер, пытаясь бросить на кон довоенные банкноты, играть в бридж царскими рублями. Причём одно правительство за другим азартно разыгрывает давно уже законченные партии.
От всех своих соседей: России, Германии, Литвы, Украины и т.д. – Польша требует, чтобы они занимались польской исторической политикой. Потому что поляки как народ и государство всегда были ни в чём неповинны, а все их обижали. Однако у других стран всё-таки есть свои исторические политики, и они приходят в противоречие с польской исторической политикой. При этом историческая политика любой страны подогревает историческую политику соседей, что её же самоё и распаляет ещё больше. Выглядит это примерно так: мы в Россию Катынью. Она в нас – судьбой своих пленных в 1920 году, польской оккупацией Москвы во времена Дмитрия Самозванца и вторичной оккупацией в рядах наполеоновских войск. Мы в неё – ссылками в Сибирь, они в нас – 600 000 могил освободителей Польши. Мы в Германию - Освенцимом. Германия в нас – выселениями и послевоенными лагерями для их мирного населения, занятого рабским трудом. Мы в Украину – волынской резнёй, они в нас – пацификациями и сожжением церквей в эпоху II Речи Посполитой. Чехи в ту же II Речь Посполитую – Заолзьем, литовцы – вооружённой оккупацией их столицы после Первой мировой войны. Если Америка не даст нам свою ПРО, мы ей припомним Ялту. А немцы скажут – отдайте Вроцлав, раз вам Ялта не нравится. А французы обвинят Польшу в русофобии. Мы им на это – что они в 1939 году были совершенно бездеятельны в военном отношении, а они в ответ – что мы в межвоенное двадцатилетие хотели своими евреями загадить их Мадагаскар.
И таким потешным образом международная политика становится похожа на драку в детском саду из-за давно сломанных игрушек. Является вопрос о сроке годности национальных обид и комплексов. Ведь когда-то же у истории как таковой истекает срок годности, если учесть, что битва на Собачьем поле уже вышла из употребления и даже шведское нашествие на Польшу, которое на несколько веков моложе, не склоняет правительство в Варшаве к тому, чтобы потребовать от Стокгольма широко открыть рынок труда? Когда вслед за ними истечёт срок годности Катыни? Когда устареет Освенцим? Возможен ли международный договор, указывающий, что каждый народ лишь сам с собой рассчитывается за свои вины?
Nota bene, Россия не хочет каяться в своих провинностях – так мы на неё с пластилиновым тараном. Германия каялась до тошноты – и это совершенно не помогло ей в наших глазах. Мы отремонтируем на её деньги Освенцим, чтобы на веки веков был как новенький.
Если бы, например, постановить, что события XX века потеряли свою законную силу с концом этого столетия, и потому Освенцимом займутся историки, а не польское Министерство Иностранных Дел, реально пострадавшими были бы не прах и тени убитых, потому что им на самом деле уже всё равно. Да и наследники уже оплакали предков. Первой пострадавшей была бы Эрика Штейнбах. Она, действительно, больше боится польского молчания об Освенциме, нежели красноречия узника этого лагеря, польского министра Владислава Бартошевского. Постаденауэровская Германия полвека каялась за гитлеровские преступления словом, делом, деньгами и политическим самоограничением. Но когда взамен она не услышала с Востока: что было, то прошло, - то начала выставлять напоказ свои собственные обиды и шрамы. В этом направлении они несколько изменили свою историческую политику, вместо того, чтобы отказаться от неё вообще. Проблема изгнанных немцев, таким образом, появилась в политике Берлина с опозданием, когда нет уже изгнанных, потому что те, которые есть, не чувствуют себя изгнанными так же, как потомки львовян не чувствуют себя львовянами, а польские потомки крепостных крестьян чувствуют себя польским народом, чрезвычайно при этом шляхетским. Дополнительно активизирует проблему изгнанных немцев весьма активный польский памятник старины - уважаемый профессор Бартошевский, придающий значение госпоже Штейнбах. Возвышающий её. Ещё немного польских усилий – и она станет в Германии символом новой непокаянной национальной немецкой исторической политики.
Я бы на месте польского правительства (которое представляет профессор Бартошевский) не слал бы писем, указывающих депутату Штейнбах на её «антипольские» заявления. Я поступил бы иначе.
- Давайте представим, - любезно сказал бы я, - что державы-победительницы передают Польше те восточные немецкие земли, которые были ей реально переданы. Однако они не допускают никаких принудительных выселений. В результате на территории Польши остаётся миллион или два миллиона немцев. Значит, сейчас их около трёх миллионов. Хотели бы Вы, госпожа Штейнбах, жить в Польше, состоять во главе союза невыселенных, проживать за восточной границей, не признаваемой в такой ситуации Германией? А может, Вам хватит немецкого общества поменьше, на Опольщизне? Ну, так приглашаем Вас в Польшу на постоянное место жительства, да вдобавок ко всему пожалуйте в Сейм на два-три срока
Вот как можно смертельно перепугать госпожу Штейнбах
Ответить с цитированием