http://209.85.129.132/search?q=cache......&lr=lang_pl
Szczepana Twardocha
Mała Rosja w krainie ostrych gór. Zapiski spitsbergeńskie.
Шчепан Твардоха
Маленькая Россия в краю острых гор. Шпицбергенские записки.
стоит искать ответы на вопросы о России. Не по принципу «know your enemy», хотя, конечно, польским государственным интересам знание России, не отягощённое идиосинкразией, послужит лучше, чем собрание комплексов, предубеждений, презрения и прямолинейной, хотя, впрочем, и обоснованной ненависти. Но стоит искать ответы на вопросы о России, потому что русские парадоксы увлекательны сами по себе, независимо от нужд современной политики.
Естественным способом найти ответы являются путешествия. Не из каждого путешествия что-то следует, из большинства не следует ничего, потому что не каждый может быт маркизом де Кюстином, так же, как не каждый корреспондент в Вашингтоне является Токвилем.
Итак, вопрос – как следует путешествовать? Бронислав Малиновский в самом начале «Аргонавтов западного Тихого океана» сообщает нам, что есть два вида познания мира, культурно чуждого, один возможен, если пребывать в чужой стране не слишком долго, когда излишек подробностей не заслоняет нам общего, другой – лишь после того, как впитаешь культуру как следует, когда на основе собранных наблюдений можно произвести достоверный синтез.
Принимая этот принцип, я какое-то время тому назад понял, что несмотря на не слабеющее увлечение, чтение и поездки, я не так уж много могу сказать о России как таковой. Я легко могу сфальсифицировать глуповатую и, как это часто бывает у польских журналистов, сумбурную дребедень о «страшной империи», о «вечно пьяных русских с гармошками», могу смеяться над попытками излечить польские комплексы взращиванием чувства цивилизационного превосходства над «москальскими калмыками», об этом когда-то хороший текст опубликовал в «Жечпопсолитей» Пётр Сквециньский (
http://www.rp.pl/artykul/61991,19004...s_Rosji__.html
Имеется в виду статья «Комплекс России», в переводе на русский здесь -
http://www.inosmi.ru/translation/244028.html ). Но если бы я попытался объяснить Россию, мне нечего сказать. Я мог бы синтезировать впечатления от путешествий, но из этого читатель мог бы узнать кое-что обо мне, а о России совсем ничего, потому что я был там, возвращаясь к Малиновскому, одновременно слишком долго и слишком коротко. Каким же ответом может быть Россия из окон Транссибирского экспресса?
http://twardoch.pl/transsyb.jpg
Интернет-кафе у памятника Ленину в Иркутске.
Наслаждение истопленной дровами бани после трёх с лишним суток в поезде, с водой из сибирского ручья, пахнущей берёзовым дымом и дешёвым мылом. Роскошные японские машины с рулём по правой стороне, которых в окрестностях Байкала
больше, чем приспособленных к правостороннему движению.»Лад», «Волг» и «УАЗов».
Кремль, кафе на Арбате, памятник Пушкину, Жукову на Красной площади.
Закутанные в платки и телогрейки бабуленьки, продающие горячую картошку в полиэтиленовых пакетах на сибирских полустанках, где Транссиб задерживается всего на пару минут, кипяток в самоваре в каждом вагоне, проводница, представляющая в том же вагоне авторитет власти. Это всего лишь штампы, это Россия отражённая, ненастоящая, это Россия такая, какой её хотел бы видеть польский читатель, почто как в забавной рекламе мобильных телефонов.
И когда я искал ответа на личный, мой собственный вопрос о России, я нашёл лишь один ответ. Несовершенный, не исчерпывающий темы и такой, который почти невозможно выразить словами, потому что он основан на личном и летучем опыте. Но я считаю, что даже такой отвёт – всё лучше, чем повторение банальностей. Ответ без обобщения, всего лишь впечатление – но это всё равное больше, чем я понял во время всех моих путешествий по России.
Я нашёл его далеко за полярным кругом, на семьдесят восьмой параллели, вдобавок на норвежской территории, с норвежской суверенностью, ограниченной Парижским трактатом, - то есть на Шпитцбергене
который норвежцы называют Свальбардом. Трактат, подписанный в двадцатые годы, признал права Норвегии на этот полярный, но обогреваемый Гольфстримом, и потому до определённой степени свободный от льдов архипелаг, с оговоркой, что все прочие государства, подписавшие трактат, имеют право вести на Свальбарде любую экономическую деятельность. В принципе, этим правом пользуются только русские, содержа шахтёрское поселение Баренцбург

- и именно в Баренцбурге я нашёл какие-то крупинки правды о России.
В данном случае важна не история этого полярного поселения, потому что она совершенно не относится к истории России – Баренцбург основали американцы и голландцы, в двадцатые годы поселение выкупил советский трест Арктикуголь
http://www.arcticugol.ru/
в тридцатых началась добыча угля, потом на эвакуированный посёлок упали снаряды из орудий броненосца «Тирпитца», а после войны его отстроили таким, каким и сегодня можно видеть. На пике советского присутствия на Шпитцбергене в Баренцбурге была большая теплица, служившая, с одной стороны, источником свежих овощей, а с другой, место, где советские шахтёры – русские и украинцы из Донецка – могли отдохнуть от сурового пейзажа тундры. Были коровники, хлевы и курятники, пекарня, большой спортивный центр с бассейном.
Жилые дома из желтоватого странного кирпича. На этот старый Баренцбург я смотрю через фотообъектив советского фотографа, который в 1979 году издал в Москве альбом под названием «Шпицберген: страна острых гор». Ещё до апогея великолепия, ещё на поднимающейся волне – видны начатые стройки, наиболее эффектные здания ещё только растут, по заснеженным улочкам прохаживаются стройные весёлые мужчины в ярких куртках или серых пальто, в косматых шапках из сибирской собаки. У моего отца когда-то была точно такая же шапка, я помню, снимки из альбома сделаны ещё до моего рождения, хотя и незадолго до него, может, за год. Сегодня таких уже не носят. А у мужчин на фотографиях полярные бороды или усы, волосы довольно длинные, а дети все, ну, абсолютно все – щекастые, румяные и здоровые. И тут трудно подозревать пропагандистскую фальсификацию, потому что детей этих на снимках много, так много, что из невеликого баренцбургского детского населения просто не мог фотограф выбрать детей покрасивее. Может, полярный климат был так полезен этим русоволосым мальчикам и девочкам с косичками, завязанными большими чёрными бантами.
Наш путь в сегодняшний Баренцбург вёл по склонам Нордхаллет,

по старой дороге, по которой пятьдесят лет тому назад автомобили ГАЗ-69 ездили до самой паромной пристани,

откуда, переплыв на пароме Угольную Бухту, можно было попасть в порт в том же заливе, который, в свою очередь, обслуживал шахте в Грумантбайене.

Дорогой никто не пользуется уже полвека, сейчас это всего лишь след в тундре,

которого следует держаться, чтобы наверняка обойти самые глубокие, ручьями прорытые овраги, но ни одна машина уже не могла бы по ней проехать, вечная мерзлота сделал своё. Мосты, проложенные над текущими к фьорду потоками, давно уже развалились. Там, где дорога вела нас краем обрыва над пляжем, она исчезла, море забрало.
Мы шли налегке, только с небольшими рюкзаками, в них – запасные куртки, немного провианта, маленький газовый баллон с горелкой, болотные сапоги для переправы через реки. На плече винтовка и фотоаппарат, и то, и другое на случай встречи с медведем, в карманах – патроны, бинокль и шоколад. Ещё лыжные палки, без которых трудно пришлось бы на этом огромном полярном болоте. Остальное содержимое наших тридцатикилограммовых рюкзаков мы оставили в лагере, мы шли в однодневный поход, тридцать километров с небольшим. Это были последние дни нашего путешествия, во время которого мы не раз останавливались для отдыха на пару дней. Уже через два дня за нами приплывёт лодка марки Polarcirkel,

примет на нас борт с обветшалого пирса в Колсбее, и мы пойдём по спокойному фьорду до самого Лонгиера, со скоростью сорок узлов, чтобы за час преодолеть путь, который мы потихоньку прошли за две недели.
В тот день, когда мы шли к Баренцбургу, была прекрасная погода, под ногами булькала размокшая и побуревшая в предчувствии приближающейся тундра, небо было голубое, а на другом берегу Исфьорда плыли в Северный Ледовитый океан ледники, старательно, век за веком, прорывая свои долины. Их высокие, в несколько десятков метров, лбы с нашего берега были видны как узкие серо-голубые чёрточки. Мы шли быстро, потому что идти было легко, это не то, что медленно пробираться по топкой конечной морене,

карабкаться на рассыпающийся клиф по расселине

или брести по дельте реки, которая разделяется, как расплетённая коса.

В конце концов, мы идём по воспоминанию о дороге.
И вот мы, наконец-то, дошли, часов за шесть, кажется. сначала хозяйственные строения, советская путаница труб и кабелей, потом посадочная площадка для вертолётов, из-за которых практичные русские препираются с экологически настроенными норвежцами. Один вертолёт пролетел над нами, большой, неуклюжий Ми-8.

Дальше уже грунтовая дорога, кладбище,

но не такое живописное, как поляна белых крестов

в норвежском Лонгирбайене, столице Свальбарда и не такое трагическое, как то в Колсбее, пятидесятых годов, с могилой годовалой девочки,

ровесницы моей мамы. Она родилась в мае 1951 года, у неё татарские отчество и фамилия: Дора Минисламовна Фаризова. Имя могло звучать иначе, на надгробной плите оно почти стёрлось, но точно начиналось на «д» и было короткое. Она пережила арктическое лето, мрак полярной ночи, вместе с таянием снегов научилась ходить, а потом умерла, и её родители, отец-татарин и неизвестная нам мать, когда уже сделали надгробную таблицу с фотографией маленькой детской головки в чепчике должно быть, погрузились в отчаяние, потому что на смерть ребёнка т утешительного ответа, во всяком случае, в начале, не даст ни Аллах, ни христианский Бог, и уж, наверняка, не Маркс с Лениным, в чём я убеждён, потому что моему сынишке сейчас именно столько месяцев, сколько было маленькой полярной татарке, когда она умерла.
Мы прошли мимо кладбища с одинаковым бетонными надгробиями когда мы, наконец, добрались до указателя с названием, написанным кириллицей, город казался бы покинутым, если бы не слабая струйка дыма из трубы отдалённой тепловой электростанции.
Можно было бы подумать, что и тут произошла такая же история, как в находящейся в ста километрах отсюда Пирамиде, где в 1998году русские и украинские шахтёры напрасно ждали кораблей с провиантом, которые должны были прийти к ним из Мурманска. Ни один не пришёл. В России кончились деньги, чиновники не получали зарплату, кто-то решил, что раз трёхцветная Россия ему не платит, то и он не будет сидеть за казённым столом. Кто-то не подписал какую-то бумагу, кто-то пожал плечами, кто-то беспомощно развёл руками. Из порта в полярную ночь не вышел ни один корабль, ни с провиантом, ни такой, который мог бы эвакуировать жителей из посёлка Пирамида у подножия горы. Было 10 января, третий день после православного Рождества, и Шпицбергене тогда царила абсолютная тьма, круглые сутки. Горизонт не светлел даже воспоминанием о рассвете, кончилась еда, был только уголь, в конце концов, они сами отвоевали его у вечной мерзлоты, но уголь нельзя есть. В пекарне не было уже муки, а в теплице давно не было ни помидоров, ни капусты. Они съели уже свиней и кур, коровники и курятники стояли пустые. У них было только электричество, теплоэлектроцентраль работала безупречно, в бараках было тепло, запорошенный снегом бюст Ленина защищал от мрака сноп оранжевого света от фонаря, телевизоры, подключённые к спутниковым антеннам, показывали программы из Москвы, немногочисленные дети были очень голодны, и все жители полярного шахтёрского посёлка хорошо понимали, что такое смута.
Вот тогда и вошёл в порт корабль. Это норвежцы из находящегося в нескольких десятках километров Лонгирбайена решили, что они не могут позволить, чтобы в конце XX века почти что у них на глазах, а уж, наверняка, в радиусе действия их радиостанций, тысяча русских умерли с голоду в тёплых и хорошо освещённых бараках.
Корабль спустил моторную шлюпку - всё это в свете прорезающих полярный мрак прожекторов, в грохоте льда, трущегося о бронированный корпус, из шлюпки вышли шпицбергенские чиновники, может, даже сама госпожа сиссельман, Анна-Кристин Ольсен, седовласая, сорокалетняя, стройная и нордическая, в тёмно-синем мундире, точнее, в тёплой куртке с капюшоном, обрамлённым мехом. Сиссельман – это старый нордический титул, вроде нашего воеводы или английского шерифа или бейлифа , только стилистически гораздо более архаичный, во время фестиваля национального возрождения его откопали в какой-то старинной книге. Итак, к пирсу пристала шлюпка с госпожой сиссельман или без неё, норвежцы пожали руки директорам разоряющегося Арктикугля, завыла сирена, и тысяча русских и украинцев бросили свои занятия, матери закутали голодных детей в куртки и шарфики, а потом, скученные в кабинах корабля, они ели простую и тёплую еду, униженные, но счастливые слуги когда-то могучей империи