http://alfaomega.webnode.com/products/jan-...rusek-w-czapce/
Jan Herman
Rusek w czapce
Ян Херман
Москаль в шапке
Было это лет десять назад…
Нет лучшей школы, чем путешествие, к которому приступаешь без предубеждений и выдумок, но с сердечной готовностью написать впоследствии книгу или хотя бы стихи. То есть с установкой на то, что общаться мы будем с чем-то, стоящим нашего внимания и духовного увлечения.
Я когда-то пережил приключение на реке Енисей, по которой «parachody» плавают тысячу километров туда и обратно, как в былые царские времена, как в фильмах Михалкова и ему подобных биографов Матушки-России. Следует знать, что за Уралом почти все сухопутные дороги идут вдоль оси «восток-запад», зато реки текут «поперёк», с юга на север. Естественно, это упрощение, но так или иначе, транспортная система Сибири, не считая самолётов, является сухопутно-речным гибридом. Реки там широкие, полноводные, важные. При поднятии на борт «корабля» билет не имеет особого значения, потому что почти наверняка по дороге ты изменишь свои намерения и решишь плыть в совершенно другое место, чем собирался; зато ты должен быть готов подчиниться режиму, установленному «капитаном» (в том числе и ожидать приказов заняться мелкими работами на борту). Важно иметь непреклонное намерение достаточно быстро побрататься со всеми плывущими на барже, а также ангельское, монашеское терпение по отношению ко всему. Взамен ты получаешь незабываемое приключение и время на раздумья о себе самом, а также о мире, в котором все мы живём.
Вместе со мной в Игарке «на борт» поднялись ещё десятка полтора «мирного народа» (то есть простых людей), двое туристов, говорящих на многих языках, но не на русском, один субъект из важных, ну, и всякие узелки, две собаки и, вообще, всякие домашние пожитки. Потому что «parachod» - это твой дом на ближайшее время. Игарка – это город в России, в Красноярском Крае, на реке Енисей, порт, доступный для морских судов; около 10 тысяч жителей, деревообрабатывающая и рыбная промышленность, место ссылки политических заключённых.
Прежде чем наступил вечер, мы уже все как следует познакомились (иностранцы были из Канады, субъект работает в областной администрации, остальные возвращаются из Красноярска в свои пенаты). Пир был в самом разгаре. Дух дружбы и всеобщего братства витал над весёлой баржей. К канадцам все относились покровительственно, поскольку они совершенно не понимали, что тут происходит, следовательно, имели право на всяческие ляпы и неловкости. Они основательно пользовались этим правом, потому что, действительно, их знание о стране, в которой они находились, было «так себе», почерпнутое из Паскаля или другой книжки, притворяющейся путеводителем и состоящей из россказней, битком набитых штампами. Я служил переводчиком, но мне приходилось тяжело, потому что они задавали вопросы примерно так, как на Марсе спрашивают, как пройти в ближайший бар. Парень, это Марс, тут нет баров, тут все ходят в скафандрах и объедаются кремами из тюбиков.
Впрочем, долгий вечер на свежем воздухе утомил меня. Я начал задрёмывать, полусидя, опираясь на большую пирамиду подмоченных верёвочных канатов. Вдруг, инстинктивно, не чувствами, но душой, я услышал, что что-то опасное происходит рядом со мной. Мои, с трудом открывшиеся, глаза увидели побледневших канадцев, нахмуренных участников застолья и огромную форменную фуражку, под которой воинственно торчали усы «капитана» Александра Михайловича, а его сердитый взгляд ясно дал понять мне, что туристов высадят утром в ближайшем посёлке, независимо от того, докуда у них билеты. Что такое?
Русские не имели желания объяснять мне. Канадцы сами не знали, в чём дело. Поэтому, вместо того, чтобы расспрашивать и изображать Шерлока Холмса, я решил объяснить виновникам – известно кому – то, о чём догадывался. Мне было достаточно увидеть фуражку на голове «капитана», остальное было не важно.
И говорю им, как умею, такие слова:
Условимся, что Союз всё ещё существует. Тот самый Союз, который мы когда-то богомольно называли Советским Союзом, переживая смесь восторга (потому что Достоевский и Гагарин), упоения (потому что частушки и «Столичная»), очарования (потому что матрёшки и балалайка), замешательства (потому что более 200 миллионов и никогда не заходящее солнце), насмешки (потому что ушанка и на толчке на корточках), ненависти и обиды (потому что наша ветчина и оккупация), в конце концов, холодного пота (потому что Сталин и безжалостный пограничник). Теперь понятие «Союз» хранится в глуши, среди устаревших явлений, куда мы поместили его рядом с санацией, фашизмом, холокостом, холодной войной, Хиросимой, наводнением века, глобальным потеплением; оно вроде бы уже списано в архив, но ещё тёплое, ещё неясно, покончено ли с ним навсегда.
Условимся также, что в Союзе мундир носит каждый третий житель этой великой и прекрасной страны («гражданин» - слово, чуждое русской культуре, а ихнее слово «grażdanin» означает там «приписанный к нашему государству»). Неслыханно огромное количество людей носит там мундиры, то есть «характерную, унифицированную, единую для данной организации одежду с дополнениями, по которой одним взглядом опытного глаза мы распознаём служебное положение, стаж и конкретные повседневные занятия её носителя».
Изготовляемый в России мундир – это мундир в наиболее серьёзном значении этого слова, потому что это не какое-то там английское обозначение принадлежности к клубу; в Союзе мундир и его служебные следствия держат на себе всяческие государственные и государствообразующие многочисленные организации – армия, милиция, таможенники, лётчики военные и гражданские, стюардессы Аэрофлота, железнодорожники, водители автобусов, пожарные, пограничники, главные контролёры речных пристаней, гостиничная служба, портовые рабочие, инспекторы всех видов, почтальоны, моряки и многие, многие другие. Ношение мундира (а точнее, принадлежность к мундирной организации) – это привилегия, порождаемая постом (функцией) в отличие от должности (место работы): кто на посту, у того гарантия постоянной работы и зарплаты, а притом ещё и доступ к различным «внебюджетным доходам» в виде мелких взяток, а также та особая разновидность власти, которую имеет стюардесса, держащая на морозе перед входом в самолёт кучку заледеневших пассажиров, прежде чем они услышат сквозь рёв разогревающихся моторов, что сначала пойдут те, у кого билеты с 1-го по 10-ый ряд.
Условимся, что в нынешние времена мундир в Союзе уже не означает полного одеяния с головы до ног, но при этом сохраняет свои опознавательные атрибуты, отождествляется со знаками различия - значком – бейджем, прицепленным на груди, погонах и\или фуражке, а также с самой фуражкой. Сколько раз мы видели – хотя бы в кино – как носитель мундира в Союзе, приступая к работе, надевает фуражку, и таким образом преображается в официальное лицо по самой своей сути: вот только что был добрым дядюшкой или участником застолья, но в фуражке становится совершенно реальным интерфейсом вездесущей сети таких же, как он, службистов, черпающих силу из каких-то уставов и того странного могущества, которое незаметно разливается от Москвы до каждого посёлка, по кровеносным сосудам служебной субординации. Ты можешь до упаду пить водку с Сашей, но в ту минуту, когда этот едва стоящий на ногах пьяница по какой-то причине надевает фуражку, он превращается в Александра Михайловича, и с этого момента представляет свой пост (учреждение, организацию) во всей полноте. Например, начальник отдела или «ведущий парохода». С этой минуты каждое его слово – приговор, каждая просьба – приказ. Отчаянные попытки собутыльников вернуть налаженные пьянством отношения лишь ухудшают ситуацию. Расхристанная форма, фигура, с трудом удерживающаяся в вертикальном положении, тяжкое от перегара дыхание и жирные пятна на остатках мундира вперемежку с заплатами не имеют никакого значения, когда на растрёпанной от почёсывания и интеллектуальных усилий голове появляется фуражка.
Такой метаморфозы нельзя достичь никаким другим способом. Удивительная перемена, для которой достаточно надеть шапку – с «аэродромом» или пилотку, а зимой ушанку – и становишься сразу неприступным, чрезвычайно важным службистом, лишённым человеческих чувств, из которого вылезает царско-советская сволочь. Весь москаль в этом. Воистину великая сила таится в шапке, достигающей ранга демиурга, преображающего человека в кого-то совершенного другого, словно бы жертву каких-то подозрительных шпионских экспериментов: стоит лишь перешагнуть «дозволенную» границу критики «державы», встать не на ту сторону, усомниться в распоряжении «капитана», не ко времени и не в меру развеселиться, даже спросить о чём-то, о чём спрашивать «nielzja», - и вдруг дружеский лоб минуту-назад-собутыльника скрывается за козырьком фуражки. Фуражка как орудие национального гипноза, секретное оружие советской администрации, действующее из-за гроба СССР.
Они слушают меня, всё более перепуганные, всё меньше понимающие туристы, а я даже не знаю, хорошо ли я всё это объясняю, потому что мой «классово чуждый» английский язык гораздо менее хорош, чем «братский» язык славян.
Хорошо, что Александр Михайлович видел их совершенно парализованные ситуацией лица, хорошо, что они были совершенно из другой сказки, хорошо, что в ближайшие несколько часов не попалось ни одного посёлка.
Утром меня разбудили канадцы: «Может быть, ты уже не будешь прислоняться к этим канатам? «Капитан» велел нам перемотать их и просушить».
Ну, думаю, уцелели.
Ответить с цитированием