«...истинные открытия в географии»
Над Большими Барсуками висит раскаленное майское солнце. Тащится тележный транспорт из полутора тысяч повозок, мерно шагают, позванивая колокольцами, пятьсот верблюдов, бредет рота пехоты, и с нею две сотни казаков, да полтора десятка матросов при трех унтерах, катятся на пароконной тяге две пушки. И все это растянулось на добрый десяток верст...
Лейтенант Бутаков тронул серого в яблоках аргамака, который с трудом забрался на вершину бархана. Здесь Алексей Иванович достал из седельной сумки термометр — красный спиртовой столбик поднялся уже выше сорокаградусной отметки.
До привала еще добрых два часа пути, но люди и кони уже еле волочат ноги. Одни лишь верблюды безразличны к этому пеклу. Колодцы здесь редки, да и запасов их едва хватает напоить тысячу голов скота, а только в тележном транспорте таких две с лишним. Вот и приходится тысячу верст тащить с собой ставшую теперь затхлой, противной, но все же живительную воду. Да еще снаряжение, припасы. Одна разобранная шхуна «Константин» едва уместилась на двух сотнях дрог. Но ничто не заставит их отказаться от цели — достичь Аральского моря.
Об Аральском море упоминали греческие и римские авторы, китайские летописи и арабские манускрипты. Посланец папы Иннокентия IV монах Плано Карпини прошел его по северо-западному берегу в середине XVI века, но принял за Азовское. А караваны русских торговых людей стали проникать к Аралу и обмениваться товарами с восточными народами с давних времен.
В 1552 году Иван Грозный велел «землю промерить и чертеж государства сделать». При Борисе Годунове этот чертеж был дополнен, а в 1627 году составили описание его — появилась «Книга, глаголемая Большой Чертеж».
«А от Хвалы некого моря,— говорилось в ней,— до Синего моря на летний, на солнечный восход прямо 250 верст. А в Синем море вода солона». Наконец Петр Первый в официальном документе употребил то название, которое бытует поныне: Аральское море.
В 1731 году один из наиболее дальновидных казахских ханов Абулхаир обратился к русскому правительству с просьбой о принятии его вместе с казахским народом в подданство России. Просьба эта была удовлетворена, и к Абулхаиру направили посольство, в состав которого входили два офицера-геодезиста. И с того времени северные берега Аральского моря стали достоверно изображаться на географических картах, остальная же его часть по-прежнему наносилась исключительно по расспросным данным.
В 1741 году геодезист Иван Муравин на основании маршрутных топографических съемок составил карту пути от Оренбурга до Хивы, на которой было изображено восточное побережье Аральского моря и впадающие в него реки, в том числе Сырдарья.
Почти сто последующих лет не дали каких-либо новых сведений об Аральском море. Лишь в 1825 году топографическая экспедиция полковника Федора Берга посетила его западный берег...
Насущную необходимость экспедиции для исследования и описи Аральского моря долго доказывали такие выдающиеся моряки-географы, как известный мореплаватель, один из открывателей Антарктиды адмирал Фаддей Беллинсгаузен и именитый полярный исследователь адмирал Петр Анжу. Они приняли и деятельное участие в подготовке экспедиции. А выполнить это научное дело выпало на долю лейтенанта российского флота Алексея Бутакова.
С назначением главы экспедиции по промеру и описи Аральского моря дело обстояло достаточно сложно. Бутаков невольно усмехнулся, вспомнив, как князь Ментиков, подписывая приказ, тут же оговорил, что Морское министерство дает только людей, а расходы, дескать, пусть уж несет Военное министерство, раз оно так ратует за исследование Арала и окрест лежащих земель. И одним росчерком пера поставил во главу экспедиции двух начальников. К счастью, штабс-капитан Генерального штаба Алексей Иванович Макшеев решительно не пожелал руководить тем, в чем он, по его же словам, смыслил мало. Так что «бразды правления» с первого же дня остались за Бутаковым...
Алексей Иванович оглянулся, отыскал глазами кибитку, катившуюся чуть в стороне от каравана верблюдов. В ней и ехал штабс-капитан Макшеев. Рядом с кибиткой шагали двое. Один в расстегнутом солдатском мундире и без ружья — Томаш Вернер; другой — в холщовой рубахе и плисовых шароварах, заправленных в сапоги —Тарас Шевченко. Оба по приговору суда были отданы в солдаты и определены в 5-й линейный батальон рядовыми. Вернер раньше был студентом горного факультета Варшавского технологического института и осужден «за крамольные речи».
«Художника Шевченко за сочинение возмутительных и в высшей степени дерзких стихотворений... определить рядовым в Оренбургский отдельный корпус, поручив начальству иметь строжайшее наблюдение, дабы от него ни под каким видом не могло выходить возмутительных и пасквильных сочинений»,— гласил суровый приговор. Николаю Павловичу он показался мягким, и император собственноручно приписал: «Под строжайший надзор и с запрещением писать и рисовать».
Прибыв в Оренбург, Бутаков, уже прослышавший о судьбе осужденных, обратился к начальнику корпуса генералу Владимиру Афанасьевичу Обручеву с рапортом о командировании в распоряжение экспедиции рядового Шевченко для зарисовки видов Аральского моря и рядового Вернера, знакомого с рудным делом. Добрейший Владимир Афанасьевич, поразмыслив, дал согласие. И вот теперь оба идут рядом с кибиткой Макшеева и, несмотря на палящий зной, оживленно беседуют...
Судно, перевезенное в разобранном виде через степь и пустыню, собрали и спустили на воду в русском укреплении Раим на Сырдарье. Причем не обошлось и без курьезов. Оказалось, что в Раиме вот уже год, как была построена шхуна «Николай», только принадлежала она опять-таки Морскому, а не Военному министерству и, следовательно, к экспедиции не относилась. 30 июля 1848 года первая научная экспедиция на Аральское море приступила к работе.
Но тут Арал показал свой норов. До острова Кокарал, который делит Аральское море на Малое и Большое,— напрямую миль 16 — шхуна из-за противных ветров и множества мелей добиралась вместо трех часов двое суток. Алексей Иванович Бутаков решил сделать обзор всего моря, двигаясь против часовой стрелки. На рассвете второго дня шхуна подошла к стометровой известковой стене мыса Каратюбе, где экспедиция приступила к съемке. Попутно Бутаков занялся геологическими исследованиями тех мест, где, по рассказам местных жителей, встречались обломки, схожие с каменным углем. Находка каменноугольного месторождения дала бы Алексею Ивановичу возможность решительным образом настаивать на основании пароходства на Аральском море. Бутаков справедливо считал, что для того, «чтоб извлечь из Арал-Тынгиза (Аральского моря.— П. В.) какую-нибудь пользу, необходимы пароходы, а с парусными судами сделаешь немного». Но особенно необходимы были паровые суда для изучения и освоения столь быстрых рек, как Амударья и Сырдарья.
Высадив на остров Барсакельмес топографическую партию с капитаном Макшеевым и прапорщиком Акишевым, Бутаков поспешил к мысу Изенды, где ранее были примечены куски каменного угля, по-видимому, выброшенные морем.
Уже 19 августа геологическая партия во главе с Томашем Вернером обнаружила несколько пластов прекрасного по качеству угля. Произведя необходимые астрономические наблюдения, Бутаков нанес это место на карту. Затем, тщательно исследовав месторождение, он пришел к заключению, что угля «на первый случай можно добывать тысячи до пяти или шести пудов: вот находка для пароходства...».
Когда к вечеру Бутаков вернулся на шхуну, задул крепкий ветер, море взъярилось, во избежание беды пришлось отдать второй якорь.
Ночь прошла в тревожном ожидании. Разбушевавшийся шторм мог каждую минуту сорвать шхуну и выбросить на каменистый берег.
Лишь на второй день буря стала стихать, и, невзирая на крупную зыбь, неутомимый лейтенант поспешил к Барсакельмесу, чтобы снять с него топографов.
Первым по веревочному трапу на борт «Константина» взобрался Макшеев. Он молча обнял Бутакова и, помедлив немного, с расстановкой произнес:
— Окаянный штормяга. Не обессудьте, почудилось, что более уж не свидимся! Думали, что шхуну разнесло в щепы, а нам, грешным геодезистам, пришла пора помирать от зноя и жажды! Ан нет, и шхуна целехонька, и вы все в добром здравии, и мы вашими заботами не превратились в мумии! Вы моряк божьей милостью! Только отколь сей божий дар в Тверской губернии?
— Это вы, капитан, зря говорите,— и Бутаков задумчиво взглянул на него.— В ваших словах верно лишь одно, что я из тверских дворян. Поместье родовое, да ни оброка, ни прока. Служивые мы дворяне...
По семейным преданиям, пращур Алексея Ивановича Петр Бутаков еще на петровских галерах служил канониром и за Гангут был пожалован самим великим преобразователем офицерской шпагой. При Екатерине II дед Николай и его братья учились в Морском шляхетском корпусе, плавали, воевали — чинами да орденами и их не обошли. И отец Иван Николаевич, ныне вице-адмирал, пятерых сыновей своих заставлял ходить не по паркету в гостиных, а по палубе корабля, и сызмальства приучал их к трудностям и тонкостям морского дела. За полтораста лет всех Бутаковых на флоте больше полусотни было. Нет, Бута ковы — моряки потомственные...
С превеликим трудом поднявшись на борт шхуны, Алексей Иванович распорядился взять курс вновь к полуострову Куланды для определения географических координат мыса Узынкаир. Затем шхуна пошла далее вдоль западного берега на юг, попутно производя морскую съемку побережья и промеры глубин. Памятуя о полной тревог штормовой ночи и опасаясь подводных камней — ведь путь на юг лежал вдоль каменистого, обрывистого берега,— Алексей Иванович теперь становился на якорь в открытом море.
«Самая большая глубина, идучи вдоль берега и вблизи его,— записывал Бутаков в дневнике результаты своих наблюдений,— была 37,5 саж. (68,6 м.— П. В.) между урочищами Куг-Муруном и Бай-Губека... обрывистые, утесистые и состоят из пластов известняка, твердого песчаника с окаменелыми раковинами и глинистого сланца, также с раковинами. Они тянутся прямою чертою с малыми изгибами и весьма приглубы, мысы выдаются в море недалеко, так что в шторм судну за ними, нельзя укрыться...»
Так обстоятельно, не упуская ни одной сколько-нибудь интересной подробности, изо дня в день описывал Алексей Иванович никем до него не исследованное море.
Поначалу экспедиция терпела нужду в свежей пище, а порой и в пресной воде. Провизия, заготовленная в Оренбурге и в жару перевезенная на телегах за тысячу километров, оказалась непригодной: сухари позеленели от плесени, в солонине завелись черви, масло прогоркло. Вода же, набранная в местных колодцах, уже на другой день становилась затхлой. Порой приходилось совсем худо, и в ход шла морская горько-соленая вода, но ни ропота, ни жалоб не было слышно. Все осознавали, ради чего обрекли себя на трудности и лишения. Еще в Раиме, ревизуя продукты, Алексей Иванович распорядился, чтобы все офицеры питались из матросского котла.
22 августа, при взятии проб воды, на шхуне обратили внимание на заметное опреснение верхнего слоя, свидетельствовавшее о близости устья Амударьи. Невзирая на категорическое запрещение министра иностранных дел Нессельроде подходить к южному, хивинскому берегу Арала, Алексей Иванович все же рискнул обследовать дельту Амударьи.
«Желая,— читаем мы в путевом журнале Бутакова,— чтоб нечаянное пребывание мое у этих мест не осталось бесполезным для гидрографии, а вместе с тем, чтобы не возбудить подозрений хивинцев, я отправил ночью гг. прапорщиков Поспелова и Акишева на шлюпке, чтоб промерить далее к югу, дав им глухой фонарь, компас, достаточное количество огнестрельного и белого оружия и приказав обвертеть вальки весел, чтоб не слышно гребли. Сам же я остался на судне, приведя его в совершенную готовность отразить всякое нападение...».
Но вопреки ожиданиям ночь прошла спокойно. Поутру возвратившиеся офицеры сообщили, что они, обогнув южную оконечность острова, нашли глубины до полуметра и, судя по тому, что песчаная отмель простирается до материка, Токмак-аты фактически полуостров, и что судоходное устье Амударьи находится далее к востоку.
7 сентября, когда южный берег остался позади и вновь вокруг расстилалась синяя гладь моря, матрос Андрей Сахнов заметил с мачты полоску суши. Бутаков тотчас изменил курс, и вскоре шхуна подошла к низменному острову.
Обследовав остров и нанеся его на карту, Алексей Иванович дал ему имя начальника Оренбургского края генерала Обручева (Ныне — банка Обручева.).
Усилившиеся встречные ветры, всегда начинавшие неистовствовать после полудня, до невозможности затрудняли плавание вдоль восточного берега Арала, и без того наиболее опасного в навигационно-гидрографическом отношении, а потому Бутаков принял решение пересечь Аральское море по диагонали на северо-запад с тем, чтобы обследовать его внутренние воды.
Рано утром 9 сентября слева по курсу открылась земля. Уточнив по счислению место «Константина», Бутаков убедился, что это еще один неизвестный доселе остров. На нем оказалось множество сайгаков. В изобилии водились здесь дикие утки, бакланы и кулики. Вынужденный пост кончился, мореплаватели неожиданно получили возможность в избытке иметь свежее мясо.
К 19 сентября обследование острова, названного Николаем (Ныне — о. Возрождения.), было закончено. Он после Косарала оказался вторым по величине на Арале.
На закате дня 23 сентября шхуна «Константин» отдала оба якоря в устье Сырдарьи. Первое плавание наших соотечественников по Аралу успешно завершилось.
За 56 дней многотрудного плавания, кроме обследования всего моря, находки каменноугольного месторождения, открытия и съемки нескольких островов, ранее неизвестных даже местным жителям, Алексеем Ивановичем была обнаружена наибольшая на Арале глубина — 68 метров, определены скорость и направление постоянного течения, идущего по ходу часовой стрелки, что отличает Арал от других морей, изучены геологические особенности его берегов, содержащих мелоподобный известняк, были обнаружены обнажения с большим числом олигоценных раковин, образцы которых позже описал академик Абих. На основании этих находок, «не принадлежащих к нынешним породам Аральского моря», Бутаков указал на его более высокий уровень в давние времена, что неоспоримо свидетельствовало об усыхании Арала.
Наступившую вьюжную зиму экспедиция провела на пустынном острове Косарал... В доме, ладно сложенном из необожженного кирпича, крепко накурено. За огромным столом собрался весь экипаж «Константина». В дальнем углу, приблизив поближе керосиновую лампу, колдует над микстурами и мазями фельдшер Истомин; штурман Поспелов старательно вычерчивает карты; Вернер занят разбором и описанием геологических образцов; Шевченко корпит над акварелью. Из путешествия по неизведанному морю вынес он множество впечатлений, неустанно рисовал и писал стихи. Более пятидесяти стихотворений было написано Шевченко во время зимовки на Косарале. Он создал поэму, известную теперь под названием «Цари», и изумительные песни.
Бутаков углубился в экспедиционный отчет. Вдруг какая-то мысль заставляет его улыбнуться. И взглянуть на живописца:
— А знаете, Тарас Григорьевич, мы ведь с вами товарищи по несчастью. Я ведь тоже будто в ссылке, по крайней мере так многие полагают в Петербурге!
В разных концах громадного стола разом воцарилось молчание: все были поражены словами командира.
Алексей Иванович раскурил трубку и негромко заговорил:
— В начале 1840 года получаю назначение старшим офицером на отправляющийся в кругосветный вояж военный транспорт «Або». Транспорт должен был доставлять различные грузы из Кронштадта в Охотск, Петропавловск-на-Камчатке и Ново-Архангельск и попутно осуществлять всесторонние научные наблюдения. По настоятельной рекомендации начальника Главного Морского штаба князя Меншикова командиром транспорта «Або» назначили капитан-лейтенанта Карла Юнкера. Но вместо того, чтобы готовить в Кронштадте транспорт к длительному и многотрудному плаванию, Карлуша кутил в Петербурге, проматывая судовые деньги, полученные за два года вперед,— Алексей Иванович горько усмехнулся.— И вот 5 сентября транспорт «Або» снялся с якоря и взял курс на Копенгаген, а через два года и пять недель, поздним вечером 13 октября 1842 года, бросил якорь на Малом Кронштадтском рейде.
Кругосветный вояж, в котором корабль 467 дней находился под парусами, пройдя свыше 44 тысяч миль, закончился. Встречающих «Або» несказанно подивило мрачное, подавленное настроение экипажа, вернувшегося на родину после столь долгого отсутствия.— Обведя взглядом присутствующих, Алексей Иванович сказал: — Вы все помните, что в начале нашей кампании я распорядился питаться всем из общего котла. Это была не прихоть, а насущная необходимость, подсказанная мне условиями того архитрудного вояжа. Когда вскрывался очередной бочонок с солониной и она, основательно промытая, вывешивалась на баке провялиться, то я первым подходил и отрезал изрядный ломоть, затем у всех на глазах, старательно очистив с него червей, съедал...
Да, они все понимали, для чего это делалось. Но не догадывались, что в том злополучном плавании, о котором рассказывал лейтенант, такой кусок солонины почитался за лакомство! Да и во всем остальном дело обстояло не лучшим образом. Не тяжелейшие условия, а гнуснейшее поведение командира корабля определило тогда настроение экипажа. По прибытии Карл Юнкер незамедлительно подал рапорт, в котором обвинил всех офицеров во главе с Бутаковым в заговоре. Началось следствие, и офицеров транспорта поодиночке стали вызывать к Главному командиру Кронштадтского порта. И первым, естественно, Бутакова.
Следственной комиссии во главе с Беллинсгаузеном Бутаков откровенно и прямо заявил: «Капитан наш оказался подлецом в высшей степени, который ухнул тысяч 50 или 60 казенных денег, переморил 20 человек команды из 60 и бесчестил русский мундир во всех частях света... А между тем его отстаивают, потому что нельзя же показать князю, что он ошибся в выборе...» Все офицеры транспорта «Або» единодушно поддержали Бутакова. Но такое резкое обличительное выступление для него имело самые печальные последствия. В наградах, обычно выдававшихся после завершения кругосветных плаваний, экипажу транспорта «Або» отказали. Офицеры получили назначения в самые отдаленные места — на Каспий, Черное море. В отношении же командира транспорта «Або» Меншиков распорядился иначе. Все его долги, сделанные в заграничных портах, отнесли за казенный счет, а шнуровые книги «Або» без исправлений и поправок сдали в архив...»
Алексей Иванович выбил трубку и стал прочищать ее бронзовой булавкой.
— Мы предполагаем, а бог располагает,— сказал он, усмехнувшись.— В данном случае богом был добрейший Фаддей Фаддеевич, который очень остро переживал допущенную по отношению к нам несправедливость. Да, надо полагать, и старому адмиралу не давала покоя мысль об исследовании Арала. И он стал ходатайствовать о моем назначении начальником экспедиции по промеру и съемке Аральского моря. Когда же проект приказа принесли Меншикову на подпись, тот только ухмыльнулся, дескать, «в глушь, в Саратов...», и подписал. Так что, Тарас Григорьевич,— развел руками Бутаков,— мы с вами, можно сказать, одного поля ягоды.
В конце января 1849 года с очередной почтой на Косарал Бутаков получил диплом об избрании его в действительные члены Российского императорского географического общества. Это было заслуженное признание самоотверженного исследовательского труда Алексея Бутакова отечественными учеными и путешественниками. Одновременно пришел и указ о производстве Бутакова в чин капитан-лейтенанта.
Алексей Иванович принялся за подготовку нового плавания по своенравному Аралу. В предстоящую навигацию необходимо было выполнить опись всего восточного побережья моря и многочисленных островов, произвести астрономические наблюдения, закончить промеры глубин и съемку обследованной части Арала. Дабы успешно завершить исследование, Бутаков решил разделить экспедицию на две партии. Он поручил прапорщику Поспелову произвести опись восточного берега Арала, выделив ему шхуну «Николай» и лучших матросов. На свою долю Бутаков оставил окончательную съемку, промер глубин и берегов Арала и определение астрономических пунктов. Оставшись без штурмана, Алексей Иванович начал готовить фельдшера Истомина и произведенного в унтер-офицеры Томаша Вернера к самостоятельному исполнению обязанностей вахтенных офицеров. Пришлось идти и на большой риск: ушедших с Поспеловым специалистов-матросов он заменил пехотинцами и занялся обучением их морскому делу.
Утром 8 мая 1849 года шхуны «Константин» и «Николай» вышли из устья Сырдарьи. Преодолевая жестокие штормы, нехватку пресной воды, капитан Бутаков и «пехотная» команда шхуны успешно осуществили задуманные исследования сначала в южной, а затем и в северной частях Арала. Справилась со своей задачей и партия прапорщика Поспелова. В это лето Бутаков открыл пять островов. Три из них он назвал именами знаменитых соотечественников: Беллинсгаузена, Лазарева, Ермолова.
Закончив работы, «Константин» 19 сентября бросил якорь в устье Сырдарьи. 22 сентября торжественно был спущен вымпел — экспедиция для съемки и промера Аральского моря закончилась.
Итогом двух кампаний стал написанный Алексеем Ивановичем Бутаковым полный отчет научно-исследовательской деятельности экспедиции.
А. Гумбольдт, труды которого по Средней Азии впервые навели Бутакова на мысль об изучении Арала, получив в дар от автора два экземпляра его монографии, писал Алексею Ивановичу:
«...Я не могу, при тесной сфере моей собственной опытности, не гордиться тою доверительностью, которой меня удостаивает мореходец, с отважностью и с благоразумною энергиею преодолевший бесчисленные препятствия, почти сам строивший суда, на которых должен был совершить свое плавание и сам собою прибавивший к истории географических открытий такую широкую и прекрасную страницу... Это истинные открытия в географии».
К отчетным материалам Бутаков приложил альбом с видами Аральского моря, превосходно выполненными Тарасом Шевченко. На генерала Обручева эти рисунки произвели особое впечатление. Пользуясь таким обстоятельством,
капитан-лейтенант Бутаков подал официальное ходатайство о производстве рядового Шевченко в унтер-офицеры, что в значительной степени облегчило бы положение ссыльного. Владимир Афанасьевич скрепил своей подписью ходатайство, и оно легло в сумку фельдъегеря. Но по иронии судьбы — рядом с доносом о том, что вопреки повелению императора ссыльному политическому преступнику, бывшему студенту Петербургской Академии художеств Тарасу Шевченко было разрешено рисовать, вести переписку и даже ходить «в партикулярном платье».
Николай I, только что наградивший капитан-лейтенанта Бутакова орденом Владимира 4-й степени и ежегодной денежной рентой, приказал подвергнуть офицера строгому дисциплинарному взысканию. За Бутаковым был установлен негласный надзор.
Опала закрыла для Алексея Ивановича двери столичных ученых аудиторий. Лишь спустя три года руководитель экспедиции смог наконец сделать краткое сообщение в Географическом обществе. А статья Бутакова увидела свет в «Вестнике» общества только в 1853 году.
Открывая на Арале неизвестные мысы, острова, мели, заливы, Бутаков, по врожденной скромности, ни одному географическому открытию не пожелал дать свое имя, полагая, что успехи экспедиции обеспечены «...при неутомимом, исполненном самоотвержения, усердии всех наших сподвижников. Вообще говоря, для подобных экспедиций никто не может сравниться с русским человеком: он сметлив, расторопен, послушен, терпелив и любит приключения — мудрено обескуражить его, он смеется над лишениями, и опасности имеют в глазах его особенную прелесть»
.
Лишь в начале XX века по предложению президента Географического общества академика Льва Семеновича Берга именем Бутакова назван южный мыс острова Барсакельмес, а в 1961 году — залив на Малом Арале.
Новый укроадмирал... Шевченко - мореман
Ответить с цитированием
Сообщение от Bond
