Цитата:
История создания “Брига”
Когда в 1975 году появился „Бриг“, равных ему не было. Выпускаемые в то время усилители „Радиотехника-020” и „Электроника Б1-01” уступали „Бригу” буквально во всем. Министерство торговли сразу присвоило ему звание „товар повышенного спроса”. И действительно, несмотря на высокую стоимость, в Москве его можно было купить, только приплатив не меньше 25 рублей. По заключению английской фирмы-экспортера „Afif Ltd.”„Бриг” был признан полностью соответствующим требованиям западного рынка. Экспорт во Францию и Австралию, золотая медаль на Лейпцигской ярмарке... И все же главное - „Бриг” разрушил сложившееся представление о том, что из деталей отечественного производства и силами наших „убогих” инженеров, проводивших массу времени на овощебазах, создавать такую сложную технику, как hi-fi, нереально.
Именно тогда, когда западная аудиоаппаратура была доступна только „избранным”, „Бриг” вселил в меломанов надежду, что в наших магазинах, наконец, станет продаваться аппаратура hi-fi. Прошло еще немного времени, и появились „соратники” „Брига”: „Одиссей-010”, ,АмфитонА1-01”, „Кумир-001”, а также другие аудиокомпоненты отечественного производства.
Но hi-fi, как и многое у нас, создавался не коллективами НИИ, а одиночками, которые вовсе не „стояли у истоков” в неподвижности - придя на пустое место, они брали на себя ответственность и, быть может, совершая ошибки, двигались в верном направлении не благодаря, а вопреки чуткому руководству...
Не будь в стране энтузиастов-одиночек, не было бы отечественного hi-fi и многого другого. И это не преувеличение. Ведь в соответствии с решениями Ленинградского обкома КПСС объединение „Океанприбор”, на котором создавались „Бриг” и „Корветы”, должно было осваивать производство не аппаратуры hi-fi, а кастрюль и сковородок.
Прототип „Брига” рождался в 1970 году в коммунальной квартире на тихой улице Каляева, в центре Ленинграда. Хотя такой термин, как „high-end”, тогда еще не был придуман, идея создания „бескомпромиссной” аудиоаппаратуры уже витала в воздухе.
Началось с того, что я и мой знакомый механик Б. Страхов захотели создать (конечно, для себя) сверхсистему для воспроизведения стереофонических грампластинок. Мы договорились сделать два ее образца на пределе наших возможностей, не ограничивая их стоимость и габариты. В мою задачу входило спроектировать систему, сделать чертежи, смонтировать и настроить изготовленные образцы. Страхов брался все достать, а отдельные детали и узлы изготовить на производстве.
Этот грандиозный проект был, как ни странно, довольно быстро осуществлен - наверное, благодаря нашему энтузиазму и теперь уже не помню какому количеству спирта и водки, самой надежной валюты того времени.
А теперь представьте себе акустические системы - выше человеческого роста, объемом 400 литров каждая, со скошенными стенками, - задемпфированные изнутри тремя слоями рубероида; проигрыватель, смонтированный на стальной плите толщиной 15 мм; диск из латуни массой около 10 кг и тонарм из буковых реек, похожий на фюзеляж довоенного самолета. Головка звукоснимателя была фирменная.
Наиболее удавшейся частью стереосистемы оказался усилитель на транзисторах с фантастическими по тем временам параметрами: мощность 50 Вт/канал, нелинейные искажения 0,1%, полоса частот 5-50 000 Гц, но что удивительно - этот усилитель совсем неплохо звучал. Тогда он превзошел по звуку усилитель фирмы „Dynaco” и, как мне казалось, мой старый ламповый усилитель на 6С4С.
Хорошее звучание усилителя я объяснял применением изобретенных мною в 1967 году „троек” - симметричного квазикомплементарного выходного каскада, который впоследствии был использован в усилителе „Бриг”. Как выяснилось позже, аналогичное техническое решение тогда же было предложено Питером Волкером и использовано в усилителе „Quad 303”.
Больше всего хлопот доставили нам акустические системы. Никогда не забуду, как мы обклеивали их изнутри рубероидом - с использованием расплавленного битума на лужайке перед гаражом и затем перевозили к месту назначения. Вообразите себе ящик, напоминающий гроб, только гораздо большего размера, водруженный на крышу крохотного „Запорожца”, который медленно (чтобы не сломать рессоры) плывет по улицам города со стороны крематория. Прохожие все как один столбенели и оставались так, пока мы не исчезали из поля зрения.
Теперь я сам удивляюсь, какой титанический труд мы затратили на это, казалось бы, малополезное дело - вместо того чтобы заниматься карьерой, защищать диссертацию и т. п. И все же усилия, как оказалось, не пропали даром. Те, кто слышал „гробы” (так их называли мои друзья), до сих пор вспоминают удивительно проникновенный бас этой стереосистемы, которым, как мне кажется, она обязана уникальным громкоговорителям фирмы „Telefunken” военных времен.
Среди знакомых, которые восхищались стереосистемой и часто приходили ко мне послушать музыку, были Алла Каляева и ее муж, известный теоретик джаза Ефим Барбан[1].
Прослушивание авангардного джаза и „Страстей” Баха, а также интересные встречи и большое количество алкоголя составляли основное содержание наших тусовок тех времен. Алла была душой и организатором таких тусовок. Природа наделила ее незаурядным умом и привлекательностью, а также способностью хорошо делать многие вещи, в том числе прекрасно готовить. Немудрено, что вокруг Аллы вращался, чуть ли не весь петербургский андеграунд, а позже, когда мы занялись hi-fi, около нее стали виться самые высокопоставленные чиновники, и среди них начальник 10-го главного управления Министерства судостроительной промышленности Н. Свиридов. Именно по инициативе Свиридова на объединении „Океанприбор” было открыто направление по разработке и производству аппаратуры hi-fi, вместо кастрюль и сковородок.
Свиридов сам был необыкновенный человек. Работая во время блокады главным инженером Ленинградского дома радио, он вместе с О. Берггольц из танка вел репортажи с передовой. Организовывал в только что занятом нашими войсками Берлине звукозапись подписания акта о капитуляции Германии. Именно благодаря Свиридову из берлинского и дрезденского радиоцентров тогда же было вывезено в СССР, а не уничтожено, высококлассное студийное оборудование и часть магнитных записей великих немецких музыкантов - Фуртвенглера и др. Интерес к звукотехнике у Свиридова возник еще в молодости, когда он и мой отец вместе делали - ради собственного удовольствия - высококачественные радиолы (hi-fi существовал только в такой форме).
Когда Свиридов предложил имевшей уже степень кандидата наук Каляевой стать на „Морфизприборе”[2] руководителем отдела по разработке товаров народного потребления (так условно называлось направление hi-fi), то оба они вспомнили обо мне.
В то время судьба меня не баловала. Я инженерил в одном из медицинских институтов, поэтому с предложением заняться любимым делом немедленно согласился - и стал первым сотрудником, принятым в 1973 году во вновь организованный отдел. Помню, как в процессе обсуждения тематики отдела мне задали вопрос: „Какое изделие можно быстро разработать и освоить в производстве?” Я самоуверенно ответил: „Мой усилитель”.
Не прошло и трех месяцев после того, как мы получили самое элементарное оборудование, и макет „Брига” - тогда еще „на фанере” - зазвучал. Его основой действительно стал мой домашний усилитель, хотя отдельные узлы его были переработаны. Например, в моем усилителе все p-n-p-транзисторы были германиевые. Чтобы перейти на кремниевые транзисторы, пришлось превратить, квазикомплементарный выходной каскад, который имел коэффициент передачи единицу, в усилитель напряжения с коэффициентом три. Это решение позволило использовать в „мощнике” низковольтные p-n-p-транзисторы типа КТ 361. Других тогда просто не было. Следующее новшество - дискретные регуляторы тембра и громкости - родилось после того, как под кроватью в ящике со старыми деталями я обнаружил платы от немецких переключателей на 24 положения. Без каких-либо конструктивных доработок платы были скопированы и стали основной частью регуляторов всех усилителей „Корвет”.
Одновременно с разработкой „Брига” я решительно взялся за головку звукоснимателя. Имея за плечами опыт создания „спермофона”[3], я не сомневался в успехе. Хотя меня могла ждать и неудача: дело в том, что иглодержатель хорошей головки (а о плохой не могло быть и речи) должен изготавливаться из особо тонкостенной алюминиевой трубки с толщиной стенки 15-20 мкм, которую в СССР тогда не умели делать. Моей „находкой” стал „стратегический” материал бериллий, у которого соотношение плотности и модуля Юнга таково, что выполненный из этого материала иглодержатель даже в виде цельного стержня мог обеспечить прекрасные механические параметры головки. Замечу, что в 1973 году головки звукоснимателя с бериллиевыми иглодержателями за рубежом еще не выпускались.
К изготовлению бериллиевых иглодержателей были подключены лучшие технологи „Морфизприбора”; я предложил для проработки мокрую (без образования пыли[4]) технологию. И все равно разразился скандал. В адрес руководства и в другие органы поступил донос, где мое предложение использовать бериллий в головке рассматривалось как провокация, результатом которой может стать массовое отравление работников. Чем мне это угрожало - думаю, вы догадываетесь. Скандал был чудесным образом погашен после того, как где-то там „наверху” Каляева сказала, что верит мне беспредельно. Только тогда я ощутил все ее могущество.
Помню, однажды Алла Николаевна, всегда безоговорочно принимавшая мои технические предложения, не выдержала. С ней случилась легкая истерика, когда она впервые увидела макет тонарма с демпфером в виде огромного шара[5]. „Никаких шаров не будет, пока я здесь работаю!” - вскричала она. Однако отношение переменилось, когда художник Н. Слесарев подготовил планшет с изображением проигрывателя в форме неопознанного летающего объекта, внутри прозрачного корпуса которого сверкал магический шар тонарма. Правда, официальное отношение к летающим тарелкам было в те годы крайне отрицательным, и проект проигрывателя в таком виде не получил поддержки.
···
В наш отдел входили сектор разработок, сектор конструкторов и группа художников, я же в этом образовании вначале был неформальным лидером. В технических отчетах это отражалось следующим образом: Каляева - руководитель темы, Лихницкий - руководитель основных направлений исследований. Меня это шаткое положение не удовлетворяло, тем более что единственная устраивающая меня вакантная должность начальника сектора разработок была обещана заместительнице Каляевой по прозвищу Машка-Бумажка. Я уже готов был выдвинуть ультиматум, когда мою судьбу решил случай.
Как-то Каляева, Машка-Бумажка и я были на приеме у главного инженера объединения Р. Бальяна. Добиваясь решения очередного вопроса, Каляева смахнула слезу кружевным платочком, надушенным, кажется, „Шанелью № 5”. Бальян трогательно суетился вокруг „мадам”, пытаясь ее успокоить. Вдруг этот изящно сыгранный спектакль был прерван грубым голосом Машки-Бумажки: „Как вы смеете доводить до слез Аллу Николаевну!” Бальян мгновенно выпрямился и ледяным голосом сказал: „Выйдите вон!” - а когда та закрыла за собой дверь, добавил: „Я не допущу, чтобы М. когда-либо руководила людьми”. После этого случая меня, беспартийного, довольно быстро назначили начальником сектора разработок, главным конструктором усилителя „Бриг” и руководителем темы по исследованию и разработке электропроигрывателя и головки звукоснимателя „Корвет”.
Дела у нас пошли на удивление хорошо. В 1974 году уже появились опытные образцы усилителя „Бриг” с золотистыми лицевой панелью и ручками, поразившими тогда всех, макеты головки звукоснимателя с бериллиевым иглодержателем, акустические системы с корпусом, задемпфированным материалом „Агат”, и даже первый вариант электропроигрывателя.
Познакомившись со всем этим, Свиридов остался очень доволен и предложил нам организовать в Москве „шоу с демонстрацией чуда”. „Шоу” состоялось в кабинете министра судостроительной промышленности Бутомы. Министр часа два крутил ручки „Брига”, радуясь, как ребенок, разглядывал наши макеты, задавал наивные вопросы и внимательно выслушивал объяснения, а потом позвонил председателю Военно-промышленной комиссии при ЦК КПСС Л. Горшкову и попросил его заехать: мол, есть что посмотреть. Бутоме было хорошо известно, что Горшков - страстный хайфайщик и уже много лет добивается от ВНИИРПА[6] им. А. С. Попова разработки отечественного hi-fi, а там очень умело доказывают, что этого сделать нельзя.
В кабинете министра были уже собраны все замы и начальники главных управлений, когда приехал Горшков.
Молча, в сопровождении Бутомы Горшков обошел горы привезенной нами западной аппаратуры и горку поменьше наших макетов и образцов, после чего все расселись по местам. Появились графики и таблицы, затем с докладом выступила эффектно одетая Каляева. Зрелище было великолепным, Свиридов, сидевший с министром в первом ряду, торжествующе улыбался.
Выслушав доклад, Горшков задал только один вопрос: „Какие транзисторы стоят на выходе усилителя?” Каляевой это было неизвестно, но она не растерялась и через головы высокопоставленных лиц крикнула мне: „Анатоль, какие там у нас транзисторы?”
Шоу оказалось очень продуктивным. У Горшкова было получено разрешение использовать в „Бриге” электроэлементы, предназначенные только для спецтехники (в том числе танталовые конденсаторы), и огромная по тем временам денежная премия из фонда министра.
Дня через три после описанного шоу весь „генералитет” ВНИИРПА был вызван в Кремль, где Горшков встретил прибывших вопросом: „Как вы могли допустить, чтобы какой-то Судпром вас обставил?” В вину ВНИИРПА ставилось, прежде всего, отставание в области разработки усилителей. Крутые разборки продолжились в самом ИРПА. На одной из них начальник лаборатории усилителей Крутиков скончался от инфаркта.
Почему „чудо” родилось в „Морфизприборе”, а не во ВНИИРПА[7] или где-нибудь в другом месте? Думаю, что благодаря условиям, которые в научно-исследовательских институтах социалистического образца обычно не сочетаются. Прежде всего, дело возглавили три неординарные личности, и притом единомышленники. Я знал тогда, что надо делать и как это технически осуществить, Каляева была способна выбивать все, что для этого было нужно (оборудование, помещения), подключать для выполнения работ любые службы института, а Свиридов обеспечивал нам в министерстве зеленый свет и щедрый денежный дождь, узнав о реальном масштабе которого читатель усомнится, наверное, в рентабельности всей нашей деятельности того периода. Все остальные участники, а их было немало, оказались вовлеченными в процесс, который, как известно, пошел.
Как могло случиться, спросите вы, что какой-то самодельщик „потянул” такое сложное техническое направление? Дело здесь в необычном методе самообучения, которым я всегда пользовался (кстати, из-за него я был двоечником в школе и поздно окончил институт). Я считал, что нельзя стать хорошим специалистом, получая только систематическое образование, то есть, читая и запоминая учебники, пусть даже самые лучшие. Книг от корки до корки я не читал, а брал из них только те знания, которые требовались мне для решения сиюминутной, вполне конкретной задачи, и немедленно применял их (самодельчество давало мне такую возможность). Задачи же, которые я тогда перед собой ставил, так или иначе были связаны с качеством звучания.
Важно и то, что звуковоспроизводящую аппаратуру и технические знания я всегда рассматривал только как средство для достижения эстетических целей. Иначе говоря, кайф я ловил не от изящных теорий или технических решений, а от музыки. Разве можно, спросит читатель, вникать в сложные технические вопросы, не имея систематических знаний, только под действием кайфа? Ну, а как, по-вашему, ребенок учится говорить, не имея систематических знаний о языке? Я убедился на опыте, что если вооружиться большим количеством пособий по одному вопросу, пусть даже очень трудному, то, вчитываясь в сделанные разными авторами объяснения одного и того же, кое-что можно понять. Кроме того, я усвоил, что легче разобраться в сложном техническом вопросе по книгам, не написанным на русском языке, а переведенным с английского. Кстати, многие из книг по звукотехнике советских авторов мне и по сей день непонятны.
Погружаться в технику меня заставляло, прежде всего, мое увлечение музыкой - и, конечно, червь сомнений. Сомневался я тогда во всем: в своих знаниях, в авторитетах, в общепринятых и непризнанных истинах. В то же время я верил в непогрешимость науки, в красоту и порядок, царящие на ее вершинах, и верил, как я теперь думаю, напрасно.
Тогда я обнаружил, что сведения, накопленные механикой, акустикой, теплотехникой, электроникой и т. п., имеют один фундамент. Хотя в каждой науке используется свой язык, по существу эти знания дублируют друг друга. Универсальность знания подтолкнула меня к изучению общей теории систем, которая помогла мне выработать навык быстрого „внедрения” в незнакомые для меня области познания.
···
Став начальником сектора (в моем подчинении оказалось около 30 человек), я столкнулся с необходимостью быстро принимать решения. Червь сомнений, все еще живой, действовал на меня парализующе. Неотложные вопросы сыпались тогда как из рога изобилия, и я откладывал решение многих из них до утра, часто лишая себя отдыха и сна. К счастью, оказалось, что принимать решения - это так же просто, как, скажем, ездить на велосипеде. Требовался лишь навык, и его я приобрел за несколько недель.
Работу удалось организовать нестандартным образом. Я рассуждал так: есть дирижер, знающий, куда надо идти и как это движение обеспечить технически, - это я. Есть три-четыре солиста, которые могут исполнять свои партии, - это элита сектора. Остальные, а их было около 25 человек, должны обслуживать меня и элиту.
Обслуживающая часть сектора была разделена на четыре группы:
1) группа документации. В ее функции входило превращать любую почеркушку, исходящую от элиты, в чертеж или текстовый документ;
2) группа информации. Занималась добыванием зарубежной информации о hi-fi, причем не только текущей, но и всего, что было на эту тему опубликовано за последние 10-15 лет. В задачу группы также входило оперативно готовить переводы статей с английского, немецкого и японского языков;
3) группа субъективной экспертизы. Должна была заниматься сравнением звучания разработанных нами образцов и иностранной аппаратуры. Помню, что руководство „Морфизприбора” никак не могло взять в толк, зачем для этого понадобился старший научный сотрудник с большим окладом и специальная, отделанная деревом и звукопоглощающими материалами комната прослушивания. Позже эта комната была оценена по достоинству, так как стала местом посиделок высшего руководства;
4) четвертая группа размещалась в отдельной комнате и имела загадочную вывеску „Группа ресурсов”. Эта вывеска всегда привлекала внимание инспектировавших нас чиновников, и мне приходилось откровенно объяснять, что руководитель этой группы, вооруженный коньяком и шоколадными конфетами, может достать любые комплектующие и остродефицитные материалы, включая бериллий, в течение недели, а не через год, как это делается официальным путем. Мне кажется, именно благодаря такому разделению труда деятельность сектора разворачивалась в разных направлениях и очень быстро.
Чтобы обезопасить нашу работу от неожиданных срывов, а также освободить себя от мелочевки, я внедрил в секторе сетевое планирование с текущим расчетом критического пути на ЭВМ. Но проектирование „Брига” по-прежнему оставалось под моим неусыпным и детальнейшим контролем. Даже Владимир Ратаев, входивший в элиту сектора вполне самостоятельный специалист по усилителям, ежедневно получал от меня жесткие письменные задания: что отмакетировать, что измерить и т. п. Даже художественный проект усилителя делался в строгом соответствии с моим эскизом. Я признателен автору проекта Н. Слесареву за то, что он с исключительной деликатностью, уточнив в основном размеры ручек и расположение надписей, отнесся к предложенному мной облику „Брига”.
Романтическая стадия создания образцов „Брига” кончалась. Начинался скучный этап разработки и согласования конструкторской документации на усилитель. На согласование документации по стандарту отпускалось в общей сложности девять месяцев. Нас, естественно, это не устраивало. Впрочем, я заметил тогда, что больше всего времени уходит на предварительное рассмотрение документов мелкими служащими, а начальники, от которых, собственно, требуется только подпись, в них даже не заглядывают, - и стал применять следующую тактику. Минуя клерков, я стремительно врывался в кабинет их шефа и нагло, без предисловий требовал: „Подпишите!” Как ни странно, этот прием действовал безотказно. Объяснение тут простое: даже в самых важных чиновниках жил затаенный страх, который просыпался в них при одном предположении, что за нахальством посетителя „кто-то стоит”. Когда же приходилось работать с клерками, решение любого вопроса не только затягивалось, но и сопровождалось пустяковым по сегодняшним меркам вымогательством некондиционного образца аппаратуры, коньяка или конфет.
···
И все же самым серьезным испытанием для меня, не имевшего опыта работы на производстве, было освоение „Брига” на заводе „Водтрансприбор”, которое к тому же неожиданно приобрело идеологическую окраску. По решению Ленинградского обкома КПСС разработка и освоение усилителя „Бриг” попали в список социалистических обязательств[8] Ленинградской области, которые должны были быть выполнены в 1975 году.
Освоение началось в июне 1975 года, и, хотя оно было трудным, ничто тогда не предвещало грозы. Понимая, что наибольшие усилия придется затратить в конце дистанции, в августе месяце я попросился в отпуск. Причин не отпустить меня тогда вроде не было, и я улетел в Закарпатье подкормиться фруктами и отведать молодого вина. Через 20 дней, можно сказать в разгар моего отдыха, я был вызван из отпуска телеграммой.
У дверей своей квартиры я увидел заплаканную Машку-Бумажку, которая дрожащим голосом сообщила мне: „Твой „Бриг” горит!” Я бросил дома вещи, и мы поехали на завод. По дороге я узнал, что за время моего отсутствия было изготовлено 300 усилителей, что в процессе настройки все они сгорали и что начальник цеха, где осваивался „Бриг”, демонстративно сложил сожженные выходные транзисторы в два ведра и поставил их на стол генеральному директору объединения „Океанприбор”. Об угрозе невыполнения социалистических обязательств было доложено министру и в Ленинградский обком КПСС. По приказу министра начались кадровые перестановки. Решение обкома было лаконичным: если „Бриг” не будет освоен в срок, все руководство объединения „Океанприбор” и завода „Водтрансприбор” положит партбилеты на стол. Начались гигантские по масштабу разборки и поиски виновного. На производственных совещаниях произносились пламенные речи о том, что усилитель „Бриг” „не серийно-пригоден”. Надо мной и Каляевой нависла тогда грозовая туча. Естественно, в отделе началась паника. Все разработчики из моего сектора были мобилизованы на настройку „Бригов”, как на фронт.
Когда я, отдохнувший и загорелый, а главное, совершенно спокойный, появился на заводе, в доведенных до отчаяния людях вдруг пробудилась надежда - хотя спокойствие мое объяснялось отдыхом в Закарпатье и, наверное, тем, что я был беспартийный, а значит, кроме увольнения мне ничего не угрожало. Не помню, как это было в деталях, только я взял тогда на себя ответственность за освоение „Брига” при условии, что мне будут предоставлены широкие права вмешательства в технологию и организацию производства. И такие права были мне даны. В первую очередь, я считал необходимым переломить сложившееся у всех мнение, что усилитель „Бриг” не серийно-пригоден. Для этого нужно было быстро найти грубые нарушения технологии, которые допустил завод, и которые бы как-то объясняли положение дел. Долго искать не пришлось. Таких нарушений набралось много, но главные из них - это превышение температуры распайки печатных плат на установке „волна” примерно на 50°С по сравнению с требованиями технологических стандартов, а также неправильное нанесение теплопроводящей пасты в месте соединения выходных транзисторов и теплоотвода.
Когда я доложил обо всем этом на производственном совещании, возглавлявшемся заместителем министра, гонор у заводчан мгновенно пропал, они, похоже, растерялись, ожидая больших разоблачений. А я уже знал главную причину сложившейся катастрофической ситуации. Дело в том, что освоением „Брига” занимался цех, который до этого собирал спецтехнику, и работавшие в нем регулировщики получали на ней бешеные деньги. Переход на бытовую технику грозил снижением заработка приблизительно в 2-3 раза. В период же освоения изделий рабочие по закону получали средний заработок за предыдущий период и потому были заинтересованы в том, чтобы освоение тянулось как можно дольше. Регулировщики цеха были настоящие асы, и разоблачить их было сложно. Мы никак не могли уловить момент, когда сгорал усилитель. Но выход из положения был найден. Я предложил цеху ввести пооперационную настройку и регулировку „Брига”. Технологию мы составили таким образом, что каждый регулировщик, перед тем как начать свою операцию, должен был принять работу у предыдущего. Поскольку виновный в сжигании усилителя тут же локализовался, „саботаж” прекратился. С этого времени на складе готовой продукции появились первые образцы. Хотя успех был налицо, ситуация казалась мне неустойчивой, и я, не теряя времени, потребовал от уже пришедшего в себя руководства перевести цех из режима освоения в режим серийного производства со сдельной оплатой труда. Руководству хотелось побыстрее отчитаться перед обкомом партии, поэтому моя идея была принята, несмотря на возмущение рабочих. Дальше все пошло как по маслу. К намеченному обкомом сроку 100 изготовленных цехом усилителей „Бриг” лежали на складе готовой продукции, а среди любителей hi-fi постепенно начинался ажиотаж.
Усилитель еще не поступил в продажу, а уже два образца были тайно вывезены со склада на прослушивание к моему приятелю М. Юдковскому, который был тогда счастливым обладателем акустических систем „Lancaster” фирмы „Tannoy” и моего самодельного усилителя, о котором я рассказал вначале. Меня на этом прослушивании не было, и поэтому, когда мне позвонил В. Зуев и сообщил: „Бриг” звучит хуже, чем твой старый усилитель”, - я не поверил и поехал к Юдковскому разобраться, что там происходит.
