Gabriel Michalik
Rosjanie wobec katastrofy
Габриэль Михалик
Отношение русских к катастрофе
Это сообщение я послал из России через несколько дней после катастрофы. Позже, в день похорон Президента, я приехал в Польшу и с тех пор нахожусь в изумлении, какого, кажется, никогда в жизни не чувствовал.
Ведение расследования отдано полностью российской прокуратуре. Когда польские прокуроры приехали из Москвы и встретились с журналистами, казалось, что я слушаю пресс-конференцию представителя российской прокуратуры.
Не требуют объяснений, не пытаются взять расследование в свои руки, не взяли под охрану место происшествия, оставили русским чёрные ящики. Видно, какие получили инструкции.
Польское правительство не хочет участвовать в выяснении этой трагедии. Это рождает смертельную угрозу не только для государства, не только для наших союзников от Тбилиси до Риги, но также – угрозу для каждого из нас, для каждого гражданина. Потому что если упал самолёт с высшими представителями власти Речи Посполитей, и нам не важно добросовестное расследование дела, то в будущем кто-нибудь может «нечаянно» уронить ядерную бомбу на Варшаву, и этот кто-то тоже будет примиряться, выражать сочувствие, может быть, приедет на похороны жертв. Он уже почуял полную безнаказанность.
Мы попусту растратили капитал симпатии демократической России, у которой опыт общения со своей прокуратурой самый печальный, она этой прокуратуре не доверила бы даже дело об украденном велосипеде. И та Россия, та, с которой мы могли бы разговаривать, видит сейчас, что если Польша не способна ничего вырвать из следовательских лап Владимира Владимировича, то видно, что эта Польша гроша ломаного не стоит.
Вместе с тем в России, даже в наиболее антикремлёвских СМИ, начал сочиться тот же самый яд лжи, подготавливающий окончательный вердикт, в котором, быть может, написано, что в катастрофе виноват был Президент. Доказательство: рейс в Грузию.
Так что мы наверняка никогда не узнаем обстоятельств смерти 96 пассажиров рейса до Смоленска.
Во всём этом я мрачно отмечаю одну общую черту, одно общее мнение, с которым могут согласиться и русские, и Путин, и поляки, а среди них и автор этого текста. Мнение это таково: правящие польским государством – люди бесхарактерные. Им бывает не по себе, когда им не плюют в лицо. Ведь у них в запасе всегда есть заявление, что это дождь идёт.
* * *
Это было невероятно. Обычно я чувствую себя здесь иностранцем, просто – одним из многих, вместе с датчанами, пытающимися заниматься бизнесом в области экспорта продовольствия, чехами, строящими порты, и немецкими инженерами. Теперь я же не был просто иностранцем, которому полагается сердечное гостеприимство, приправленное долей подозрительности, но и веселья. Теперь я стал поляком. И все, от таксиста до ректора университета, считали необходимым подчеркнуть эту мою польскость.
Началось неделей раньше. С пермскими студентами, которым я пытаюсь дать понятие о мире свободных СМИ, мы обсуждали явление спирали молчания. Оно сводится – говоря очень коротко – к тому, что СМИ, правда, не в состоянии прямо влиять на мнение общества (это предотвращается многоступенчатым восприятием информации, то есть тем фактом, что сообщения СМИ «фильтруются» через взгляды людей, с которыми получатель информации разговаривает о том, что он прочитал в газете или услышал по телевизору, и с мнением которых он считается), но – имея в распоряжении мощные средства массовой информации – можно неугодные нам взгляды «заглушить». Короче говоря: убеждения «А» исповедует меньшинство, но меньшинство, имеющее огромное влияние в СМИ. Убеждения «Б» - это убеждения большинства, но большинства, лишённого влияния на СМИ. Поэтому СМИ показывают сторонников «А», и эти «А-шники» (мы хорошо это знаем!) молодые, образованные, из больших городов. Тех, кто придерживается убеждений «Б», в СМИ меньше, а если и бывают, то либо не все зубы на месте, либо глаза бегают, либо вообще видно, что это не нашего круга люди. Таким образом, постепенно, хотя большинство думает «Б», но, заботясь о престиже, предпочитает это своё «Б» умалчивать. Вот так и заглушаются неугодные владельцам СМИ убеждения, и чем дольше создаётся впечатление, что убеждения «Б» - постыдно провинциальны, тем меньше людей будут открыто высказывать убеждения «Б». В конце концов, остаётся последний, одинокий смельчак, который выкрикивает это своё «Б», и можно уже его показывать сколь угодно часто, потому что невооружённым глазом видно, что это сумасшедший.
Именно так я рассказывал студентам о спирали молчания, приводя в виде примера Президента Леха Качиньского и судьбы его сторонников.
Видно было, что мои студенты не до конца понимают, как это может быть, что на далёком Западе существует умный, энергичный и добрый президент, которого считается хорошим тоном показывать в СМИ как провинциального дурачка. Они согласились принять это наблюдение на веру, в особенности после того, как я подкрепил его рассуждением о том, что механизм спирали молчания действует только в условиях демократии при хотя бы частично свободных СМИ.
- Там, где никто не верит СМИ, они уже ничего не могут, - уверил я их, и мои студенты, будущие публицисты российских газет, репортёры радио- и телеканалов слегка помрачнели, но в то же время вроде бы и приободрились.
* * *
А потом это произошло. О катастрофе я узнал от русских. Просто с утра до ночи звонил телефон, по которому не только друзья, но и совсем далёкие знакомые непременно хотели сказать мне, как ужасно им жаль, как они понимают, что я чувствую. Какая это, вообще, страшная трагедия, что теперь будет с Польшей, и что они, русские, тем более чувствуют отчаяние и печаль, что это случилось в этой ужасной Катыни.
До того о Катыни мне случалось слышать, главным образом, в контексте большевистских пленных двадцатого года, которых в польских лагерях военнопленных косили эпидемии. Забывали добавить, что те же самые эпидемии убивали польских солдат в казармах и красноармейцев, находившихся далеко от польского плена. И как-то не упоминалось о том, откуда вдруг эти пленные взялись на территории чужого государства, чтобы болезни могли убить их там. Простая цепочка ассоциаций: когда я говорю о Катыни, в ответ слышу о пленных. За рамки этой схемы выйти не удавалось.
Теперь Катынь появилась. Сама по себе, чтобы через минуту среди моих знакомых и в газетах вызвать споры о не осуждённых, не описанных и, вообще, не исследованных преступлениях, совершённых против других народов и против самих себя.
Начинается нечто вроде морального обновления. Какого-то битья себя в грудь и отчаянного крика. Это идёт по линии эффектного краткого хода мысли: раз их президент (их, то есть наш, польский) отдал жизнь, заботясь о памяти своих убитых соотечественников, почему у нас уже десять лет власть не делает ничего, чтобы напомнить о жертвах. А ведь мы всё ещё находим массовые захоронения. Находим, а потом о них молчат. Организацию «Мемориал» сталкивают на обочину, а из диссидентов, борющихся за право помнить, делают комических старичков, охваченных сенильными маниями…
То есть вроде бы молчать уже не обязательно.
Когда в четверг строители дороги на Дальнем Востоке, неподалёку от Владивостока, наткнулись на массовое захоронение мужчин, расстрелянных в 30-е годы, находку показало правительственное телевидение. Строительство дороги остановили. Будет кладбище.
* * *
В Перми нас, поляков, граждан Речи Посполитей, горстка. Кажется, в данный момент на месте, вообще, только я. Конечно, поляков, свозимых сюда уже с начала XIX века в ссылку, русифицированных, угнетаемых, лишаемых прав, значительно больше. Те, кто сохранил частичку польскости, встречаются в католическом костёле на углу улиц Горького и Пушкина.
Архитекторы, строившие храм в начале XX века, позаботились о великолепной акустике. Тишайшее piano pianissimo поющего хора слышно в самых дальних рядах костельных скамей. Проповеди слышны без микрофона даже в притворе. В тридцатые годы костёл был конфискован и отдан во владение Обществу Опеки Глухих. Пятнадцать лет тому назад приход вновь обрёл храм.
В понедельник была отслужена месса за души тех, кто погиб в катастрофе, служили совместно приходской священник, отец Пётр, а также миссионер из Польши и наш викарий, чудесный ксёндз Алексей, латышский еврей, закончивший Университет Кардинала Стефана Вышиньского. У приходского священника масса занятий, связанных с его должностью, поэтому чаще всего викарий выискивает в Перми и её окрестностях тех, кто помнит, что когда-то, может быть, они были католиками и даже поляками. Его всегда приветствуют, удивляясь его прекрасному польскому языку, абсолютно контрастирующему с внешностью ксёндза Алексея. Потому что у ксёндза на лице написано, что он латышский еврей.
Перед костёлом уже ждали журналисты регионального телевидения. Надо было рассказать им, что мы чувствуем. Какой-то божественный сюрреализм проявился в том, что я рассказываю пермской телекомпании «ВЕТТА» о том, как пил чай у Анны Валентинович (Анна Валентинович – одна из организаторов и руководителей «Солидарности», погибла в авиакатастрофе под Смоленском, - прим. перев.).
Ещё позже становится известно, что многие организации хотят переслать в Польшу выражения соболезнования, и хорошо бы воспользоваться тем, что тут, на месте, есть поляк, который им эти траурные письма напишет на языке адресатов.
Так что мне диктовали по-русски, а я писал по-польски, например, так: «Мы желаем, чтобы Катынь, это трагическое место, которое на протяжении семидесяти лет дважды становилось могилой наилучших поляков, дало плод прощения и примирения между нашими народами».
При этом много говорилось об общих корнях, культурной близости и братстве славяне. К счастью, никто не вспоминал о сериале «Четыре танкиста и собака», который здесь охотнее всего используют для доказательства прочной дружбы между нашими народами.
- Я бы не преувеличивал эту близость, - предостерегает Исайя Соломонович Гольдберг, престарелый доктор физических наук, который большей частью живёт в Израиле, но время от времени приезжает в Пермь. – Мы с арабами тоже, если смотреть с этнической точки зрения, братья…
* * *
И ещё одно – рядом с сочувствием, совершенно непритворным и сердечным, хотя и трудно на этой эмоциональной реакции основывать надежды на прочные позитивные перемены в отношении русских к полякам, ещё одно обратило моё внимание. Несколько человек спросили меня, рассматривают ли в Польше такую возможность, что это был теракт. Всякий раз они имели в виду одно и то же: не теракт в том смысле, что Владимир Владимирович сбил польскую элиту, но в смысле, что кто-то этих поляков поубивал, чтобы навредить Владимиру Владимировичу.
* * *
Во вторник я снова рассказывал студентам о спирали молчания. Я показал фотографии Президента, фильмы с пародиями, карикатуры. И показал им те снимки, которые польские СМИ начали публиковать после катастрофы, снимки, на которых можно увидеть Президента таким, каким он был.
- То есть, - объяснил я, - спираль лопнула. Правда вырвалась и победила!
Студенты покивали головами с уважением.
Это было ещё до демонстрации в Кракове, в ходе которой «молодые, образованные, из больших городов» требовали, чтобы президента похоронили не в столь ответственном месте.
Ответить с цитированием